Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений - Кио Маклир

Полулежа в том кресле – взяв паузу от кормлений грудью, мыслей, разговоров, дел – я осознала: иногда ждать – это мучение. Но вечная спешка в хлопотах о ком-то другом, день за днем, заполненные делами под завязку, – тоже мучение.

Мы с музыкантом решили еще разок ненадолго прогуляться – размять ноги. Холодало, мы выдыхали белые облачка пара. Когда мы вернулись к нашей засидке, западноамериканская поганка всё еще плавала вдали, даже не замечая, что находится в центре внимания, наслаждаясь своим полуденным ритмом: будь она человеком, про нее сказали бы «фланирует».

Не дремать и ждать. Ждать, ждать и ждать. Я постепенно училась. То, чему я училась, не облекают в слова, и вообще это банально, но я чувствовала: это всё равно очень важно. Училась быть бёрдером, а может, и чему-то посерьезнее. Вот как это примерно можно сформулировать:

Если ты надеешься увидеть что-то или кого-то, особенно если они славятся своей неуловимостью, ты научишься ждать так, как ждут набожные верующие или оптимистичные влюбленные. Выберешь себе место для засидки и просто зависнешь там как пришитая. Будешь сидеть там, на ветру или под холодным моросящим дождем, дожидаясь, что все-таки представится шанс и перед тобой мелькнет нечто обворожительно красивое.

Ты обнаружишь, что у засидки есть свое волшебство: она учит тебя никуда не рваться. Если повезет, она сблизит тебя с птицами – они подлетят поближе или ты психологически приблизишься к умению их замечать. И просидишь на одном месте так долго, что рано или поздно станешь частью природной среды в этой географической точке.

Если тебя охватит беспокойство, ты не поддашься инфантильному соблазну вбежать в скопление уток или воробьев и полюбоваться, как они суматошно разлетаются. Сдержишь свой порыв, потому что знаешь, что всякий раз, когда в месте обитания животных и птиц ты делаешь «резкое, небрежное, пофигистическое» движение, ты рискуешь оказать эффект «птичьего снегоочистителя», как называет это натуралист Джон Янг. Причем ты не только досаждаешь птицам, а создаешь потенциальную опасность для их жизни. Птицы, разбазарившие силы на взлет и посадку в незнакомом месте, уязвимы перед хищниками, которые, так сказать, «охотятся в кильватере» – улучают шанс напасть на вспугнутых, ошалевших пернатых.

Цель бёрдинга, обнаружишь ты, – стать, насколько это в твоих силах, бесшумным невидимкой, а самый простой способ этого добиться – сидеть, как пришитый, свести к минимуму свой «кильватерный след», который тревожит птиц. Когда перестаешь дергаться, неожиданно шуршать и попусту ерзать, птицы (даже самые нервные), возможно, тебя зауважают, – я хочу сказать, начнут тебя игнорировать.

Пусть ты неизбежно обнаружишь, что не всякое желание, которое может обуять человека, удается удовлетворить немедля, твое терпение, возможно, вознаградится. Ты встретишься с явлениями и существами, которые обнаруживают себя неохотно и прячутся очень ловко. Возможно, они быстро промелькнут и погаснут и не принесут никакой ощутимой выгоды, но ты откроешь для себя, что мир бёрдинга – иногда еще и мир чудес.

Дон Маккей (канадский поэт и заядлый бёрдер): «Всё, что в твоих силах, – удостовериться, что ты пришел туда, где действительно обитает эта птица».

Нил Янг (канадский певец): «Я не пытаюсь даже думать о [песнях]. Жду, пока они придут сами… Если ты намереваешься поймать кролика, ты же не ждешь прямо у норы».

Энни Диллард (американская писательница): «Замечаем мы их или не замечаем, красота и благодать всё равно делают свое дело. Самое малое, что можем сделать мы, – постараться при этом присутствовать».

Мы с музыкантом собрали вещи, сели в машину. Два десятка человек остались, рассыпавшись по голому волнолому, в невозмутимом ожидании чего-то, что, возможно, так и не произойдет. Меня восхитила их решимость и неукротимая мощь их «дела», которое шло наперекор всему, чем занят остальной мир. Эти люди не вносили никакого вклада в экономику нашего города. А шли против течения, совершенно не туда, куда торопился город.

Прежде чем распрощаться, музыкант подарил мне первую в моей жизни книгу о птицах – «Полевой определитель птиц» Роджера Тори Питерсона в издании 1967 года. Это была книжка в твердой обложке синего цвета, обернутая в плотный целлофан. Издана красиво, и я взяла ее бережно и, пожалуй, слегка опасливо, – казалось, мне было боязно прикасаться к книге, где содержится столько всего, о чем я по неведению даже не задумывалась.

Апрель

Знание

красноплечий черный трупиал, мексиkанская чечевица, странствующие дрозды, каролинские утки, зимородок, печной иглохвост, ночная цапля, белая цапля, американсkие певчие воробьи, белошейные воробьиные овсянки, домовые воробьи и серая утка

о пользе книг в реальном мире и притягательности досконального знания чего-либо

Мое самое раннее воспоминание о птицах – голуби на Трафальгарской площади. Помню, как стою у Колонны Нельсона, зажав в кулачке хлебные крошки, а вокруг – целое море прожорливых птиц. Мне четыре года. Помню, моя няня со стрижкой под пикси показывает, как сыпать крошки. «Вот так, – сказала она, – изящный бросок».

Из времен, когда мы уже переехали в Канаду, запомнились мелкие птицы, частенько падавшие на землю рядышком с моей школой. Было это в тихом тенистом районе под названием Форест-Хилл. Птицы, бороздя воздух, натыкались в полете на готические окна, принимая стекло за пустые проемы. Скоро мне стал знаком особый шум от столкновения птицы с окном. Я узнала: в стычках птиц со зданиями здания всегда побеждают. Птицы, словно мешочки с песком, бухались на траву. Выбегая поиграть на школьный двор, мы находили где-нибудь прямо под дубом, у себя под ногами, несколько комочков цвета золы. Помню, как торчали их тонкие, не толще спички, лапки, задранные к небу. Иногда была заметна струйка крови, но обычно казалось, будто птицы просто дремлют. В той школе я проучилась только два года и до сих пор не знаю, додумались ли там, наконец, зашторивать окна, а может, как кое-где делается, приклеили к стеклам картинки, отпугивающие птиц. Помню только свою тогдашнюю мысль: как же жестоко, когда жизнь карает птиц за их уверенность в свободе полета.

Помню ворон в парке Ёёги. Мне было восемнадцать, я гуляла по Токио со своим парнем, канадцем. Помню, как небо вдруг потемнело: это летели вороны. Помню их крик, когда они в нескольких футах от нас спикировали на землю и разодрали клювами пакет с мусором. Помню свист – это рассекали воздух их широкие крылья, и когти помню – похожи на руки мультипликационных ведьм. От ужаса я расплакалась. Я знала, что иногда они нападают на прохожих, которые нечаянно приближаются к их гнездам. Они свирепые. Выклевывают глаза своей добыче заживо. Стервятники и те лучше – они по крайней мере дождутся, пока ты умрешь.

Пока я не выросла, я проводила в Токио каждое лето и всегда испытывала неослабевающий страх перед воронами. Тамошних ворон принято называть «вороны джунглей»[20], и