«Будем надеяться на всё лучшее…». Из эпистолярного наследия Д. С. Лихачева, 1938–1999 - Дмитрий Сергеевич Лихачев
Меня это сообщение о выступлении Д. С. Лихачева «в защиту авангарда» очень заинтересовало, и я обратился к нему с письмом, в котором просил подробнее рассказать мне о содержании его выступления в Сицилии. Академик мне не ответил… Видимо, ему было недосуг, хотя Дм. Молдавский («Звезда». 1986. № 11) пишет: «Он получает десятки писем с вопросами, с предложениями, с просьбами и старается ответить на все».
Посылая ему поздравление с 80-летием, я написал ему, что продолжаю ожидать от него ответ, и после этого от него пришло, наконец, настоящее письмо…
Письмо очень краткое, из него не ясна позиция академика в оценке русского и зарубежного авангардизма.
Однако более подробно он изложил свою точку зрения в интервью, которое он дал корреспондентам «Огонька» Д. Чуковскому и В. Енишерлову («Огонек». 1986. № 48. 29 XI — 6 XII) практически в то же время, когда он писал мне на эту же тему письмо (9 XII 86).
«— Что бы вы могли сказать об изобразительном искусстве XX века, о том, что мы называем „авангардизмом“ в искусстве?
— Я скажу несколько слов в защиту авангарда, хотя для меня это может показаться несколько неожиданным, ведь я занимаюсь главным образом древней литературой…
Но я должен заметить, что вообще искусства вне традиций, чистого авангарда не существует […] Когда […] Кандинский начинал свою деятельность, то он шел в ней от народного русского лубка…
Пуни […] работал в традициях мальчишеского хулиганства, принятого в Куоккале […] То же самое я должен сказать о Юрии Анненкове, а также о Ларионове и о Гончаровой, которые исходили из традиции русской народной иконы и лубочной первопечатной литературы. На этом основании они строили свое искусство и свой „лучизм“…
Наиболее яркий представитель авангардизма — Пикассо. Он переходил от одной традиции к другой […] Пикассо мы не воспринимаем вне традиций […]
Марк Шагал, которого считают обычно авангардистом, — наиболее яркий представитель традиционализма […]
Если бы мне нужно было назвать самого крупного представителя авангардизма в древнерусской литературе, я бы назвал имя протопопа Аввакума, писателя XVII века. Поэтому я хочу сказать, что нельзя делить искусство на традиционное и авангардное: все хорошее искусство является одновременно и искусством авангардным […]
Мы должны быть за хорошее искусство, разное авангардное искусство, разное и хорошее традиционное искусство…» (РГАЛИ. Ф. 1348. Оп. 8. Ед. хр. 11. Л. 2–3).
9 декабря 1986 г.
Уважаемый Анатолий Васильевич!
Я не искусствовед и не знаток авангардизма. Отвечать мне трудно — слишком ответственно. Лично я авангардизма не боюсь. Как и в любом направлении в искусстве, в авангардизме есть хорошие художники и плохие. Это необходимый этап в развитии искусства, и отрицать авангардизма[2244] могут лишь салтыковские градоначальники, командующие «закрыть Америку»[2245]. Таких много среди искусствоведов.
С уважением, Д. Лихачев 9.XII.86
РГАЛИ. Ф. 1348. Оп. 8. Ед. хр. 11. Л. 1. Авторизованная машинопись.
Д. С. Лихачев — Н. А. Богомолову
Николай Алексеевич Богомолов (1950–2020) — литературовед; доктор филологических наук (1992); профессор (1994). Окончил филологический факультет МГУ в 1973 г. Преподавал в МГУ с 1978 г., заведующий кафедрой литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики с 1994 г. Сопредседатель Русского библиографического общества (1991). Член Союза писателей Москвы (1995). Специалист по литературе Серебряного века, стиховедению, текстологии и русской модернистской журналистике.
29 мая 1987 г.
Глубокоуважаемый Николай Алексеевич!
Сообщаю Вам, что помню о Владимире Кемецком. Кемецкий — фамилия его матери, а настоящая фамилия его — Свешников (именно так она писалась в лагерных документах). Я прибыл на Соловки в ноябре 1928 года. Только весной 1929 г. я смог посещать и брать книги в соловецкой кремлевской библиотеке. Это была хорошая библиотека, так как там оставались все присылаемые заключенным книги, а было много профессоров, людей с высшим образованием. Работали в библиотеке: Кох (немецкий коммунист, молодой, но без единого зуба — выбиты), Брик Борис[2246] (поэт), Греч[2247] — потомок известного Греча[2248] (посажен за дело «Общества русских усадеб»[2249]), Новак (венгерский коммунист) и Володя Свешников. Помню, что в помещении было очень холодно и Володя, синий от холода и голода, в деревенском полушубке с громадным вырванным клоком (так ему этот клок никто и не зашил) выполнял требования на книги — подносил их к стойке, за которой стояли «читатели». Вид у него был обиженного ребенка. Ему было по виду, если вглядеться, лет 20 с небольшим. В 1929 г. в конце или начале 1930 г. Володю поселили в камеру вместе со мной. Его стихи очень ценились, и его всегда немножко (в меру возможностей) подкармливали те, кто получал посылки. Поражала его искренность и непосредственность: на его лице отражались все его чувства. Его приходилось часто как-то заслонять и защищать, так как он сразу реагировал на каждую несправедливость, грубость. Было даже иногда что-то истерическое в его криках. Свой гнев он направлял иногда даже против тех, кто ему помогал. Сокамерники ему все прощали за талантливость его поэзии. Только небольшая часть попала из им написанного в ж[урнал] «Соловецкие острова» за 1930 год, а может быть, за 1929 и 1931 — я не проверял. Печатали и его старые стихи, написанные им в Берлине и Париже, но те были гораздо хуже — с претензией на «интеллигентность». В нашей камере 7-й роты, где впоследствии помещалась агаровая лаборатория Павла Флоренского[2250], он написал и свою «Сагу об Эрике, сыне Яльмара»[2251]. Он думал о смерти, а свой род по линии матери вел от скандинавских предков. Стихи он сочинял, вечно бормоча себе под нос с напряженным выражением лица, вытягивая губы. Я запомнил его лицо, манеру держаться очень хорошо. Живший в нашей камере проф[ессор] Г. О. Гордон уверял, что он (Володя) — типичный парижский гамен[2252], бездомный обитатель Монмартра.
О его досоловецком прошлом я помню только следующее. Его родители белоэмигранты. Отец, Свешников, белый офицер. Семья с Володей некоторое время жила в
