Размытый след галактики иной - Сергей Юрьевич Катканов
Так вот Булгаков обращается с «пеплом Пилата» предельно бережно. Созданный им образ римского прокуратора ни в чем не противоречит тому, что нам известно о Пилате из евангелий. В действительности Пилат вполне мог чувствовать нечто подобное тому, что чувствует булгаковский Пилат. Есть некоторые фактические несовпадения, например, то что у Булгакова Пилат «заказал» Иуду. Это противоречит свидетельствам евангелистов о том, что Иуда повесился. Но Булгаков не писал «антиевангелие», судьба Иуды его совершенно не волнует, он создавал психологическую реконструкцию Пилата. Мог ли реальный Пилат страстно желать смерти Иуды? Да вообще-то мог. И это его не с лучшей стороны характеризовало бы. Так ведь Булгаков с Пилата иконы и не пишет.
Мы ни чего не знаем о родителях Пилата, а потому ни чему не противоречит то, что Булгаков называет Пилата сыном короля-звездочета. Римский чиновник, вероятнее всего, имел родословную попроще, но ведь, знаете ли, всякое бывает. Вот только на территории римской империи той поры было бы затруднительно найти фигуру, способную претендовать на статус «короля-звездочета». Повывелись там уже монархи, вопрошавшие звезды. Вот разве что… евангельские волхвы. Да, одного из них с некоторой долей условности можно было назвать королем-звездочётом. Значит, булгаковский Пилат — сын одного из волхвов? Не торопитесь только вопить про кощунство. Жизнь — штука сложная.
В евангелиях волхвы появляются ниоткуда и исчезают в никуда. Некоторые даже считают, что они направились прямиком в Кёльн, где сейчас и показывают их мощи. Умберто Эко остроумно рассказывает о том, как пиарщики Фридриха Барбароссы занимаются созданием этой легенды: «— Трудно будет объяснить, как они сюда попали. — Да объяснить-то не трудно. Трудно было попасть. Но с этим уже всё в порядке». Так же не трудно, и даже ещё гораздо легче, представить себе, что на обратном дороге «король-звездочёт» познакомился с «красавицей Пеллой», которая могла быть не только красивой, но и очень необычной девушкой. А потом Пелла отказалась ехать со звездочётом к нему на родину.
Зачем Булгаков вводит в роман эту деталь, не получающую ни какого развития? Мне кажется, я понимаю. Слишком странно то, что римский чиновник проявляет такую заинтересованность в судьбе подсудимого. Если мы внимательно вчитаемся в евангелие, то и без Булгакова поймём, насколько это необычно: римский прокуратор рвёт себе душу («Смотрите вы!») из-за судьбы безвестного иудейского Проповедника, пусть даже и Праведника. Пилат, видимо, был человеком, не похожим на заурядного римского чиновника. Вот Булгаков и даёт художественное объяснение этой необычности Пилата, наделив его «мистическими генами». Думаю, что так.
А вот очень умный и, как правило, тонко мыслящий о. Андрей Кураев пишет про роман Мастера: «В этом романе оправдан Пилат». Я просто вздрогнул от этой фразы. Стоило бы обратить внимание на то, что Мастер (он же Булгаков) не был ни адвокатом, ни судьей, и не мог ставить перед собой настолько примитивную задачу, как оправдание кого бы то ни было. Мастер-Булгаков создал потрясающий по психологической глубине и внутреннему трагизму образ Пилата. Это образ тяжело страдающего человека. При чём тут оправдание? Давайте не будем слишком жестоки к Мастеру, ему и без нас досталось.
Интересно ещё, почему Мастер написал роман именно о Понтии Пилате, а не о каком-либо другом персонаже, едва промелькнувшем в евангелиях, Иосифе Аримафейском, например, или о Варраве, или о четверодневном Лазаре? Можно, конечно, ответить: «А почему бы и не о Пилате?» Но тогда потом обязательно встанет вопрос: как связано содержание романа, написанного Мастером, с основным повествованием Булгакова? Дело в том, что эти «два романа» связаны именно образом Пилата, и ни какой другой персонаж на эту роль не подошёл бы. Но к этому мы ещё вернёмся.
Глаза Воланда
В христианском восприятии романа есть одна удивительная подробность: мы вполне понимаем, что Иешуа — не Христос, но мы почему-то с наивным простодушием соглашаемся с тем, что Воланд — сатана. Что если Воланд так же мало похож на сатану, как Иешуа на Христа?
Проблема в том, что Иешуа мы можем сравнить с каноническим образом Христа из «Нового завета». А с чем сравнивать Воланда? Каков канонический образ сатаны? Мы редко имеем об этом представление и сравниваем Воланда скорее с творением Гёте, чем с творениями святых отцов. Но и Мефистофель так же мало похож на сатану, как Фауст на сатаниста. Всё это литературные игры, не имеющие ни какого отношения к мистической реальности и сильно сбивающие с толка.
На самом деле Воланд — не только не сатана, но и на мелкого беса не похож, да он и на заурядного сатаниста не тянет. Как же нам это доказать, если мы не можем сравнить Воланда с настоящим сатаной? Доказательство простое: нас не тошнит, когда мы читаем о Воланде.
Лет десять назад я решил разобраться с тем, что такое сатанизм, не опереточный, а настоящий. И теперь могу сказать, что сатанизм — это не просто страшно, это мерзко и пусто. Там ни чего нет, там только пустота, пропитанная трупным запахом. Кого-то иногда тянет поиграться с инферналом, кто-то думает, что там что-то зловеще-романтическое, что там есть некая мрачная красота, своего рода «очарование зла». Но там не больше романтики и очарования, чем в разлагающемся трупе. И смысла примерно столько же. Если в Коране, Бхагават-гите, Риг-веде и других священных книгах древних религий можно найти следы хотя бы человеческой мудрости, то в сатанизме ни чего такого нет. Только мерзость и пустота.
Проведите хотя бы день в обществе таких людей, как Алистер Кроули и Энтони Ла Вэй, узнайте, как они жили, о чем писали, к чему стремились, и даже через несколько лет вас будет подташнивать от одного только упоминания этих имён. Ни каких «великих тайн» они вам не откроют, вы не узнаете от них ни чего умного, вы поймете, что это ничтожества в самом глубоком мистическом смысле.
