Алесь Адамович - ...Имя сей звезде Чернобыль

Никак не мог докричаться о положении в Белоруссии. Ю. Карякин вывел меня на помощника Г/орбаче/ва Черняева Анат. Серг, от него я получил прямой совет: собирайте данные и 4 июня их надо было огласить на Политбюро. Конечно, через него в виде письма М. С. Горбачеву. Я помчался в Минск. Подсобрал данных у Нестеренко, Борисевича, Кузьмина, набросал письмо, в котором главная мысль: Бел/аруси/ грозит катастрофа пострашнее Отечественной/ войны, где погиб каждый четвертый. Глав/ная/ опасность: внутр/енняя/ радиация через продукты, поскольку за этим никакого контроля. Сам масштаб поражения замалчивается и игнорируется.

Уезжая из Минска с письмом, предложил Слюнькову, Первому Секр/етарю/ ЦК Бел/аруси/ встретиться — 6,5 часов беседовали. Это особая тема. Ему важно было убедить меня, что всё под контролем, всё делается. Обаял, как это они умели, если нуждались. Но каждые 2 часа я спрашивал:

— Но приборов-то нет?

— Нет.

Письма я ему не показал, и он удержался, не спросил и не отговаривал прямо от поездки. М. б., в одном поезде и поехали: он — на Политбюро и моя бумага — туда же. В Москве я тотчас попал к Черняеву, он посмотрел письмо: «Да, это серьезно». (3 июня). 4-го [июня] я дожидался телефона, результата. Да, 3-го он мне позвонил: «Мих. Серг. прочел. Поблагодарил вас. Сказал: вот человек не скулит, а дело делает».

Я был, конечно, прегорд. Хотя скулежа в моем письме с т. зр. других как раз был переизбыток. 4-го вечером я снова услышал от Черняева: письмо было зачитано на ПБ [Политбюро].

Уже потом из разных источников (от цековцев, мидовцев и пр.) составил картину для себя, как это выглядело. Письмо распространяли еще до заседания, думаю, что гомельчанин Громыко читал его с особенной заинтересованностью. Другие — не знаю. Я как-то не учел, что Слюньков там будет тоже — и это была оплеуха бел/орусскому/ руководству. Которое умилило… Рыжкова (Предс/едатель/ Комиссии по Чернобылю) своей готовностью не доставлять центру хлопот. Хватит этих украинцев!

Как бы там ни было, была направлена в Минск огромная комиссия. До меня доходили лишь клочья происходившего. От Кузьмина, Борисевича, Нестеренко.

Кузьмин: звонил Чебриков[70]. В белорус/ское/ КГБ. Интересовался, кто и что такое Адамович…

Борисевич: Слюньков выступил перед комиссией, мол, «писатель написал», письмо паническое, а положение у нас совсем не такое: три района, да, пострадали, но не столько же, как написано и зачитывалось перед Политбюро…

…Возвращение к Горбачеву.

Всё хорошо в Бел/аруси/, вон даже отправили в Киев помоечные машины (что отказались от помощи Москвы, тогда еще никто не знал) — тут вякнул что-то Нестеренко, Борисевич, ка-ак на них обрушился Слюньков: значит, вы и виноваты, где ваша помощь, науки?!

Потом, в 1988 г. встреча с Горбачевым (1–2 марта),

— А, это твое паническое письмо! (Или испуганное).

Разговор о Легасове, его «графике».

— Напиши все это. К 8 марта передай мне (и т. д.)

30.11.92 г.

Это же надо так заиграться!

Обращаться к этим, обуянным жаждой минист/ерских/ портфелей и придуманной ими миссией народных витиев бессмысленно. Им что Бомба, что Гайдар — главное свой шкурный политич/еский/ интерес. Но думаю способны услышать И. Драч[71] и Ю. Щербак, Олжас Сулейменов[72], бел/орусские/ народофронтовцы, да и Шушкевич[73], он физик, он знает, что это за игрушки. Вы-то понимаете, что Бомба не дает безопасности ни стране, ни народу. Имея ее, притягиваешь беду, еще один Черноб/ыль/, глобальный на голову своего народа.

ПИСЬМА, СТАТЬИ, ВЫСТУПЛЕНИЯ, ИНТЕРВЬЮ

(1986–1992 гт.)

Хатынь притягивает Хиросиму

Повивальной бабкой ядерной бомбы фактически был фашизм. Он ускорил ее рождение, собственно, вынужденное (если иметь в виду ученых, ее создавших).

И очень точно, и главное, своевременно несколько лет назад академик Е. П. Велихов уравнял их — бомбу и фашизм.

Вот так вошел атом в наш мир — с печатью проклятья. Не лежит ли эта печать — насильственно-преждевременных родов — и на мирном атоме? Оказывается, он оборотень. Мирная станция превращается вдруг в долговременную Хиросиму. Я понимаю, как обидно и непрогрессивно это звучит в зоне, где столько физиков, но я приехал из Белоруссии. Кто хотя бы немножко знает и представляет, что произошло в областях севернее и северо-западнее Чернобыля, куда все 10 первых дней дули ветра, думаю, простят мне горечь этой мысли.

Как сообщила одна из центральных газет, журналист, растерявшийся перед задачей, во что бы то ни стало извлечь оптимистическую ноту: «К счастью, ветер дул не на Киев». Если нужна справка: дул на Гомель, на Жлобин, на Мозырь, на Минск, на Брест. На сотни и сотни деревень.

При лучевом поражении у детей всё время текут слезы (и не только у детей). Слезы эти ничем не отличаются от тех, какие мы видели на детских лицах в годы войны.

Кто бывал на Пискаревском кладбище, обратили, наверное, внимание на березы. Жирные, пухлые и с перламутровым отливом — цвет навозных мух. Из смерти выросли, и что-то в них отвратительное.

Напрасно так расписывают журналисты красоту цветения по обе стороны Припяти. Да, никогда так бурно и пышно, будто взорвавшись, не бушевала зелень у нас. Но она сегодня отвратительна человеческой душе — ее провоцирует радиация.

Министерские наши тузы с непонятной поспешностью объявили, уже несколько раз по телевидению: всё будет, как было с АЭС, потому что было всё прекрасно!

Как же надо не уважать горе народное, чтобы так заявлять — вопреки чувствам людей и очевидностям!

Не должно остаться, как было: ни в проектировании, ни в строительстве, ни в обслуживании. Чернобыль взывает, Белоруссия взывает, Украина. Более того, не должно остаться по-прежнему, простите за некомпетентное вмешательство — ив науке, из которой это всё произрастает.

Монополия на истину в науке всегда была опасна для самой науки. Но лысенковщина показала, продемонстрировала (об этом напомнил недавно и академик Александров), сколь в наших условиях опасна такая монополия для всего народного хозяйства. А в иных случаях — для судеб и жизни самого народа.

Если нужны еще примеры, они сегодня у всех на слуху: чего стоила и стоит монополия в делах мелиорации Гидропроекта, которые вот-вот оставят нас, в погоне за объемами работ и планом, без чернозема.

Не хочу за вас говорить, но не дошла ли очередь и до физиков — посмотреть, не в административной ли монополии на истину и принятие решений одна из причин Чернобыля? Мы все хорошо помнили статьи академика Капицы [Петра Леонидовича] и др. ученых-физиков (в журналах «Коммунист», «Вопросы философии», в газетах), которые решительно возражали против строительства АЭС возле крупных городов, на больших реках, в густонаселенных районах. И, может быть, не в том беда, что принята и стала практикой противоположная точка зрения: в конце концов, из двух позиций какая-то должна была стать практикой, воплотиться в государственные решения. Беда в другом: противоположную позицию вообще перестали принимать в расчет. Они просто замолчали или потеряли возможность высказываться, влиять на общественное мнение. Хотя нормально было бы, когда бы эти ученые, эта точка зрения стала бы постоянно действующей оппозиций, своеобразным научно-народным контролем. Не воцарись нелепая монополия на истину, которая собственно никогда не нужна настоящим ученым, зато бесконечно люба бюрократам ведомственным, так вот не будь так, а как должно быть в нашем обществе, оппоненты, уж они-то обязательно предупредили бы, что недопустимо проектировать так, как проектировали Чернобыль, недопустимо строить, как его строили, недопустимо эксплуатировать, как это делалось. Почему даже сейчас мы не слышим их голоса, ни с трибуны, ни в печати? Мы читали в «Известиях» от 6 января сего года эйфорическую статью [«Созвездие энергоблоков»] о том, как сэкономили на профилактике. Показуха, рапортомания — вот наш смертельный враг! Он и сейчас не уймется никак; представляете, бросили клич солдатам, нашим геройским ребятам, идущим на самопожертвование, как Матросовы шли — соревноваться. Представляете, при атаке на дот объявлено соцсоревнование — кто добежит первый! Воистину неистребим наш бюрократ и его мышление! Если это можно назвать мышлением.

Только из всеобщей ядерной войны уроков полезных извлечь невозможно. Изо всего остального — можно. Так давайте извлекать, но только всерьез!

1986 г.

Письмо М. С. Горбачеву

Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!

Пожалуйста, не отнесите то, что Вы здесь прочтете, на счет писательской фантазии Алеся Адамовича. Я пишу то, что знают и думают многие крупнейшие ученые Белоруссии и некоторые партийные работники, у нас были самые горячие обсуждения этих проблем.