Александр Солженицын - Россия в обвале
Да ещё: сумели бы мы без генерала Лебедя вытянуться из этой войны? Полное впечатление было, что не осталось в России ни государственной воли, ни государственных умов — а так бы месили бойню ещё год, и месили ещё два. Лебедя погнали туда, чтоб он провалился в этой невыполнимой операции, — а он решился подписать капитуляцию в войне, не им затеянной и не им проигранной. (Те и виновны — во всём, а он виновен, что в поспешности перемирия — или в надежде на великодушие своего чеченского партнёра? поверил — притворился, что верит? — в гарантии разоружения чеченских боевиков, обусловленного выводом наших войск, и не вытребовал тысячу наших пленных из их ям и рабских цепей на ногах — тем наложив на Россию ещё один несмываемый позор).
И ещё же достойный армейский финал: чтоб удовлетворить гордость победившего (и уходящего от нас) народа — указанием Президента мы выбросили из Грозного две наши постоянно расквартированные там бригады, да посреди зимы! одну бригаду — в открытую морозную метельную степь, своих солдат не жалко. (Та бригада — и развалилась к весне).
Теперь спешили с уважением пожать руки тем, кто недавно грозил Москве ядерной расправой, «превратить Москву в зону бедствия», и террором по всем железным дорогам России, которая «не должна существовать», ибо «весь русский народ — как животные».
И — как же пережили эту войну русские населенцы Чечни? Более всего сгущённые в Грозном, они не имели, в отличие от многих чеченов, ни транспорта, ни денег, чтобы оттуда вовремя бежать. Из обращения русской общины Грозного весной 1995: «С одной стороны в русских стреляли и убивали дудаевские боевики, а с другой — стреляла и бомбила русская армия. В Грозном нет ни одной улицы, переулка, парка, сквера и квартала, где бы не было русских могил», — но газеты российские писали и телевидение показывало только потери чеченов. (О, справедливо звучали демократические голоса: «Как можно губить человеческие жизни ради сохранности Конституции?» — только странно, что этих аргументов мы не слышали от них ни 4 октября 1993, ни при русских гибелях в Чечне).
А после капитуляции о туземных русских полностью забыла и российская власть, и наша общественность, — и оставшиеся в Чечне тысяч сорок русских обречены на домирание и геноцид. Пишут в отчаянии: "Россия нас забыла. Помогите выехать! Кого не уничтожили войной, так теперь убивают целыми семьями и вывозят убитых неизвестно куда. Пенсий не платят: «идёт на восстановление города». "И стараемся мы уши заткнуть, что в Чечне, с которой мы подписываем благожелательный мир, — и посегодня держат русских рабов, продают и покупают их, — и не чеченская же власть в это вмешается.
Но и это ещё не всё: те тысяч двести-триста русских, которым удалось из Чечни бежать, обобранными и нищими, и они пробавлялись жалкой помощью от российской миграционной службы, — теперь, по окончании войны, увиделись российским властям — избыточной обузой. С начала 1997 им прекратили платить пособия, лишили права находиться в «пунктах временного размещения» беженцев — и предложили отправляться назад, в свою Чечню.
Тем завершается — нет, ещё и тут не завершается — вся широкая картина, как нынешняя Россия отказалась от миллионов своих отечественных пасынков.
И после конца военных действий всё поведение наших властей относительно Чечни поражало своей слепотой, несоответствием обстановке и даже пошлостью. То — одночасовым пребыванием на грозненском аэродроме. То — замышлением разграничительного договора с Чечнёй с небывалою широтой их прав, Да даже «пусть будет у них суверенитет», — так из-за чего же вы два года кровь лили? — «зато сохранится общее у нас с ними экономическое пространство» — то есть продолжится коммерчески-криминальное чеченское паразитирование на российском теле? Да даже, после кремлёвской задушевной встречи: «Чечня может стать нашим стратегическим союзником»… — вот находка! В 24 часа вышвырнули из «российской» автономии российское «представительство» (посольство?) — наша власть только утёрлась: в отношениях с Чечнёй она перешла все пределы унижения.
А Чечня что ж? Она откровенно ищет союза с Турцией, с мусульманским миром, с кем угодно, только не с Россией, — и лишь помедливает, ожидая от нас миллиардно-долларовых вливаний.
Чечня — вполне открыто, принципиально и последовательно отрывается от России, но теперь и с подаренным придатком казачьих терских земель. И нам границу теперь не по Тереку ставить, а вкапываться в плоской ставропольской степи: пожертвовали наши власти и целостью, и спокойствием Ставропольского края. И чеченский разбой, без труда, еженощно пересекает эту условную неохранимую границу, грабит приграничных жителей, угоняет скот, — так что казаки взвыли об оружии, хотят сами, уже без властей, обороняться, как и дагестанцы же рядом, — от своих кавказских чеченских братьев, несущих и им огонь и взрывы.
А российским властям остаётся что-то беспомощно мямлить. (Убеждённым же «демократам» — благоразумно теперь помалкивать. Как и мировым дипломатическим службам — лишь тихо выкупать своих заложников.)
Презренное завершение преступной войны.
14. И — ЕЩЁ, ЕЩЁ ОТМЕЖЁВАННЫЕ
ДЕРЕВНЯ — Не менее заброшена, отмежевана от Новой России.
Была сталинская Коллективизация. Результаты известны: деревню перебуровили, обезлюдили на 15 лучших миллионов, погрузили в аморфное состояние. Всё же как-то кряжистый наш народ перестаивал, даже и в гибельную советско-германскую войну. Тогда — не дадим забыть — напустили на деревню хрущёвское «укрупнение колхозов»: сводили по 10 колхозов в один — тем окончательно обезличили труд, расцвело разгильдяйство (ещё добавили уничтожение медоносных лугов под хилую кукурузу). — Потом, не упустим, наслали брежневскую ликвидацию «неперспективных деревень»; пустили в запущь обширные угодья Средней России (наверстаем в Казахстане хрущёвской целиной) и разорили жизнь ещё сотен тысяч укоренённого крестьянства.
Потом — не могли не пошириться и на деревню наши блудоумные реформы. Подготовлен был исторический анализ вопроса? искали талантливых решений? привлечено народное мнение, обсуждение? Да — ни-ни. В пылком раскиде бросили несколько скороспешных лозунгов — не обдуманных, не поддержанных материально, а дальше, за пиковыми достижениями банкостроительства, расхватом промышленных гигантов и яркоцветным изобилием импортной пищи, — вершители наших судеб уже не поворачивали голов к селу.
Одним из поспешливых и подражательных лозунгов (ещё горбачёвской эпохи) кинуто было: мгновенное создание фермерства! Привычные подхватники тотчас раскатили кампанию фермеризации: столько-то фермеров на область, на район, такой-то процент, — и стали выпекать в суматохе. Всё горькое это мучительство уже многократно, подробно описано в печати, не стану повторяться: и государственное ростовщичество в 213 % годовых, административные обманы, и взятки местному начальству, и выворачивающая волокита, и неокупаемый труд — и массовое разорение опрометчивых смельчаков.
А Указ за Указом нахлёстывали кнутом, как привыкли за 70 лет. И первейший был — ещё на пороге, 27.12.91: немедленно начать продажу земель с аукционов. Слава Богу, по нашей инертности на том Указ и захлебнулся.
Затем последовала директива ново-демократической власти (1992): срочно, в несколько недель, до весеннего сева, — приватизировать колхозы-совхозы, передать в собственность труженикам. Сказано — сделано: на дверях директоров и председателей сменили таблички на «глава акционерного общества», «председатель товарищества», согнали лишний раз колхозников, объявили: отныне вы — уважаемые собственники, каждому приходится по столько-то гектаров земли (не указанной, не названной, неизвестно где какая чья). И — ничего не изменилось, кроме как для самих аграрных баронов: они себе отмежевали изрядные участки самой лучшей земли и инвентарь по нетронутым ценам 1985 года, да ещё и освободились даже от прежней ответственности перед райкомами. (И западный мир аплодировал быстроте российской приватизации).
Но — валилась, валилась наша деревня ещё в следующий упадок. Удушающая петля тысячно вскочивших цен сделала бессмысленным производство молока (выливай на землю), мяса да и зерна: больше потратишься на горючее и за бесценок отдашь переработчикам, организованной оптовой скупки нет. И первое всеобщее движение пошло: забой крупного рогатого скота. С 1991 поголовье его упало вдвое, катастрофически, этого не восстановить и за следующее десятилетие. И если даже в свирепой коллективизации мы потеряли 16,2 млн. голов, то от «реформ» 1992-96 годов — 19,6 млн. («Общая газета», 13.11.1997, с. 3). И непрерывно сокращаются посевные площади, поля зарастают сорняками, бороться нет средств, от техники остались отрепья, в полях ежегод остаются неубранные хлеба и овощи. Забрасываются и забрасываются всё новые земельные пространства, тысячи гектаров пашенной земли (вспомним, что они ещё и захимичены, и затрамбованы тяжёлыми тракторами): нет и семян, нет рук — да и зачем засевать? стало бессмысленно. Уж тем более — никакой государственной поддержки бесценному русскому льну. Зарастают и лесные покосы. А восстанавливать потом — всегда дольше, чем разрушать.
