Василий Кокорев - Экономические провалы
Вступать в подробный обзор невыгодных сторон тарифа невозможно без особых материалов и продолжительных приготовлений по этому вопросу, и потому мы ограничимся указанием только некоторых бросающихся в глаза статей:
1. Зачем мы допускаем к привозу иностранную соль, когда имеем своей соли на десятки тысяч лет?
2. Зачем допускаем к привозу каменный уголь, имея массу своего собственного угля?
3. Зачем мы позволяем ввозить к нам чугун и железо и изделия из оных?
4. Зачем разрешено привозить к нам полотняные, шерстяные и шелковые ткани в разных видах, зеркальные стекла и множество разного ненужного хлама, без которого можно
жить гораздо проще и приятнее и т. д., и т. д.?
Конечно, эти предметы не заключают в себе полного исчисления всего того, что не должно быть допускаемо к привозу в Россию; а потому приходится ограничиться общим выражением о недозволении вводить то, что можно иметь дома, хотя бы и с приплатою к цене. Затем, кроме предметов, подлежащих совершенному запрещению, найдутся сотни таких, на которые тариф должен быть значительно возвышен, дабы дать ход своим произведениям; но пока в обсуждении и решении этого вопроса будут участвовать они, успех невозможен, в отсутствии в них русской жилки. У меня в памяти пересмотр тарифа в 1868 г., со всеми бывшими при этом пересмотре отрицаниями русских интересов и стремлениями (на основании европейских теорий) к интересам общечеловеческим, из уважения к которым нам предлагалось обречь себя на разорение и сделаться данниками Европы. Бывши тогда в тарифной комиссии два-три раза в качестве эксперта, я помню, как после решения уменьшить пошлину с кофе, английского пива и разных колониальных предметов, купцу Е..., известному по выписке из-за границы товаров и находившемуся в заседании, был предложен вопрос: одобряет ли он понижение пошлин? Купец отвечал: "Благодарю за попечение, которое, как я уже смекнул, составит по моей торговле 80 тыс. рублей в год награждения; а продавать я буду все по той же, нынешней цене".
Не знаю, поняла ли комиссия эту насмешку, но знаю то, что этот едкий ответ не подействовал, и пошлины были сбавлены.
В 70-х годах был назначен директором таможенного департамента Н.А. Качалов, при котором таможенный доход (составлявший 20 млн. руб.) достиг 60 млн. в год, вследствие неутомимых и добросовестных действий. Рассматривая это возвышение как результат действий Таможенного департамента, нельзя не признать его блистательным, но в смысле общегосударственных интересов - это огромный убыток, потому что всякая гривна возрастания таможенного дохода увлекает из России рубли, при уплате денег по курсу за ввезенный к нам товар. В этот провал в течение 40 лет безвозвратно ухнуло все наше сибирское золото.
В 1871 г. была в Петербурге, в Соляном городке, выставка предметов русской промышленности. В горном отделе этой выставки были помещены мною нефть и керосин из Баку, и рядом с ним стояла от Горного департамента сделанная из теса и оклеенная золотистой бумагой пирамида, показывавшая объем всего добытого в Сибири золота, если бы его можно было обратить в одну сплошную массу. Когда блаженной памяти Государь Император Александр Николаевич подошел к этой пирамиде, то, посмотрев на нее с минуту времени и покачав головою, изволил сказать (это я слышал собственными ушами): "А если бы рядом поставить другую пирамиду вывезенного из России золота, она бы была более этой". Коротко и ясно. Вразумительно и поучительно.
Выше сказано, что Сибирь - золотое дно. Мы, конечно, не разработали 1/10 этого дна; но пока тариф имеет способность высасывать наше золото за границу, было бы преступлением говорить о мерах к увеличению золотодобывания: пусть золото лежит в земле до наступления того времени, в которое внешняя торговля не будет в силах похищать наше золото за границу.
Двенадцатый провал
Никакой вопрос, в период преобразований, начавшихся с 60-х годов, не был решен у нас так искренно, как вопрос о поездках за границу. Сразу были отворены ворота для всех, с правом ехать куда угодно. Теперь подсчитаем примерно, во что обошлось России это щедрое разрешение. Положим, что за границей проживает русских людей, в течение 30 лет, только пять тысяч человек, не считая больных и учащихся специальным предметам. Если положить расходов в день на квартиру, переезд по железным дорогам, содержание, экипаж, удовольствия и покупки только по 40 франков на каждого (не говоря о фон Дервизе, расходующем, вероятно, с содержанием своих дворцов более 1000 франков в день и других, имеющих средства для значительных издержек): то пять тысяч лиц, в 30 лет, израсходовали более двух миллиардов франков, которые понадобилось оплачивать, за истощением уже сибирского золота на тарифный провал, новыми заграничными займами, входящими в государственную роспись, следовательно и упадающими к платежу на весь русский народ. Вправе ли общественная совесть одобрять эту роскошь расходования Денег за границей в ущерб народных средств? Что же по этому вопросу финансовая наука молчит, не указывая никаких правил, охраняющих народный карман? Если существует эта наука, то она должна обнимать все случаи жизненных проявлений. Гораздо правдивее и добросовестнее будет прямо сказать, что никакой науки нет, а есть просто финансовое искусство, различно применяемое в каждом государстве, по соображению с местными условиями и народным воззрением.
Когда, во время Восточной войны, все Петербургские банки пожертвовали на раненых воинов 400.000, тогда, во время совещания об употреблении этих сумм на заготовление разных вещей для больных и раненых, было особое заседание у Е.И. Ламанского, состоявшее из банковских представителей. В заседании этом был покойный граф Г.А. Строганов. Разговор склонился к тому, что военные издержки произведут неисправимое финансовое расстройство. На это граф сказал: "Все кажущееся неисправимым у других легко исправимо у нас одним почерком пера; стоит лишь издать указ: сидеть всем дома пять лет и есть щи с кашей, запивая квасом, и тогда финансы правительства и наши придут в цветущее состояние".
Нисколько не будет удивительным, если, при обсуждении способов к улучшению финансов, шуточно выраженная графом Строгановым мысль окажется в числе оснований нашего будущего благоустройства. Никакой новой беды от этого не будет, если для пополнения того, что промотали, придется пожить, как говорится, на пище святого Антония. Наградою за это воздержание будут трезвость взглядов и чистота мыслей.
Нет сомнения, что затронутый вопрос о неприличии для русских людей жить за границей во время упадка ценности нашего рубля более 40% возбудит сильное возражение, так что многие в этом усмотрят не только неудобство, но даже и деспотизм. Но разве это не деспотизм, когда одна двухсоттысячная часть из общего населения России производит своею жизнью за границей вредное для всех русских людей влияние в смысле экономическом? Всем нам давно известно, что заграничные расходы, усугубляя финансовые затруднения, вовлекают в новые займы, а уплата по займам ложится на народную жизнь в виде возрастающих налогов. Не тот деспотизм опасен и разрушителен, который, открыто воздерживая несколько единиц от ненужных затрат, приносит общую пользу, а тот, который уподобляется ножу, помазанному медом, вроде, например, бесчисленного увеличения кабаков, под либеральною маскою попечения об общем благе, но с затаенною целью спаивать народ для возвышения акцизного питейного дохода, чтобы этим возвышением оправдать введение акцизной системы. Подобных деспотизмов у нас многое множество, и все они прикрыты или стремлением к равноправности, или другим призраком мнимого народолюбия. Разве такое действие, как уничтожение в шестидесятых годах землевладельческого кредита и лишение земли удобрения, по случаю разрушения сельскохозяйственных винокурен, не представляет собою самый лютый деспотизм? Много бы можно было привести подобных доказательств; но читатель, без сомнения, сам собою придет как к выяснению вредных влияний либерального деспотизма, выразивших самые горькие последствия по каждому из вышеизложенных провалов, так и к заключению, что из всех преобразований было только одно вполне искреннее, без задних мыслей, без поворота назад, - это право мотать русские деньги за границей. И мотовство это установилось так крепко, что и доселе существует во всей своей широте; а русская жизнь, угнетенная пережитыми ею провалами, переносит безропотно свое горькое обнищание, твердо веруя в то, что "сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит".
Тринадцатый провал
После открытия железных дорог, соединивших хлебородную площадь России с морями Балтийским, Черным и Азовским, а Москву с Кавказом, Одессой, Киевом, Харьковом и Волгой, и т. д., несмотря на то, что дороги стоили слишком дорого, и втянув нас в злополучные заграничные займы, наложили на Россию страшную тяжесть погашения этих займов, - государственная роспись, трудами и заботливостью М.Х. Рейтерна и с помощью развития промышленности от устройства дорог, стала приходить в равновесие, так что выход из угнетенного состояния, в котором находились наши финансы, потрясенные Крымской войной, представлялся возможным. В таком положении прошло три или четыре года (74-77), так что мы могли через 20 лет после разрушения Севастополя сводить концы с концами и, погашая сделанные займы, могли, наконец, жить, не делая нового накопления долгов. Вдруг это благоприятное положение рухнулось.
