Двести Журнал - Журнал Двести
— Владислав Петрович, а можно ли сказать, что ваши книги, ваше творчество — это расширение действительности? Не уход от действительности, а в некотором смысле ее расширение.
— Можно сказать и так, если только расширение реальности, расширение жизненного пространства может быть превращением в более многомерное и многоплановое.
— Но это пространство, оно для очень многих людей становится не менее реальным, чем обыденное пространство, в котором они находятся. Как получается, что для вас ваши герои — не просто художественное средство, чтобы выразить какую-то идею, а реальные живые личности, к которым вы относитесь, как к чему-то большему, чем просто к вашему вымыслу.
— Ну, по крайней мере переживать за них приходится.
— Но переживать приходится не как за какие-то объекты творчества, не за какие-то символы, художественные приемы, а за того, кто для тебя реален, кто для тебя жив, за кого у тебя сердце болит?
— Видимо так. Хотя, знаете, тут существует одна опасность — не в переживании, а в попытке анализа и самоанализа. Если начинаешь себя чересчур сильно потрошить, то есть опасность нарушить какую-то внутреннюю структуру. Как, скажем, неумелый фельдшер будет пытаться делать чересчур тонкую операцию, скальпелем своим ржавым залезет в организм и нарушит там что-то… Это я про себя самого говорю, что если я в себя полезу… Поэтому я, в общем, без особой нужды стараюсь этого не делать. Тот же трафаретный, опять же, набивший оскомину образ про сороконожку, которую спросили — как вы не запутываетесь в ногах, и она разучилась ходить. Я часто вынужден повторять это сравнение, но другого просто не приходит в голову.
— Владислав Петрович, как вот к вам пришла идея Великого Кристалла? Была ли это какая-то реальная физическая гипотеза, с которой вы где-то познакомились, и, конечно, переработали в своем творчестве, или это идея, которая пришла именно к вам?
— Нет, гипотезу, если что касается чисто технической стороны, несколько громко выражаясь, научной или псевдонаучной, то тут как раз я ее придумывал сам. Началась она, естественно, от кольца Мебиуса, от его свойства. Потом я сам дошел, что удлиненный многогранник, если его соединить особым способом, он тоже соединяет свои плоскости в одну, как кольцо Мебиуса. Потом я пришел к мысли, что каждая плоскость, она ведь может быть многомерной. И эти многомерные миры путем какого-то усилия иногда физического, иногда чисто морального — можно соединить, и тогда все все бесчисленное число миров во Вселенной вдруг единым движением соединяется в один мир, и тогда уже вопрос переноса из одной точки в другую является чисто техническим. Но, естественно, все это потом обрастало образами и какими-то конкретными находками, людьми и сюжетами, и так далее.
— Будет ли продолжен цикл "В глубине Великого Кристалла"?
— Нет. Цикл закончен. Цикл "В глубине Великого Кристалла" и так оказался больше, чем я ожидал. Я хотел сначала закончить его повестью "Белый шарик матроса Вильсона". Потом неожиданно как-то, подспудно, откуда-то изнутри пошла повесть "Лоцман", на основе, может быть, каких-то снов, и даже немножко подсознания. Херсонес вспомнился… Храм полуразрушенный… эти сны про подземный город… И мысли об этом мальчике, о материнстве, о вечной тревоге матерей… Было логично так завершить цикл. А потом уже, в девяносто первом году, неожиданно встряла, предпоследней, повесть "Сказки о рыбаках и рыбках". Уже совсем как-то дополнительно, я даже и не думал, но она сама напросилась.
— Она сильно отличается от предыдущих…
— Она, наверно, отличается, но она зато сюжетно связывает, замыкает на себя отдельные вещи цикла… Она отличается, постольку, поскольку время, когда писалась, было очень тревожное, все эти конфликты расцветали на всю катушку, и вот это совершенно бессовестное отношение к детям стало проявляться, когда они гибнут, абсолютно без вины виноватые, во всех этих междоусобицах. Сейчас это как-то уж очень заметно. Может, потому что мы это по телевизору стали видеть наглядно, раньше нас не пугали репортажами с мест событий, а сейчас, как увидишь этих убитых ребятишек, так просто жуть берет…
— А "Кораблики" вы относите к этому циклу?
— Нет, "Кораблики" — отдельная вещь. Она может быть ложится по тематике, но она к идее Кристалла-то, к чисто космогонической-то идее, отношения не имеет, там сам-то Кристалл не задет. Наверное, все мои повести можно связать, за исключением "Летящих сказок"… А если и далее, то тогда и "Летящие сказки" можно привязать, потому что там есть упоминания.
— Надо, просто еще написать пару связующих повестей.
— Сейчас я написал повесть "Дырчатая луна". И еще одну "Самолет по имени Сережка". И там всплывает новая такая физико-философская категория — Безлюдное Пространство. Возникновение Безлюдных Пространств, влияние их на человека, откуда они взялись, и что это такое. Это где-то навеяно реальностью — у меня появилась такая привычка, уже года три наверно, — мы с младшим сыном, летом особенно, любим бродить по окрестностям города, а город наш громадный. Это же мегаполис, по сути дела. Хотя он не так населен, как Москва, но его окрестности, его площади колоссальные… И среди этих площадей попадаются какие-то заброшенные, полузаброшенные производственные пространства, где недостроенные какие-то цеха, буераками заросшие механизмы, никуда не ведущие рельсовые пути, брошенные вагоны… И все это складывается в определенный мир, и возникает определенное ощущение этого мира. И это тоже дает определенный толчок, и начинает даже казаться, что в этих Пространствах есть какая-то своя душа, что ли, такая мистическая. Особенно, когда их много, когда приходилось там и заблудиться где-то, и выйти куда-то не туда…
— Владислав Петрович, новый цикл будет развитием все той же "кристаллической" темы, но на новом профессиональном витке?
— Я написал три повести, и пока не думаю это продолжать. Если бы их как-то напечатать в одной книжке, возможно, это была бы своего рода трилогия из достаточно разнообразных, но связанных все-таки одним обстоятельством повестей. Дальше пока не знаю.
— Не было ли у вас когда-нибудь идеи сделать главной героиней девочку?
— Была идея. Я даже пробовал, но не получается. Видимо, все-таки, у меня недостаточно набранного опыта и… Ну, просто, мне трудно представить. Есть мужчины, авторы, которые или говорят про себя, или чувствуется, что у них есть определенное психологическое женское начало. Они могут поставить себя на место женщины, девочки. А у меня как-то… никогда не получалось. Были такие мысли, но я все равно ловил себя на том, что это получается мальчик в юбке…
— Да, но есть такие девочки…
— Ну, есть такие, но какой смысл о них писать, это же неинтересно.
— Как создавалась повесть "Трое с площади Карронад", откуда возникли ее герои и так далее…
— На этот вопрос ответить не трудно. Я был влюблен в Севастополь с детства… И в семьдесят восьмом году я приехал в Севастополь, зашел в школу номер три, английскую, там она в центре, которую я и описал со всей точностью, и познакомился с прототипами. Я познакомился с ними, когда они еще учились в четвертом классе, потом уже и в пятом, и в шестом с ними дружил, почти что до выпуска из школы. Не то, чтобы они мне дали сюжет… Потому что сюжет, все-таки, выстраивается автором как своего рода схема… не то, чтобы умозрительная, но в достаточной степени… искусственное такое построение, искусственное не в плохом смысле слова, а именно уже результат выстраивания событий… Просто ребята эти как-то толкнули меня… Дали мне, что ли, образы главных героев… И сама атмосфера города… И как раз мне рассказали тогда несколько случаев с этими взрывами… очень трагическими…
— В каком из ваших взрослых героев больше других выражены черты вашего характера? Кто из героев сильнее остальных похож на вашего сына?
— Я не могу ответить на вопрос. Однозначно — никто, наверно. По крайней мере, все попытки привязать меня, как автора, к фигуре какого-то взрослого персонажа, скажем, к Яру в "Голубятне…", или, к этому, к писателю в "Лоцмане"…
— А если к Олегу из "Мальчика…"?
— Отнюдь нет, ничего похожего. Мне легче назвать прототипы взрослых героев… Того же Игоря Решилова, писателя в "Лоцмане"… Это я могу сказать… Наверно, невольно, я часть какого-то своего жизненного опыта переносил… Но я сам, когда писал, никогда не ставил себя на их место, не ассоциировал себя с ними — ни с кем из взрослых мужчин, никогда. С ребятами другое дело, когда я писал "я", особенно про сороковые годы. А со взрослыми — ни с кем. Ни в событийном плане, ни в психологическом, ни в каком.
— В некоторых ваших произведениях появляется сюжетная линия о том, как "обычный" взрослый, волею обстоятельств круто меняет свою жизнь, посвятив ее спасению детей. Видели ли вы в жизни такие примеры? Откуда берутся в человеке необходимые для этого качества, если раньше он никак не был связан с детьми? Много ли таких взрослых, в которых скрываются командорские качества? Как они себя проявляют?
