Газета День Литературы - Газета День Литературы # 160 (2009 12)
Но Машбаш явно лукавил. В 1965-1966 годах он ничего не чувствовал. У него тогда были совсем другие проблемы. Он не знал, как выдавить из Адыгеи Аскера Евтыха, пользовавшегося у адыгов огромной популярностью и мешавшего Машбашу утвердиться в адыгейской литературе. И в этом Исхак Шумафович мало в чём отличался от своего краснодарского коллеги Бакалдина. Именно поэтому он Кузнецова в ту пору всячески избегал, хотя очень нуждался в талантливых переводчиках. В 1965-1966-е годы Машбаш кому только ни возил в Краснодар свои подстрочники. И только Кузнецову, чтобы не поссориться с окружением Бакалдина, он ничего не показывал. Впрочем, Кузнецов из-за этого ничуть не переживал, прекрасно зная истинную цену Машбашу. Зато с каким удовольствием он всегда переводил Хамида Беретара и Нальбия, которые тоже никогда его не предавали, поддерживали и в радостные дни, и в минуты отчаяния.
Когда Кузнецов уехал в Москву, вся кубанская окололитературная рать вздохнула с облегчением. Она не рискнула затормозить издание первой книги лучшего приятеля поэта – Горского (дебютный сборник Горского "Бесконечность" вышел в 1967 году). Но опустила перед ним шлагбаум в Союз писателей, попытавшись утопить его в вине. А много ли этому давно уже физически нездоровому человеку надо было? Последние годы жизни Горского превратились в настоящий ад. Его уже никто не печатал. Дали какую-то конуру. Кузнецов потом недоумевал: "Но что это была за квартира? Глухая комната в старом одноэтажном доме. В ней не было ни одного окна, и только в потолке чуть брезжил стеклянный квадрат, не пропускавший света даже в солнечный день… Это была не квартира, а капкан, из которого живым выйти ему уже не было дано".
Ну а на Неподобе кубанское литначальство отыгралось уж по полной программе. Выход дебютной книги поэта "Огненный цветок" оно затянуло аж до 1972 года, когда многое в его стихах успело устареть. Да, в начале 1960-х годов Неподоба, как и Кузнецов, имел огромный потенциал. Они даже в чём-то поначалу были похожи. Неподоба, вспоминая своё детство, писал:
Была послевоенная весна,
Оттаивали в пасмурной станице
Поля, дороги, облака, криницы –
Всё то, что заморозила война.
Эта картина была хорошо знакома и Кузнецову. Он её дал только чуть иначе, по-своему. Кузнецовский вариант начинался так:
Послевоенные годы… Я помню мой городок,
Безбрежные сковывал лужи тонкий и бледный ледок.
А у ларьков по суткам обоймы очередей.
Хлеб выдавали по карточкам, но не было хлеба вкусней.
Конечно, огрехи были и у Неподобы, и у Кузнецова. Но ребята брали своей искренностью. Потом они выросли. И что? Кузнецов нашёл новый образ в подаче этой темы, вспомним хотя бы его стихи начала 1970-х годов "Возвращение" или "Завещание". А Неподоба так и застыл в своём поэтическом мышлении на уровне середины 1960-х годов. Это я к тому, как важно быть напечатанным и услышанным вовремя. Неподобу кубанское литначальство искусственно задержало, не пустило в нужный момент в большую литературу, и человек, по сути, сломался. Он сначала остановился в своём развитии, а потом попросту стал деградировать. Лихоносов позже очень точно заметил, что стихам Неподобы не хватало страдания.
Это не значит, что все, кто нашёл в себе силы вырваться из провинциального омута в Москву, потом обязательно обретали шумную известность. Москва – это тоже не мёд. В столице, естественно, возможностей, чтобы заявить о себе, подняться, всегда было больше. Но и скрутить башку здесь проще. Олег Чухно, к примеру, тоже, как Кузнецов, думал, что если переберётся с Кубани в Москву, быстро докажет свою востребованность. Однако Москва встретила его весьма неприветливо. Её не впечатлили ни футурологические изыски бывшего кубанского учителя, ни акмеистические опыты. Чухно так и не смог подняться выше окраинного поэтического мышления и поэтому вскоре вынужден был не солоно хлебавши возвратиться в провинциальный ад. Он впоследствии так и умер в безвестности в каком-то заштатном станичном доме инвалидов.
Тянуло ли потом Кузнецова на Кубань? Наверное, ностальгия была. Но он понимал, что дважды в одну реку войти уже не удастся.
Борис Споров ЛАНДЫШИ (Песни неволи)
Памяти Ю.К. Тола-Талюка
– 1 –
Ландыши, ландыши, ландыши...
Ласковый тихий свет.
Ландыши, белые ландыши –
Память минувших лет.
– 2 –
Милая, помнишь Малахово –
Просеку, лес и луг?
Как ты восторженно ахала –
Море цветов вокруг!
Помнишь, наверно, помнишь:
В ландышевом снегу
Розовым цветом шиповник
Лёг в очертания губ...
(Нет, не расскажут строки:
Было, а вдруг – во сне?!)
Боже, как мы жестоки
К юности и весне.
Губы девичьи губы –
Робкая в теле дрожь...
Был я, наверно, грубый;
Сеял, наверно, ложь...
В небе хмельная просинь
Жажду мою утоли!
И кто-то ландыши бросил
В губы твои…
Только теперь о многом
Выпало сожалеть
И за уральским порогом
Совестью переболеть.
Мир оказался строже –
Весь он в огне и льду.
А думалось: "Ну и что же –
Повернусь и уйду!"
Уйду без твоей подачки
Этапом уйду в затвор –
Туда, где Россия плачет
И пляшет отчаянно вор!
Уйду рабом-властелином
В манящую жизни даль!..
Как в коридоре длинном
Замерли поезда.
И кто-то окликнул смело,
И кто-то руку подал:
На дело.
На дело?
На дело! –
И кто-то – продал.
Вот и затмило тучами
Наш поднебесный кров.
Дни мои самые лучшие
Градом побило в кровь.
Мы в юности все пророки –
Себе отмеряем сроки.
– 3 –
Даже в преступном мире,
Даже в гнилой Чуне,
Жизнь все шире и шире
Открывается мне –
Жизнь со своими законами,
Проворовскими порой.
Здесь люди к земле прикованы –
Обрастают корой;
Здесь душу свою обнажая
Гитара слезой звенит;
Здесь, чифирком ублажая,
Карточный мир пленит;
Здесь люди почти все веруют:
Кто в Бога, а кто – в войну,
Но гнутся под власть-химерою,
Искупая вину.
Мы все, как пророк Иона,
В чреве кита Сиона.
Человек,
Человек,
Человек –
Соль на спине!
Красный дракон, ускоряя бег,
Вздыбился в вышине:
Раб человек, гнись и вовек –
Человек,
Человек,
Человек...
Чудища смрадные, тёмные –
Бараков кромешный ряд.
Прожектора огромные
Ночью на вышках горят;
И холодно в небе тёмном –
Вот он, советский гнёт! –
Слышится монотонно:
"Стой! Кто идёт?!"
Кто идёт?
Гражданин ГУЛАГа,
Бледен, сутуловат –
Раб без любви и блага.
Кто виноват?!
Власть виновата иль век –
Человек,
Человек,
Человек.