Владимир Казарезов - Самые знаменитые реформаторы России
Процесс раздачи земли шел весьма интенсивно. Ключевский приводит пример из переписной книги Вотьской пятины Новгородской земли. В 1500 г. в двух уездах этой пятины разместилось 106 московских помещиков, на землях которых располагалось 3 тысячи крестьянских дворов. Московским помещикам уже принадлежала половина пахотной земли, хотя после присоединения Новгорода к Москве прошло лишь 20 лет. Чтобы исключить крамолу со стороны граждан некогда вольного Новгорода, Иван III переселил 7000 новгородцев на московские земли, сделав их также помещиками.
Коль скоро речь идет о коренных изменениях в государстве во имя обеспечения военной мощи, приведем несколько цифр, свидетельствующих о том, насколько обременительными были войны для народа.
Из Псковской летописи мы узнаем, что на войну с Ливонией в 1480 г. выставлялось с четырех сох по одному коню и человеку; в 1495 г. для ведения войны со шведами — по одному конному с десяти сох. Все зависело от масштабов войны. (Соха — податная единица, состоявшая из определенного числа дворов на земле в 750–1800 саженей.)
Какими-то новациями в военном искусстве и тактике ведения боя время Ивана III не отмечено. Независимо от численности войска, оно делилось, как и столетия до него, на: большой полк, полки левой и правой руки, передовой и сторожевой полки, засадный полк. Хотя, разумеется, в те годы армия уже располагала огнестрельным оружием.
К моменту вступления на трон Ивана III (1462 г.) жизнь крестьян с конца правления Ивана Калиты (1340 г.) почти не изменилась: формы землевладения и землепользования, отношения смерда и хозяина земли оставались прежними. И Иван III каких-то специальных реформ для крестьянства не предпринимал. Но стремительное развитие при нем поместной системы само по себе привело к коренному изменению сельского общества. Мало того, что жизнь свободных крестьян, оказавшихся на земле помещика, стала иной. Многие крестьяне, жившие на черносошных (государственных) землях, устремились в поместья, полученные служилыми людьми. Их привлекала возможность получить от землевладельца или готовый двор, или средства на его обустройство, подмогу или ссуду деньгами, семенами, скотом. Кроме того, если осваивался участок на новом месте, крестьянину предоставлялась льгота — освобождение от уплаты податей на несколько лет. Соблазняясь такими возможностями, освобождавшими от лишних забот, и перекладывая их на господина — землевладельца, крестьянин не прогнозировал, чем все это может закончиться, полагаясь на авось. Но процесс неумолимо шел к тому, что лишь немногим удавалось освободиться от зависимости, начать жить самостоятельно.
«Превращение самостоятельных земледельцев — землевладельцев в возделывателей чужой земли, в свою очередь, послужило фундаментом, на котором стала воздвигаться постройка крепостного права. Извлекая доход с имений и выполняя с них государственные повинности, главным образом при помощи крестьянских рабочих рук, землевладельцы рано или поздно должны были проявить стремление к закреплению этих рук у себя в селах и деревнях».
Это стремление проявлялось не только со стороны землевладельцев, но и центральной великокняжеской власти.
В Судебнике Ивана III статьи, регулирующие отношения между землевладельцем и крестьянином, носят вроде бы «надклассовый» характер, но чувствуется, что они направлены на ограничение степени свободы земледельцев. В Судебнике была статья «О крестьянском отходе», предусматривавшая переход крестьян от одного господина к другому за неделю до осеннего Юрьева дня и через неделю после него. Впрочем, эта норма лишь закрепляла уже сложившийся обычай. Любопытны записи о том, сколько крестьянин, пожелавший уйти от хозяина, должен был заплатить за пользование его землей и имуществом: «За пожилые дворы платят: в полях за двор рубль, в лесах полтина. Если крестьянин поживет за кем год и пойдет прочь, то платит четверть двора; за два года платит полдвора, за три года — три четверти; за четыре — весь двор». Судебником определялось также, что землевладелец, на землях ему принадлежащих, вершит суд над людьми, поселившимися на них. Уточнены положения о холопах, введены дополнения к имеющимся о том, кто может быть (стать) холопом: «По полной грамоте холоп, по тиунству (суду. — В.К.)… холоп… с женою и детьми, которые у одного господина; которые же дети живут за другим господином или живут сами по себе, те не холопи; …по рабе холоп, по холопе раба, по приданной записи холоп, по духовной холоп. Если холопа полонит рать татарская и он выбежит из плена, то свободен и старому господину не холоп».
Таким образом, при Иване III все большее количество крестьян попадало в зависимость от землевладельцев, и степень этой зависимости увеличивалась. При нем крестьяне приблизились к тому, что станет называться крепостным правом.
Личность Ивана III, как и любого руководителя государства, чья деятельность пришлась на переломный период истории, оценивается неоднозначно, несмотря на неоспоримость его заслуг. Не имея возможности представить весь спектр суждений историков об Иване III, помимо уже сказанного, приведем фрагмент статьи о нем из словаря Брокгауза и Ефрона: «Мнения наших историков о личности Иоанна сильно расходятся: Карамзин называл его великим и даже противопоставлял Петру I, как пример осторожного реформатора; Соловьев видел в нем главным образом „счастливого потомка целого ряда умных, трудолюбивых, бережливых предков“; Бестужев-Рюмин, соединяя оба эти взгляда, более склонялся на сторону Карамзина; Костомаров обращал внимание на полное отсутствие нравственного величия в фигуре Иоанна».
Из сказанного остановимся прежде всего на словосочетании «осторожный реформатор». Есть основания согласиться с ним применительно к нашему персонажу. Тем более что осторожность объясняет приписываемую Ивану нерешительность.
Поводом для обвинения великого князя в нерешительности послужило его поведение во время войны с золотоордынским ханом Ахматом (1480 г.), при противостоянии русской и татарской армий на реке Угре. Многие историки считают, что Иван проявил себя там не с лучшей стороны. Он покинул войско и вернулся в Москву, население которой находилось в панике, ожидая татарского нашествия. Народ был возмущен поступком великого князя. Обращаясь к нему, люди, по словам летописца, говорили: «Когда ты, государь, княжишь над нами в мирное время, тогда нас много понапрасну обременяешь поборами, а теперь сам, рассердив хана, не заплатив ему выхода, нас же выдаешь татарам».
Но Н.М. Карамзин видит в уклонении Ивана от решительного сражения с татарами не трусость, а гибкость, мудрость, ответственность государя. Он сравнивает Ивана с удачливым победителем татар на Куликовом поле, и это сравнение не в пользу последнего. «Дмитрий победил Мамая, чтобы видеть пепел Москвы и платить дань Тахтамышу… Иоанн имел славолюбие не воина, но государя; а слава последнего состоит в целости государства, не в личном мужестве: целость, сохраненная осмотрительною уклончивостью, славнее гордой отважности, которая подвергает народ бедствию. Сии мысли казались благоразумием Великому князю и некоторым из бояр, так что он желал, если можно, удалить решительную битву».
Современный автор И. Солоневич еще более решительно встает на защиту Ивана III в связи со стоянием на реке Угре. Дело в том, что хан Ахмат не нападал сразу с востока на Русь, рассчитывая на помощь своего союзника, польского короля, с которым намеревался соединиться, а пошел на Москву с юго-запада. Ивану помог его союзник, крымский хан, вторгшийся в Польшу, которой стало не до помощи Ахмату. «Таким образом, Москва была спасена без пролития русской крови. Иван оказался более прав, чем москвичи. На такую возможность намекает и Маркс: „Так Иван погубил одних татар при помощи других“».
Приведем еще одно свидетельство в пользу Ивана III, высказанное его родственником, Стефаном Молдавским: «Сват мой есть странный человек: сидит дома, веселится, спит покойно и торжествует над врагами. Я всегда на коне и в поле, а не умею защитить земли своей».
Иван III имел сильный, жесткий характер, за что еще до Ивана IV был прозван Грозным. Так, преклонявшийся перед Иваном III Н.М. Карамзин говорит о нем: «…не будучи тираном, подобно своему внуку Иоанну Васильевичу Второму (Ивану Грозному. — В.К.), он без сомнения имел природную жестокость во нраве, умеряемую в нем силою разума. Редко основатели монархий славятся нежною чувствительностью, и твердость, необходимая для великих дел государственных, граничит с суровостью». Таким образом, Карамзин как бы обусловливает жестокость Ивана той исторической миссией, которая оказалась на него возложенной. Но историк говорит о его суровости и вне выполнения государственных функций: «Пишут, что робкие женщины падали в обморок от гневного, пламенного взора Иоаннова; что просители боялись идти ко трону; что вельможи трепетали и на пирах во дворце не смели шепнуть слова, ни тронуться с места…»
