Журнал Русская жизнь - Мужчины (январь 2009)
Но Фицджеральд говорил все-таки об идеях, в нашем же случае рассматривались всего лишь два типа иллюзий, столь же уютных, сколь и неукоснительных. Иллюзии были просты до неприличия - так что даже и слова не подобрать. С одной стороны, жизнь складывалась таким образом, что высшей ценностью в ней, как ни крути, оказывались самые шаблонные капризы - витания в облаках, пропасти во ржи, пленительные недостачи, дикие выходки, безответственные взгляды, всяческий андеграунд и то, что одна знакомая галеристка из года в год не устает именовать «поэтикой распада личности». (Бог знает, как это все обозначить одним словом - почему-то на языке вертится «панк-рок», хотя при чем тут панк-рок? Его и не слушал никто особенно.) Ясно только, что будущее при таком подходе отсутствовало уже потому, что прошлое представлялось не в пример интереснее - причем чужое прошлое (кто, когда и при каких обстоятельствах записал ту или иную пластинку, например).
С другой стороны, застолбив за собой право на этот чертов «панк-рок», мы не могли не оценить очевидного разнообразия обступающего нас мира - благо соблазны с каждым годом все прибывали. Переход с третьего десятка на четвертый окончательно научил обнаруживать смысл и удовольствие во всей этой буржуазной схоластике: взросление, стабилизация, некоторые деньги и прочая работа в офисе. Одна иллюзия наложилась на другую и скоро ее затмила.
Теоретически подобные установки должны сочетаться из рук вон плохо, и даже в мандельштамовской строчке «а мог бы жизнь просвистать скворцом, заесть ореховым пирогом» взамен пропечатанных перечислительных отношений мне всегда мерещилась некоторая дизъюнкция. То есть - либо просвистать скворцом, либо - заесть ореховым пирогом. Либо Северный, либо спа. Две равноправных бытовых иллюзии. Так вот наша нехитрая задача в некотором смысле и заключалась в том, чтобы объединить Северного со спа - сперва исключительно из любопытства, потом из-за невозможности расстаться ни с тем, ни с другим. Чтобы и внутренний надлом, и внешняя открытость. Короче говоря, выть на луну, живя в пяти звездах. Самое удивительное, что в какой-то момент это даже стало получаться.
Так вот, в августе 98 года, когда снабжение ореховым пирогом резко ухудшилось, бодрости духа, тем не менее, было хоть отбавляй - и даже взвинченная цифирь валютных обменников словно бы намекала на прибавленные тебе очки в другой, предположительно духоподъемной сфере. Денег нет, зато есть пригородный блюз, как бы ни глупо это звучало. Иллюзия буржуазности растаяла, даже не успев еще толком соткаться из столичного воздуха, и ее было не жаль, поскольку мираж того самого «панк-рока» играл всеми необходимыми красками. Антикризисные меры в ту пору были просты и желанны - вернуться в свои пивные, свистеть вышеуказанным скворцом под музыку, казавшуюся одновременно редкой и изобильной; плюнуть на ореховые пироги и противопоставить господствующей вокруг компетентности самодеятельную эрудицию. Влекущей художественной дикости было предостаточно, любые цитаты казались функциональными, как костыли. Господи, да на одном только рок-н-ролле, произведенном в московском микрорайоне Коньково, можно было не тужить долгие недели. А уж Северного в воздухе было так много, что в спа никто, в общем-то, и не нуждался.
«Почему сейчас-то так нельзя?» - спросите вы. Черт его знает, почему-то не выходит.
Такое ощущение, что куда-то разом подевались все источники энергии, без которых свистать скворцом становится так же трудно, как снимать теперь кино без господдержки. Я заметил, что люди вокруг склонны утешать друг друга разговорами о том, как в наступающей бедности примется расцветать разнообразное искусство. С какой именно стати так должно произойти - этого они не объясняют. Мне-то кажется, что все ровно наоборот. Выяснилось, что жупел так называемого гламура ничего на самом деле не вытеснял и никого не зажимал - он всего лишь скрывал пустоту, которая сейчас понемногу обнажается. С первым сотрясением буржуазных декораций выяснилось, что кроме них мало что имеется. С исчезновением спа куда-то немедленно запропастился и панк-рок, а самодеятельная и самонадеянная эрудиция сейчас годится разве что для викторин. Исчезают сразу обе иллюзии - отсюда и недоумение во взглядах. Грубо говоря, проблема не в том, что стало не на что покупать дорогое вино, а в том, что не наблюдается поводов упиваться дешевым.
Так, музыка последнего времени не то чтобы плоха, скорее наоборот, но она делается как бы для себя самой - это очень герметичное искусство. «Мы продолжаем петь, не заметив, что нас уже нет», - примерно так можно охарактеризовать девяносто процентов сыгранного и спетого в прошлом году.
Разумеется, все, что я здесь пробую изложить, можно не читая списать на брюзжание постаревшего на десять лет человека - может, так оно и есть. Однако же факты говорят сами за себя - в прошлом году прекратили существование две главные группы, которые производили здесь негерметичную музыку: «Гражданская оборона» и «Ленинград». А еще одна не последняя, в общем, команда - «Мумий Тролль», известные мастера иллюзий - записала альбом, неважно, хороший, плохой, но будто бы озвучивший саму пустоту.
Кстати, о «Ленинграде» - роспуск этого увеселительного парламента может быть неплохой иллюстрацией к вышесказанному. Собственно, никаких церемоний не было - зимним утром мы сидели со Шнуровым и Василием Уткиным в номере 718 московского «Ритц-Карлтона», куда в связи с последней московской корпоративкой поселили «Ленинград»; снизу из холла звонили какие-то люди, портье послушно набирал номер, затем вежливо отвечал: «В номере 718 никто не живет». Телефон у нас в самом деле молчал. Не происходило вообще ничего, Шнуров с Уткиным лениво обсуждали, чем отличаются варка борща у мужчин и женщин, - но, по-моему, ровно в тот час «Ленинград» и закончился, схлынул, как наваждение. Наступил check-out во всех отношениях. Похмельный Пузо, как некий анти-Сизиф, тащил по коридору свой огромный и уже не слишком нужный ему барабан. Музыканты спускались в вестибюль - самый их вид говорил о том, что это явно была их первая и последняя ночь в отеле «Ритц». Покидая гостиницу, самая реальная на местности группа впервые смотрелась почти призрачно. Когда они уехали, на улице осталась какая-то отдельная жизнь - она была и не про панк-рок, и не про спа, и не про «Ленинград», и не про «Ритц». Про что она именно - только предстояло нащупать. Было ясно только, что в номере 718 больше никто не живет.
Эдуард Дорожкин
Широкие плечи, бритая башка, мохнатые лапы
Геи
Лет семнадцать тому назад группа отечественных работников кино, прибывших на Берлинский кинофестиваль, погожим февральским вечером стояла на Курфюрстенштрассе. Группа изучала карту и решала неразрешимый, казалось, вопрос: как спросить, где находится Apollo City Sauna, и при этом не обозначить себя как представителей нетрадиционной сексуальной ориентации. Наконец самый старший и самый смелый остановил некоего пожилого господина (останавливать молодых все-таки побоялись) и на одном дыхании выпалил: «Мы ищем гей-сауну». «Lucky you are, lucky you are, - оживился господин. - It’s here». И показал на окна дома, у которого происходил этот разговор. Улыбнулся и пошел своей дорогой. Потом долго обсуждали происшедшее. С какой невероятной легкостью - будто, ей-Богу, речь шла о заурядной химчистке, немецкий бюргер откликнулся на казавшийся вполне криминальным даже людям, его задавшим, вопрос. «It’s here». Удивительная, в чем-то даже обидная, простота была в этом чистосердечном ответе, без понимающих подмигиваний и заговорщицкого полушепота.
В конце 2008-го я исследовал Рим - и темой исследования были не только последствия неслыханного разлива Тибра, заставившие весь город и окрестности схватиться за фотоаппараты. В траттории у метро Cavour спрашиваю: как пройти на виа, ну условно, Фрателлини. «А-а-а… Eagle - это через пятьдесят метров наверх», - официант совершенно не поддерживает игру в метафоры. Недолгая прогулка по виа Фрателлини доказывает, что у него есть для этого резоны: на крохотной улице лишь два общественно доступных заведения - жуткая дыра Eagle и комиссариат полиции. И в какое из них, спрашивается, может идти белокурый иностранец?
Соседство геев со стражами порядка - вообще довольно распространенное в Европе явление. Самый смрадный парижский притон Le Depot расположен в буквальном смысле next door от комиссариата третьего аррондисмана. А так как и там, и там на входе стоят секьюрити, многие по первости промахиваются - их галантно просят пройти метром дальше.
В Берлине случилась еще одна примечательная история. За ужином с гендиректором отеля, неважно какого отеля, мы разговорились о том, имеют ли гей-союзы или «партнерства», как их еще называют, моральное право брать приемных детей. Моя точка зрения заключалась в том, что, конечно же, имеют - в том исключительном случае, если гетеросексуальных родителей не нашлось. Я привел страшные факты из британской статистики: из-за страха быть обвиненными в «политической неправильности», в расизме и прочих ужасных грехах опекунские службы Англии перестали отдавать детей в «нормальные» семьи, и, в общем, речь идет о настоящем геноциде под знаменем либерализма. «Ну, мы обязаны дать им шанс. Как представительница страны, пережившей Гитлера, я не могу думать иначе», - возражала гендиректор. В пылу спора она вдруг бросила: «Ну вы бы с бойфрендом взяли ребенка?» Мне пришлось бы потратить много часов ее драгоценного времени для того, чтобы объяснить, до какой степени это невозможно, и я вывернулся: «А с чего вы взяли, что у меня может быть бойфренд?»
