Газета День Литературы - Газета День Литературы # 65 (2002 1)

Случай для проверки смирения подвернулся тут же. Встреченный при подножии горы явно выпивший мужчина долго и крепко жал мою руку двумя своими и говорил:

— Вы ведь наша гордость, мы ведь вами гордимся. А скажите, откуда же вы берёте сюжеты, только честно. Из жизни? Мне можно начистоту, я пойму. Можно даже намёком.

— Конечно, из жизни, — сказал я. — Сейчас вы скажете, что вам не хватает десятки, вот и сюжет.

Он захохотал довольно:

— Ну ты, земеля, видишь насквозь. Только не десятку, меньше.

— У меня таких сюжетов с утра до вечера, да ещё и ночь прихватываю. А вот тебе ещё сюжет: вчера нанял мужичков сделать помойку. Содрали много, сделали кое-как. Чем не сюжет? Да ещё закончить тем, что они напиваются и засыпают у помойки. Интересно об этом будет читать?

— Вообще-то смешно, — ответил он. — Но разве они у помойки ночевали?

— Это для рассказа. Имею же я право на домысел. Чтоб впечатлило. Чтоб пить перестали. Перестанут?

— Нет, — тут же ответил мужчина. — Прочитают, поржут и опять.

— И не обидятся даже?

— С чего?

Ещё и скажут: плати, без нас бы не написал. Ну, давай, — я протянул руку. — В церковь приходи, там начали молебен служить, акафист читать иконе Божией Матери "Неупиваемая чаша". По пятницам.

— И поможет?

— Будешь верить — поможет.

Мы расстались. Накрапывал дождик. Я подумал, что сегодня снова не будет видно луны, хотя полнолуние. Тучи. Опять будет тоскливый, долгий вечер. Опять в селе будет темно, будто оно боится бомбёжек и выключает освещение. Мы жили при керосиновых лампах, и то было светлее. То есть безопаснее. Но что я опять ною. Наше нытьё — главная радость нашим врагам.

Я обнаружил себя стоящим босиком на главной улице родного села. Мне навстречу двигались трое: двое мужчин вели под руки женщину в зелёной кофте, всю насквозь мокрую. Я узнал в ней ту, что просила у продавщицы взаймы и обещала утопиться, если не отдаст. Взгляд женщины был каким-то диковатым и испуганным.

Они остановились.

— Она что, в воду упала? — спросил я.

— Кабы упала, — ответил тот, что был повыше. — Не упала, а сама сиганула. Мы сидим, пришли отдохнуть. Как раз у часовни, вы ж видели, у нас новая часовня? Сидим. Она мимо — шасть. Так решительно, прямо деловая. Рыбу, думаем, что ли, ловить? А она — хоп! — и булькнула. Как была. Вишь — русалка.

Раздался удар колокола к вечерней службе. Я перекрестился. Женщина подняла на меня глаза.

— Вытащили? — спросил я.

— Ну. Говорю: Вить, давай подальше от воды отведём, а то опять надумает, а нас не будет. Другие не дураки бесплатно нырять.

— Ко-ло-кол, — сказала вдруг женщина с усилием, как говорят дети, заучивая новое слово.

— Да, — сказал я, — ко всенощной. Завтра воскресенье.

— Цер-ковь, — сказала она, деля слово пополам. Она вырвалась вдруг из рук мужчин. Оказалось, что она может стоять сама. — Идём в церковь! — решительно сказала она мне. — Идём! Пусть меня окрестят. Я некрещёная. Будешь у меня крёстным! Будешь?

— От этого нельзя отказываться, — сказал я. — Но надо же подготовиться. Очнись, протрезвись, в баню сходи. Давай в следующее воскресенье.

— В воскресенье, — повторила она, — в воскресенье. — И пошла от нас.

— Да не придёт она, — сказал один из мужчин.

Я спросил:

— Но как вы поняли — она случайно упала в воду или сама кинулась?

— Какое там случайно! Кто ж с разбегу случайно?

— Ну, — сказал я, — спасибо, спасли. Теперь вам ещё самих себя спасти. Идёмте на службу. Ведь без церкви не спастись.

Они как-то засмущались, запереступали ногами.

— Ладно, — сказал я, — что вы — дети, чтобы вас уговаривать? Прижмёт — сами прибежите. Так ведь?

— А как же, — отвечали они, — это уж вот именно, что точно прижмёт. Это уж да, а ты как думал.

— Да так и думал, — отвечал я и заторопился. Надо было переодеться к службе. Сегодня служили молебен с акафистом Пресвятой Троице. Впереди было и помазание освящённым маслом, и окропление святой водой, и молитвы. И эта молитва, доводящая до слёз, которая всегда звучит во мне в тяжёлые дни и часы:

"Господи, услыши молитву мою, и вопль мой к Тебе да приидет".

Нельзя, нельзя, думал я, нельзя сильно любить жизнь. Любая вспышка гаснет. Любая жизнь кончается. Надо любить вечность. Наше тело смертно, зачем цепляться за него? Оно исчезнет. А душа вечна, надо спасать душу для вечной жизни.

Но как же не любить жизнь, когда она так магнитна во всём? Ведь это именно она тянула меня к себе, когда звала на Красную гору и к плотине. Я шёл в детство, на блеск костра на песке, на свет ромашек, на тихое голубое свечение васильков во ржи, надеялся услышать висящее меж землёй и облаками серебряное горлышко жаворонка, шёл оживить в себе самого себя, чистого и радостного, цеплялся за прошлое, извиняя себя теперешнего, нахватавшего на душу грехов, и как хорошо, и как целебно вылечила меня исчезнувшая плотина. Так и мы исчезнем. А память о нас — это то, что мы заработаем в земной жизни. Мы все были достойны земного счастья, мы сами его загубили. Кто нас заставлял грешить: пить, курить, материться, кто нас заставлял подражать чужому образу жизни? Кто из нас спасал землю от заражения, воду и воздух, кто сражался с бесами, вползшими в каждый дом через цветное стекло, кто? Всё возмущались на радость тем же бесам, да всё думали, что кто-то нас защитит. Кто? Правительство? Ерунда. Их в каждой эпохе по пять, по десять. Деньги? Но где деньги, там и кровь.

Мы слабы и бессильны, и безоружны. И не стыдно в этом признаться. Наше спасение только в уповании на Господа. Только. Всё остальное перепробовано. Из милосердия к нам, зная нашу слабость, Он выпускает нас на землю на крохотное время и опять забирает к Себе.

"Господи, услыши молитву мою! Не отвержи меня в день скорби, когда воззову к Тебе. Господи, услыши молитву мою!"

Борис Сиротин

* * *

Я к русской осени приехал,

К родимой средней полосе,

По ярким клёнам — по застрехам —

Деревья, вижу, живы все.

Покуда жив и я — и слово

Могу покамест произнесть

Во здравие всего живого,

Которое под Богом есть.

Живёт и смерти не боится,

И я не верю, что помру,

Как эта ёлка или птица,

Или берёза на юру.

Но я, шагая мокрым логом,

Справляя жизни торжество,

Недаром произнёс "под Богом", —

Незнаем Промысел Его.

А оттого ещё любезней

Мне эти отчие места,

Что не противоречат бездне

Ни дух земной, ни красота.

* * *

Беззащитная Россия:

Поперёк ли, вдоль

Рыщут два зелёных змия —

Доллар, Алкоголь.

Оборвались всюду нити,

С молотка — земля.

"Но не баксы ж вы едите!" —

Вопиют поля.

И в парах ли алкоголя

Иль с тугой мошны

Поднималось, зрело Поле,

Доля всей страны?!

Причастится этой тайне

Каждый, кто не слеп:

Как на стареньком комбайне

Собирался хлеб.

Как, минуя все напасти,

Наши мужики

Сеют не во имя власти

И не вопреки.

Но во имя речки, лога,

Дольнего куста,

И, считай, во Имя Бога,

Господа Христа!

БАБЬЕ ЛЕТО

Посвистывают трясогузки,

И облаков тугие сгустки

Вдруг проливают светлый дождь,

И радостный под ним идёшь…

Даёт небесная корова

Нам молоко опять и снова, —

Дымящееся молоко,

На сердце от него легко.

Так и проходит бабье лето,

И нитка паутинки вдета

Мной в самописное перо,

И строчки — словно серебро.

Бежит неровная цепочка

Из серебра — и к строчке строчка

Ложится на прохладный лист,

И воздух — тоже серебрист.

И золотист. И листья клёна