Патрик Бьюкенен - Смерть Запада

И так далее, и тому подобное. До тех пор пока война «справедлива», цель, согласно катехизису революции, оправдывает средства. То есть мистер Линкольн был вправе установить свою диктатуру, растоптать конституцию, сажать несогласных в тюрьму без суда и следствия и «спустить с цепи» генералов Шермана и Шеридана, которые выжгли дотла весь Юг. Отмена рабства оправдывает использованные средства — пускай Гражданская война легла на страну тяжким бременем. В годы Второй Мировой войны мы заключили союз с убийцей народов Сталиным и бомбили Хиросиму и Нагасаки, почти мгновенно уничтожив сотни тысяч людей, — но это было оправданно: наши сердца оставались чисты, а враг был жесток…

Ричард Никсон был вынужден уйти в отставку за «ковровую бомбежку» Ханоя при попытке освободить американских заложников — бомбежку, при которой, по утверждениям северных вьетнамцев, за тринадцать дней погибло 1900 человек. А Гарри Трумэн вошел в историю как герой, несмотря на то что именно он приказал сбросить атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, вследствие чего погибло 140 000 мирных жителей; кроме того, он отослал 2 000 000 русских военнопленных обратно в СССР, зная, что обрекает их на пытки и смерть в сталинских лагерях.

Для культурной революции врагом всегда являются правые, «ястребы», и она ничего не забывает и ничего не прощает. Сравните безжалостное преследование уже стоящего одной ногой в могиле генерала Пиночета, диктатора, сорвавшего прокубинскую революцию в Чили, — и телеграммы с сожалениями по поводу смерти соратников-убийц Мао, Чжоу Эньлая и Дэн Сяопина.

Байрон де ла Беквит, обвиненный в убийстве лидера NAACP Медгара Эверса в Миссисипи в 1963 году, был осужден трижды (в последний раз — через тридцать лет после события) и умер в тюрьме, как того и требовала революция, которая одновременно защищала Леонарда Пелтиера, застрелившего двух раненых агентов ФБР после столкновения в резервации Пайн-Лодж в 1975 году. Последней по времени «культурной иконой» стал Мумия Абу-Джамаль, которого приговорили к смерти за убийство полицейского в Филадельфии в 1971 году, — он выстрелил в истекавшего кровью офицера полиции и добил его. Сотня историков потребовала нового суда над Абу-Джамалем на том основании, что убийство полицейского «следует рассматривать на историческом фоне»29. Пелтиер был индейцем, Абу-Джамаль — негр, поэтому их автоматически причисляют к «жертвам». А вот агенты ФБР и тот полицейский были белыми…

Равенство, проповедуемое революцией, есть извращение идеи Джефферсона о том, что Господь создал всех людей равными. Джефферсон подразумевал под этой фразой, что Бог наделил всех людей правами жизни, свободы и собственности и что все люди должны быть равны перед законом. Он писал в 1813 году Джону Адамсу. «Я согласен с Вами, что среди людей встречаются аристократы от природы. Такие люди прежде всего добродетельны и талантливы»30.

Если опираться на принципы добродетельности и талантливости, правильнее будет сказать, что на свете нет двух равных людей. Америка движется не к равенству условий или равенству результатов, но к равенству свобод, так что «прирожденная аристократия» — от спортсменов до представителей изящных искусств — может подать всем нам пример, куда и как идти, поставить перед нами цель. Иерархии необходимы — и потому они существуют в природе. Сравните добившиеся успеха американские фирмы, организации, спортивные клубы и пр. — от «Майкрософт» до «Нью-Йорк Янкиз», от Корпуса морской пехоты до клиники Мэйо. Как по-вашему, в скольких из них управление строится по принципу демократии «одного голоса»?

История показывает, что нет и никогда не было абсолютно равных народов, культур и цивилизаций. Одни достигали величия регулярно, другие к нему вообще не приближались. Разнятся образы жизни, религии, идеи; равенства не найти нигде. Пожалуй, важнейший, самый красноречивый и убедительный довод — тот, что нет и не может быть равенства среди идей.

Все идеи имеют право быть высказанными и услышанными, однако отсюда не следует, что ко всем непременно прислушаются. Первая поправка требует, чтобы мы уважали лгунов не меньше, чем правдолюбцев, глупцов не меньше, чем мудрых; однако общества и народы развиваются, отделяя зерна от плевел и выбрасывая последние. Иными словами, проповедуемая революцией идея равенства — идеологическая, утопическая, абсурдная и полностью разрушительная. Лишь распадающееся государство приравняет доблесть «черных беретов» или рейнджеров, выполняющих самые опасные задания и на войне, и в мирное время, к трудовой доблести армейских писарей, поваров или посудомоек. Кажется, лорд Эктон заметил, что, когда умирает демократия, почему-то всегда выясняется, что ее убило равенство.

Равенство, о котором столько сказано выше, восходит не к американской — к французской революции, равно как и к социалистам девятнадцатого столетия, а не к американским патриотам восемнадцатого века. Поскольку все люди в разной степени наделены талантами, способностями и добродетелями, единственный способ достичь полного равенства — это тирания. Однако в Америке тирании нет. Те, кто бесконечно подправляет данные университетских тестов пригодности, поскольку результаты не совпадают с их предположениями, зачастую набавляют лишние баллы студентам «по этническому признаку», а затем выбрасывают результаты, поскольку все равно не добиваются желаемого, — такие люди безнадежно погрязли в идеологии, причем их ложные идеи не переживут первого же столкновения с реальностью.

Равенство, которому учит революция, можно обнаружить в финальных результатах безумной гонки по кругу, описанной в «Алисе в Стране чудес». После того как все участники полчаса бегали кругами, они наконец догадались спросить: «А кто же победил?»

И дронт Додо ответил: «Все победили и все получат призы»31.

Простая терпимость, заметил Г.К. Честертон, «есть добродетель людей, ни во что больше не верящих». Однако наша новая вера терпима лишь в отношении того, что сама считает несущественным: секса, порнографии, скабрезных выражений, мужицких манер, крестьянского платья и вульгарного искусства. По отношению же к тем, кто смеет замахиваться на ее святыни, никакой толерантности нет и в помине.

В нынешней ситуации можно снять фильм о том, как слюнтяй Иисус Христос вожделеет Марию Магдалину, — и получится «Последнее искушение Христа». Но лишь намекните на связь между наследственностью и разумностью, как сделал Чарльз Мюррей в «Изгибе колокола», и вы узнаете, что значит заступать дорогу революции. Местный аптекарь будет продавать кондомы тринадцатилетним юнцам, но сигарет он им уже не продаст, ведь нельзя подвергать опасности детское здоровье и приучать детские души к мирским соблазнам. Книги, гласящие, что Бог мертв, или повествующие о гомосексуальных наклонностях святого Павла, или утверждающие, что целибат вреден для здоровья, или что папа Пий Двенадцатый был «личным папой Гитлера», встречаются критикой на «ура» и прославляются за «творческую смелость», «оригинальность» и «низвержение авторитетов». Но допустите лишь крохотную оговорку расистского толка, как сенатор Бэрд, или шуточку относительно гомосексуалистов, как преподобный Дик Арми, — и вам не избежать публичной порки.

В девятнадцатом столетии кощунство считалось преступлением в большинстве штатов. Сегодня кощунство, брань, вульгарность вполне допустимы, даже в прайм-тайм по телевизору, однако шутить на «этнические темы» возбраняется под страхом самых суровых наказаний. Мы можем «спасать хоть сотню Иоаннов Крестителей, — замечает дарвинист Дэвид Деннет, — но только в том случае, если нам не придется дезинформировать детей насчет устройства мироздания»32. Деннет предостерегает креационистов: «Вы вольны творить любую веру, любую религию, но придерживаться ее можете лишь до тех пор, пока она не станет общественной помехой… Те, кто не желает приспосабливаться, не желает быть терпимым, кто признает за истинные лишь древнейшие следы и чистейшую кровь, — таких людей, как ни жаль, придется обезоруживать и сажать под замок»33.

Таков воинственный дух современной ортодоксии.

Как всякая религия, новый завет содержит собственный перечень преступлений. Самыми одиозными и злонамеренными из них являются «преступления ненависти», то есть криминальные деяния, спровоцированные ненавистью к цвету кожи, этнической принадлежности, происхождению либо сексуальной ориентации жертвы.

Очевидно, что убийства Джеймса Бэрда и Мэттью Шепарда были трусливыми поступками, заслуживающими самого сурового наказания. Но почему именно эти два случая — из пятнадцати тысяч убийств, совершаемых ежегодно, — вызвали такой общественный резонанс, были столь решительно и публично осуждены нашей элитой? Ведь убийцы в обоих случаях были, что называется, никем — наркоманы в случае с Бэрдом и обыкновенные головорезы в случае с Шепардом…