Юрий Поляков - Сто дней до приказа
— Ефрейтор Шарипов, постройте людей!
Мы мгновенно оформляемся в куцую колонну по двое.
— Бегом марш! — командует Уваров.
И мы, громыхая сапогами, устремляемся в сторону полигона, откуда доносятся хриплые гудки ночного товарняка.
— Раз-два-три… — командует комбат. — Раз-два-три…
* * *Может быть, самое приятное время в армии — послеобеденное ожидание писем. В курилке (этим словом обозначается врытая в землю железная бочка и скамейки вокруг нее) нас собралось человек пятнадцать, и мы терпеливо ждали, пока неторопливый полковой почтальон (а куда торопиться — служить еще год) разберет сегодняшние письма. Почта расположена как раз напротив нашей казармы, и обычно, закончив сортировку, он высовывает голову в форточку и кричит: «Шестая батарея!»
Армейские письма! Благодаря им солдат живет как бы в двух измерениях: здесь, в данной в/ч, и там — дома! И сколько раз было так, что мое тело сноровисто выполняло очередной приказ командира, а душа жила тем временем на гражданке — в строках полученного письма. Две эти жизни — реальная и воображаемая — кровно связаны, и тяжелее всего бывает, когда обе они складываются паршиво, как случилось у Елина. Он даже не подошел к курилке, а стоял один в стороне, прислонившись спиной к стене казармы, и тоже, наверное, надеялся получить письмо хоть от кого-нибудь. Действительно, в таком состоянии лучше всего занять себя работой, а на кухне ее навалом.
Мы ждали. Шел обычный, ничего не значащий треп, пересыпанный анекдотами. Через равные промежутки времени курилка взрывалась хохотом. Уморительную историю рассказал Валера Чернецкий. Все якобы произошло на самом деле.
Общеизвестно, что главная проблема для дембеля — обновление личного гардеробчика. За два года сильнее всего изнашиваются шапка и ремень. Шапка вытирается, теряет форму, а ремень лоснится и становится скользким, как змея. Понятно, никакой старшина нового обмундирования специально для дембеля не выдаст. А тут приезжают молодые: шапочки, словно одуванчики, ремешки новенькие, покрытые шоколадной корочкой. Так вот, одному «старику» позарез нужна была новая шапка — свою он на учениях прожег. Думал он, думал и придумал вот что. В их части «зеленый домик» стоял на отшибе, да еще неэлектрифицированный. Днем ничего, а вечером, того гляди, — утонешь! Выследил этот парень, когда перед сном туда молодой заглянет, выследил — и за ним. Усек в темноте скорчившийся силуэт, хватанул — есть шапка! Но «старики» — люди справедливые: нельзя же молодому без шапки — простудится. Со словами: «Носи, сынок!» — он нахлобучил молодому свою замурзанную ушанку, выбежал на волю, отмахал метров триста и под первым же фонарем решил полюбоваться на приобретение. Взглянул и обледенел: шапка — цигейковая — офицерская! Оказывается, одновременно с молодым о жизни размышлял ротный, которого настолько возмутило наглое нападение, что он тут же поднял подразделение по тревоге и построил на плацу, рассуждая, вероятно, так: или вор в офицерской шапке, или простоволос. Провели перекличку — все на месте, все при своих шапках, и никаких следов пропавшего головного убора: каптерщик выручил… Чем же, вы думаете, все кончилось? Правильно: ротный на следующий день приказал электрифицировать сортир!
И снова — хохот.
Наконец принесли письма. Больше всех, как обычно, получил Шарипов — четыре! Зуб, не получивший ни одного, раздраженно заявил, что у Камала весь кишлак — родственники, даже ишаки.
Нисколько не огорченный отсутствием писем, я заскочил в бытовку, полюбовался на себя в зеркало, взял из тумбочки книжки и уже видел, как поднимаюсь по скрипучей лестнице в библиотеку, но вдруг перед казармой появился Уваров. Он был в штатском — отличных вельветовых джинсах, замшевой куртке — и вел за руку дочку, четырехлетнюю Лидочку. Подобные явления в части не редкость: офицеры и прапорщики живут рядом, в полукилометре от казарм, и прогуливаются иногда в сторону вверенных им подразделений, сочетая моцион с проверкой обстановки.
Разумеется, ребенка сразу же подхватил подхалим Цыпленок и принялся подбрасывать вверх, приговаривая: «Гоп-чуки, гоп-чуки!» Лидочка, выросшая в военном городке и привыкшая к вниманию рядового состава, смотрела на мучителя кротко и обреченно. Комбат поинтересовался у Титаренко, как дела, сообщил, что послезавтра ожидается учебная тревога, потом исподлобья глянул на меня с Зубом:
— Пойдемте. Поговорим.
Оставив дочь на руках чадолюбивого каптерщика, Уваров направился на середину нашего батарейного плаца, мы поплелись следом. Неожиданно комбат остановился и, резко обернувшись к нам, спросил:
— Так что произошло с рядовым Елиным?
Зуб засопел и побагровел. Я молчал.
— Я вас спрашиваю, ефрейтор Зубов. — Комбат шевельнул резко вырезанными ноздрями. Если Уваров переходил на «вы», это означало одно: он в бешенстве.
Я смотрел на модные, ослепительно белые штиблеты комбата. Мне всегда нравились его щеголеватость, азартность, умение «завести» ребят. И все-таки мне кажется, он не до конца понимает, что командует живыми людьми, каждый из которых ревностно следит за любым командирским шагом, дает ему ежеминутную оценку. Вот и сейчас, присматриваясь к комбату, одетому во все цивильное (а форма делает человека старше, мужественнее, что ли), я по-настоящему почувствовал, какой он молодой… Старше нас лет на пять-шесть!
— Что у вас, товарищ ефрейтор, произошло с рядовым Елиным? — грозно повторил Уваров.
— Я его не трогал…
— А пуговицы у него сами собой отлетели? — ядовито усмехнулся комбат.
Зуб мстительно поискал глазами Елина.
— Ну так вот, — подытожил старший лейтенант. — Не умеешь молодых тихо воспитывать — я буду тебя воспитывать. Три наряда вне очереди.
— Есть три наряда вне очереди, — угрюмо повторил Зуб.
— Домой собираешься? — Комбат иронически оглядел ефрейторскую стрижку. — К последней партии отрастут в самый раз!
Зуб дернулся и уперся взглядом в землю. Поехать с последней партией — самое большое наказание для «старика». Это значит — прибыть домой на месяц, а то и на полтора позже, чем другие. О таком даже думать невозможно!
— А ты, Купряшин, — дошла очередь до меня, — не делай вид, будто тебя ничего не касается. В расчете — бардак, а его из библиотеки за уши не вытащишь. Ты меня понял?
— Не понял, товарищ старший лейтенант.
— Поймешь, — пообещал комбат. — Кругом!
Мы повернулись по-уставному, сделали несколько шагов и остановились, дожидаясь, пока Уваров отберет у Цыпленка окончательно утомленную Лидочку и нервным шагом покинет плац. Все это время Зуб раскалялся, как кусок железа на углях, так что к моменту, когда комбат скрылся из виду, ефрейтор был уже весь белый и шипел.
— Ну, гадина, ну, стукач! Убью! — заорал он наконец.
Я рванулся следом за ним, пытаясь на ходу объяснить: Елин не жаловался, комбат сам все понял или ему капнул кто-то другой, я даже попытался схватить Зуба за руку, но он оттолкнул меня в сторону и так дернул ничего не понимающего Елина за ремень, что тот чуть не переломился, а его пилотка отлетела далеко в сторону.
— Ну… ну, салабон, — сказал, задыхаясь от ненависти, ефрейтор. — А я его еще пожалел… Крыса его бортанула! Ай-ай-ай! Так тебе, гаду, и надо!
В подобных случаях пишут: «Его словно что-то толкнуло», но меня и в самом деле будто толкнуло, и я с такой силой вклинился между Зубом и Елиным, что оба отскочили в стороны.
— Не трогай его! — заорал я.
— Ты что, обалдел? — опешил ефрейтор и тут же шарахнул меня в челюсть.
Споткнувшись о лавочку, я кувырком полетел в кусты, росшие вокруг курилки. Земля рванулась навстречу, точно конец незакрепленной доски. Удар был несильный, и тотчас, вскочив, я засветил Зубу кулаком в живот, а после того как он присел от боли, еще — по затылку. После проделанного я вдруг на мгновение воспарил над землей, а затем довольно грубо был отброшен в сторону. Это Титаренко вмешался в наш честный поединок и, взяв меня за шиворот, дал команду: «Брэк!» И, надо сказать, чрезвычайно своевременно, потому что одетый, как на парад, лейтенант Косулич с повязкой дежурного уже направлялся к нам, чтобы построить и увести солдат, идущих в кухонный наряд. Сквозь очки он поглядел на бурно дышавшего Зуба добрыми глазами и спросил:
— Боролись?
— Вся жизнь — борьба… — ответил я за ефрейтора, закрывая пальцами царапину на щеке.
Слава богу, командир взвода не видел нашей схватки, а то бы сидеть нам на «губе» — в отрезвляюще-прохладной комнатушке с местом для заслуженного отдыха, похожим на маленькую деревянную сцену.
10
— Раз-два-три, — командует Уваров, — раз-два-три…
Комбат бежит сбоку от нас, бежит легко, но лицо его неподвижно. И я представляю себе, как сегодня ночью он проснулся от телефонного звонка, включил ночник и хрипло отозвался в трубку: «Старший лейтенант Уваров слушает… Что?! Как пропал?!»
