Рихард Крафт-Эбинг - Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни
За несколько дней пред этим я прочла критическую статью о Захер-Мазохе, в которой говорилось, что его произведения полны новыми, свободными мыслями, что в основе их лежит широкая гуманная философия, которая благодаря своему освободительному направлению открывает широкие горизонты. Все это пришло мне на память в то время, когда он рассуждал со мной и называл мои взгляды на любовь и брак мелкими и глупыми, достойными какой-нибудь мещанки. Мой ум мутился. Я видела, что все мои планы, которые я строила для его же счастья, рушатся в какой-то омут истины и заблуждений.
Как он ошибался относительно меня! Я ждала ребенка от него, а он хотел, чтобы я дала понять Штауденгейму, что желаю его! Если он так мало знал меня, не мог ли он так же заблуждаться и относительно себя? Не было ли это только уклонение его фантазии, которое очень быстро рассеется от действительности? Все эти мысли обуревали меня, и я не находила покоя.
На другой день мы узнали, что Штауденгейм уехал. Несколько времени спустя мы получили от него письмо, в котором он говорил, что его отец вызвал его телеграммой в Грац и что оттуда он думает сделать свое ежегодное каникулярное путешествие. Я вздохнула свободно.
Я провела бессонную ночь; встав рано, я широко открыла окно и, как когда-то в детстве, уселась в волнах света, проникавших в комнату. Утренняя тишина, наступившая с солнцем, и вид знакомых вершин успокоили меня.
Озаренная горячими лучами солнца, я почувствовала первое легкое движение моего ребенка. Я вспомнила о первом, которого потеряла, ставшем, вероятно, жертвой того нравственного беспокойства, в котором я тогда жила, затем о вчерашнем разговоре, о тревожном настоящем, об угрожающем будущем, и страх потерять и этого ребенка внезапно пронизал меня холодом. Нет, этого не будет. В эту минуту я поняла вполне ясно, что для того, чтобы сохранить его, я должна устранить всякое влияние, вредное для развития маленького существа, что я должна заботиться исключительно о нем, что это мой долг – думать только о нем, что бы ни случилось. Мой ребенок принадлежит мне, и я должна с этих пор охранять и защищать его, чтобы обеспечить ему существование.
Это решение вернуло мне спокойствие и уверенность в себе. Позже, когда, сидя с моим мужем за кофе, я видела, с каким огорчением он прочел письмо Штауденгейма, я смеялась в душе от радости, что опасность, еще накануне казавшаяся мне такой близкой и заставившая меня провести бессонную ночь, так скоро рассеялась.
Жара стояла невыносимая. Леопольд чувствовал себя утомленным и работал с трудом. Он заявил, что ему надо развлечься и что вечером мы поедем в Любек в экипаже, чтобы там пообедать и вернуться назад при лунном свете.
Так мы и сделали.
Когда мы поехали по широкой пустынной дороге между полями зрелой ржи, солнце уже клонилось к западу. Легкий ветерок шевелил тяжелые колосья ржи, Леопольд указал мне на две черные точки высоко над лесом – это были два ястреба, взвившиеся ввысь.
Я молча сидела в своем углу, наслаждаясь красотой тихого вечернего часа и всецело предавшись мечтам о предстоящей радости. Было что-то странное в моем отношении к мужу. Когда я ждала моего первого ребенка, я почувствовала к нему близость; теперь, наоборот, я инстинктивно отстранялась от него, как от враждебного мне существа. Охраняя мое тайное сокровище, я не доверяла никому и старалась отойти дальше от всего, что приближалось ко мне.
Все силы моей души сосредоточились на желании, чтобы этот ребенок ничем не походил на своего отца, и, любуясь на окружавшую нас природу, я страстно желала, чтобы душа моего ребенка хоть частью отразила в себе ее красоту, гармонию и чистоту. Следя за солнцем, спускавшимся за горы, я увидела в блеске его последних лучей, далеко и вместе с тем ясно передо мной, то же самое видение, которое я видела в детстве; те же глаза, выразительные и дружеские, точно мои собственные, пристально устремились на меня, словно хотели мне что-то сказать. Солнце спустилось за горы, а с ним исчезло чудное видение.
Я еще не успела оправиться, и сердце мое усиленно билось, когда мимо нас прошли два юных студента горной школы. Молодые люди сняли свои фуражки, и один из них, державший огромный пучок полевых цветов, бросил его, проходя, мне на колени.
Забросанная цветами, я обернулась и увидела, как они, весело смеясь, стояли и махали нам фуражками.
Леопольд был в восторге.
– Да, да, в тебе есть что-то привлекающее всех мужчин, – сказал он, – и если бы ты захотела, они все были бы у твоих ног!
Как я сама была далека от подобных мыслей в то время!
А все-таки этот случай казался мне счастливым предзнаменованием исполнения моих желаний.
* * *Как-то раз, приблизительно в это же время, к нам пришла женщина, по виду работница, и просила позволения поговорить с г-ном доктором. Ее отвели в его комнату, где она пробыла довольно долго; затем мой муж позвал меня. Когда я вошла, у обоих был смущенный вид. После предварительного, довольно длинного рассказа мне в конце концов сообщили, что эта женщина приехала из Клагенфурта и что у нее воспитывался ребенок, которого Леопольд прижил с актрисой Клермон; так как плата за ребенка вносилась неаккуратно, то женщина отказывалась дальше держать у себя маленькую Линерл. Необходимо было принять какое-нибудь решение относительно девочки.
– Вели привезти ее сюда, – сказала я, – места хватит на всех.
Оба удивленно посмотрели на меня. Я отлично видела, что женщина хотела воспользоваться затруднительными обстоятельствами моего мужа и приняла угрожающий тон. Теперь она была обезоружена. Дело устроилось очень быстро. Я взяла хозяйственные деньги, уплатила то, что требовала женщина, и мы решили, что завтра же моя мать поедет в Клагенфурт и привезет маленькую Лину к ним. Так как я вернула этой женщине и деньги за дорогу, накормила и напоила ее, то она ушла в лучшем настроении, чем пришла.
Леопольд не был уверен в том, как я хотела поступить с ребенком, и когда мы остались одни, он спросил меня:
– Ты ведь не намерена в самом деле оставить ребенка здесь?
– Почему же нет?
– Но ведь у тебя самой будут еще дети?
– Вот именно. Одним больше или меньше. Не все ли это равно?
Он поблагодарил меня и сказал, что я избавила его от большой заботы.
Женщина сказал нам, что ребенку совершенно нечего было надеть. Я наскоро сшила ей платьице и необходимое белье, и на другой день моя мать увезла все это в Клагенфурт, откуда вернулась обратно в тот же день в сопровождении Лины.
У ребенка был самый плачевный вид. «Плохое и недостаточное питание, испорченный воздух и нечистота наградили ее золотухой», – сказал доктор Шмидт, осмотревший девочку.
Я посмотрела на мужа, жавшегося от смущения. Несмотря на бледно-зеленый цвет лица и на сходство с отцом, девочка была красива. Своими большими темными глазами – его глазами, – строгими и испуганными, она смотрела на незнакомого человека, который велел называть его «папа».
* * *7-го сентября я родила.
Два дня спустя к нам привезли советника почти умирающим.
Агония длилась до утра. Затем конец.
Как близко соприкоснулись рождение и смерть! Там умирает старое поколение, здесь возникает новая, молодая жизнь – плот от плоти его. И это все, что мы знаем о бессмертии!
* * *Последующее время было полно тяжелых забот для меня. Денег в доме не было, но зато было множество неоплаченных счетов.
Сначала я не очень беспокоилась по этому поводу. Леопольд должен был вскоре получить тысячу гульденов, которые временно могли выручить нас.
Но вместо денег в один прекрасный день прибыли из Вены несколько ящиков с туалетами для меня от одной из лучших портних. Это был сюрприз моего мужа! И это был действительно сюрприз. Что за прелестные платья! Черное бархатное платье, значившееся не «оплаченном» счете, стоило одно только четыреста гульденов. Затем там было: вещь совершенно необходимая – накидка для театра из восточной материи, белый атласный доломан, отделанный чернобурой лисой, шелковое сиреневое платье и шелковое белое платье, настолько изысканно изящное, что, совершенно пораженная, я безмолвно рассматривала все это великолепие.
Я должна была примерить все эти наряды подряд; если б я захотела доставить Леопольду полное удовольствие, то должна была бы тотчас же пройтись по всем улицам Брюка и показаться людям. Он был так рад подарить мне все эти роскошные вещи, что у меня не хватило духу дать ему понять, что я обо всем этом думала.
Весть о присылке роскошных туалетов не замедлила, конечно, распространиться по городу, и наши поставщики, дававшие нам долго в кредит, вежливо, но очень настойчиво попросили об уплате. С каким удовольствием я отдала бы обратно все эти вещи, чтобы вернуть хоть часть их стоимости! Но об этом нечего было и думать, эго слишком огорчило бы Леопольда.
Так не могло дольше продолжаться; мы все более и более запутывались в долгах, и безденежью не видно было конца. Деньги просто таяли в руках моего мужа. Он не только безрассудно бросал на ветер полученные деньги, но, благодаря кредиту, он точно так же поступал с теми, которые еще ожидал, и даже с теми, в получении которых он не был уверен.
