Профессия: репортерка. «Десять дней в сумасшедшем доме» и другие статьи основоположницы расследовательской журналистики - Нелли Блай
– Встаньте у обогревателя, – последовал приказ, – и постройтесь в очередь по двое в ряд.
– Мэри, найдите себе напарницу.
– Сколько раз повторять – станьте в очередь.
– Не двигайтесь.
Приказы сопровождались толчками, рывками, а нередко и оплеухами. После этой третьей и последней заминки мы проследовали в длинную узкую столовую и поспешно устремились к столу.
Стол, растянувшийся во всю длину комнаты, был ничем не покрыт и непригляден. Для пациенток были приготовлены длинные скамьи без спинок, на которых они сгрудились лицом к столу. Стол был тесно уставлен чашками с розоватой жидкостью, которую пациентки называли чаем. У каждой чашки лежал толстый ломоть хлеба с маслом и стояло блюдце с пятью ягодами чернослива. Толстая женщина торопливо схватила несколько блюдец своих соседок и опорожнила их в собственное блюдце. Затем, придерживая свою чашку, она подняла другую и осушила ее одним глотком. Так же она поступила со второй чашкой: все это произошло быстрее, чем я это описываю. Я была так увлечена этим успешным грабежом, что, не успела я взглянуть на собственную порцию, женщина напротив меня, не сказав даже «с вашего позволения», схватила мой хлеб, оставив меня ни с чем.
Другая пациентка, увидев это, любезно предложила мне свой хлеб, но я с благодарностью отказалась, обратилась к санитарке и попросила еще. Она швырнула толстый ломоть на стол, заметив, что хоть я и забыла, где мой дом, а есть, небось, не разучилась. Я попробовала хлеб, но масло было так ужасно, что его невозможно было есть. Голубоглазая немецкая девушка, сидевшая напротив меня, сказала, что можно попросить хлеб без масла, которое действительно почти никто не может есть. Я перенесла свое внимание на чернослив и пришла к выводу, что готова удовольствоваться очень малой долей. Пациентка рядом со мной попросила отдать его ей, так я и поступила. Все, что мне осталось, – чашка чаю. Я попробовала его, и одного глотка мне хватило. Он был без сахара, отдавал медью и был жидким, как вода. Чай также перешел к более голодной пациентке, несмотря на протесты мисс Невилл.
– Вы должны заставить себя поесть, – сказала она, – иначе вы заболеете, и кто знает, не сойдете ли вы с ума, в таком-то окружении. Чтобы сохранить здравый рассудок, нужно позаботиться о желудке.
– Я просто не способна есть эту дрянь, – ответила я и, невзирая на все ее уговоры, в тот вечер так ничего и не съела.
Вскоре пациентки истребили всю бывшую на столе снедь, после чего мы получили приказ выстроиться в очередь в коридоре. После этого двери перед нами отперли, и нам приказали вернуться в гостиную. Вокруг нас столпилось множество пациенток, и они вместе с санитарками снова уговаривали меня поиграть. Чтобы доставить удовольствие пациенткам, я обещала поиграть, а мисс Тилли Майард – спеть. Первым делом меня попросили сыграть колыбельную «Спи, малыш»[11], так я и сделала. Она прекрасно ее спела.
Глава XI. В ванне
Несколько песен спустя мисс Груп велела нам следовать за собой. Нас привели в холодную, сырую ванную комнату, и мне приказали раздеться. Возражала ли я? Я никогда в жизни не пыталась уклониться от чего-либо с большей горячностью! Они сказали, что, если я не послушаюсь, они применят силу, и нежничать они не собираются. В этот момент я заметила, что одна из самых безумных женщин в палате стоит у полной ванны с большим линялым лоскутом в руках. Она разговаривала сама с собой и хихикала – как мне показалось, зловеще. Теперь я знала, что меня ждет. Я задрожала. Они начали меня раздевать и сняли всю одежду, вещь за вещью. В конце концов на мне остался лишь один предмет. «Я не буду это снимать», – сказала я возмущенно, но они не прислушались. Я бросила взгляд на группу пациенток, собравшихся у двери и наблюдавших за этой сценой, и прыгнула в ванну скорее энергично, нежели грациозно.
Вода была холодна, как лед, и я снова стала протестовать. Но как бесполезны были мои протесты! Я умоляла, чтобы по крайней мере пациенток выгнали вон, но мне было велено замолчать. Сумасшедшая начала меня скрести. Не могу найти более подходящего слова. Зачерпнув мыла из маленькой жестянки, она обмазала меня им целиком – даже лицо и мои славные волосы. Под конец я не могла ни видеть, ни говорить, хотя и умоляла сперва не трогать мои волосы. «Три, три, три», – приговаривала старая женщина себе под нос. Зубы у меня стучали, а конечности покрылись гусиной кожей и посинели от холода. Внезапно мне на голову вылили одно за другим три ведра воды, все такой же холодной как лед: она попала мне в глаза, в уши, нос и рот. Думаю, мои ощущения были сродни ощущениям тонущего, когда меня, дрожащую и задыхающуюся, потащили из ванны. В кои-то веки я в самом деле выглядела безумной. Неизъяснимое выражение промелькнуло на лицах моих спутниц, которые стали свидетельницами этой сцены и знали, что та же неотвратимая участь ожидает их самих. При мысли о том, какое абсурдное зрелище я собой представляю, я не могла сдержать хохота. На меня, мокрую до костей, натянули короткую фланелевую сорочку, по краю которой шли большие черные буквы: «Лечебница для душевнобольных, О. Б., к. 6». Буквы означали: «Остров Блэкуэлл, коридор 6».
К тому времени мисс Майард была раздета, и какое бы отвращение ни доставила мне недавняя ванна, я приняла бы еще одну, если бы могла этим избавить ее от той же участи. Только представить себе, что эту больную девушку швырнут в холодную ванну, которая заставила меня, никогда не хворавшую, дрожать, как в лихорадке! Я слышала, как она объясняет мисс Гуп, что голова у нее еще болит после недуга. Волосы ее были коротко острижены и по большей части выпали, и она просила попросить сумасшедшую тереть полегче, но мисс Груп сказала:
– Не больно-то мы боимся вас повредить. Молчите, или будет хуже.
Мисс Майард замолчала, и в тот вечер я больше ее не видела.
Меня поспешно отвели в комнату, где стояло шесть кроватей, и велели лечь, но тут пришел еще
