Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1929 № 08

Наш путь лежал по широкой долине, протянувшейся от водораздела до самой Туломы. Эту долину когда-то процарапал в горах ледник. По краям ее круто поднимаются вараки и белоголовые тундры. Здесь есть Ягодная тундра, Салма-тундра, Медвежья тундра, Аннис-тундра, Черная варака. Все они протянулись с севера на юг. Лопарские названия этих гор очень хорошо звучат: Мырь-уайвинч, Чалмынч-кван, Побонч-уайвинч, Чап-варь.

Тая и отступая на юг, ледник оставил в долине немало озер. Многие из них заросли и превратились в болота. Пробиваясь сквозь моренные валы из озера в озеро, сбегают ручейки, иногда небольшие речки, часто незамерзающие. Над ними стоит густое облако морозного пара, а все деревья кругом кажутся выточенными из какого-то странного белого материала — так много инея оседает на них.

Порядок нашего движения каждый день был один и тот же. Кондратий с утра впрягался в переднюю упряжку и тянул оленей за ремни. Этот медлительный лопарь был очень вынослив. По бокам шагали мы, кричали на разные голоса, пинками заставляли двигаться выбивавшихся из сил оленей. А на частых остановках Горлов повторял комбинацию с карандашом, альбомом и хореем.

Попадались места, когда лишь большое упрямство двигало нас вперед. Снег достигал двух метров, и олени буквально плыли в нем. Вид храпящих и задыхающихся оленей, вскидывающихся на дыбы, прыгающих словно из последних сил из сугроба в сугроб, а потом падающих в снег с выкаченными глазами и высунутым языком, нас пугал. Каждую минуту мы ждали, что какой-нибудь из передовых оленей не выдержит и сдохнет. Но нам нужно было итти на север, и мы не могли щадить оленей. Кое-где приходилось пробираться под низко наклоненными деревьями, и при всех изощрениях олени не могли уберечь рога от ударов. А в других местах нужно было перетаскивать сани через кучи валежника. Это был трудный путь, и мы делали не больше десяти километров в сутки.

На озерах Кондратий обычно объявлял, что олени могут «брести», мы снимали лыжи, садились на сани и ехали. Но для оленей озера были не легче лесов. Несмотря на то, что термометр всю дорогу упрямо показывал -50°, под свежим снегом на озерах была вода. Олени проваливались в нее до самых ляжек, с трудом вытягивали копыта, и вода сейчас же замерзала у них на ногах. Бррр!.. Это было неприятное купанье! Копыта оленей, покрываясь все новыми и новыми слоями льда, превращались в какие-то нелепые култышки, животные спотыкались и не могли бежать. Приходилось пускать в ход ножи, чтобы счистить лед с их копыт.

Мокрый снег чудовищно намерзал на полозьях саней. И выехав за озером на тайболу, Кондратий останавливался и решительно говорил:

— Занадобилось саней поскоблить.

Мы перевертывали наши экипажи вверх дном и с топорами в руках работали над полозьями минут тридцать-сорок.

По нашему пути Кондратий проезжал только один раз, лет тридцать назад, еще «подросточком», но запомнил дорогу так, как только может помнить лесной житель, и без всяких карт и компаса прекрасно ориентировался в лесу. Впрочем, у лопарей компас есть: днем — ветки на деревьях, ночью — звезды, в особенности созвездие Кассиопеи, которое здесь называют «лопарскими часами». Но удивительнее всего то, что Кондратий знает не только общее направление, но и самые мелкие повороты пути. Не может быть, чтобы он помнил все это тридцать лет. Скорее всего здесь играло роль особое чутье опытного охотника.

У Кондратия хорошее представление и о расстоянии. Он, например, очень точно рассчитывал место нашего ночлега, хотя не мог выразить точно словами. Но на вопрос, много ли нам осталось итти до такого-то озера, отвечал всегда одной и той же фразой:

— А есть еще.

Или говорил:

— Не близко.

Потом подумает и добавит:

— И не далеко.

Когда настроение у него бывало хорошее, репертуар его менялся. Он говорил тогда:

— Много места есть еще за тайболой.

На ночлег мы останавливались где-нибудь на высоком месте, где легко было найти и хороший ягель и топливо. Кондратий очень долго возился с оленями, а мы лазали за дровами по грудь в снегу, с треском валили толстые крепкие сушины, разводили костер и готовили немудрый ужин. Главным поваром был Горлов.

Он очень гордился своим поварским искусством, с большой стойкостью отстаивал это свое звание и очень злорадствовал, когда раз я заместил его и каша подгорела.

Кондратий ухитрялся растянуть свою единственную рыбу на весь путь. За день она смерзалась так, что ею можно было бы забивать гвозди. Вечером же наш проводник оттаивал рыбу у костра. Из нее текла какая-то густая слизь, которую лопарь собирал на хлеб и с удовольствием ел. Он чувствовал себя сытым.

Кондратий первый ложился спать, нахлобучив на голову малицу. Потом устраивались мы. По ночам ни разу не мерзли, но все более мучительным становилось чувство отека, с которым просыпались по утрам. Пробовали делать завязки более свободными — не помогало, уменьшить же количество одежд не решались, потому что с пятьюдесятью градусами шутить все же опасно.

Обычно спали прямо под открытым небом, постелив на снегу побольше хвои. Но раз вечером шел снег, и, чтобы защититься от него, поставили «куваксу». Кондратий срубил семь тонких длинных жердей, составил их верхушками, а сверху мы их закрыли тремя «препонами» — большими брезентами. Получился шатер, похожий на вигвам, открытый спереди. Здесь мы развели костер. От снега кувакса защищала хорошо, но зато дым не давал покоя, осаждал нас, заставлял плакать, кашлять и искать спасения в бегстве.

Когда лопарь хочет устроить себе в лесу более постоянное жилище, он ставит куваксу, закрытую со всех сторон, и костер тогда разводится внутри ее; дым сначала наполняет весь курный шатер, а потом выходит в отверстие наверху. Бывают куваксы, покрытые сшитыми кусками березовой коры. В березовой куваксе отверстие для дыма обтягивают изнутри толстым сукном, чтобы искры от костра не подожгли кору.

Первые дни мы покидали бивак по утрам поздно, не раньше десяти часов. А в два часа уже надо было искать место для ночлега. Чтобы добиться более раннего отправления, мы пробовали сначала вставать в пять часов, потом в четыре. Напрасно. Кондратий раньше восьми не вставал и, поднявшись, аккуратно проделывал церемонию с курением и папиросной бумагой.

На Селис-озера наш путь пересекали глубокие следы. Мы остановились. Следы были медвежьи. Какая неприятность заставила медведя подняться в эту пору из берлоги? Или это старый ипохондрик, страдающий бессонницей и всю зиму слоняющийся по лесу? Неприятно было бы с ним встретиться с глазу на глаз! Следы шли сначала через озеро, потом вдоль берега. Они были огромны. Как будто здесь прошел человек в больших валенках. Но если всунуть в след пальцы, то можно было нащупать пять ямочек, оставленных когтями. Летом, когда следы на мхе отпечатываются неясно, — это обычный прием охотников: если пальцы нащупывают углубления и удобно размещаются в них — значит прошел медведь.

Без сомнения, наш медведь собирался скоро снова лечь в берлогу. Пройдя по его следу с полкилометра, мы нашли следы «пороя». Медведь разгребал на берегу снег и искал слабительных кореньев, чтобы счистить кишечник. Потом он стал ломиться через самый отчаянный бурелом и валежник. Этим он хотел запутать свои следы.

Идя дальше, мы наверное видели бы, какими хитроумным и петлями шел медведь по лесу, как, не боясь холода, он сделал несколько сот шагов по течению порожистого ручейка, а потом, придя к берлоге, ободрал кору молодых деревьев себе на подстилку. Если медведь заснул крепко, наверное его берлогу можно найти по следам белки или лесной мыши, которые бесстрашно спускаются в логово и, пользуясь глубоким сном медведя, во многих местах выщипывают его шерсть. Из нее выходят такие мягкие теплые гнезда!

Интересный след попался нам на другом озере. Сначала мы ничего не могли в нем понять. Кондратий тем временем уехал вперед, и спросить его не удалось, но все-таки догадались: это хитрая лиса прошла по следам зайца. Она так аккуратно ставила лапы в ямочки, оставленные проскакавшим русаком, что сильно затруднила бы каждого преследователя.

В лесу ей оказалось не по пути с косым, и она проложила свою собственную тропу. Но все же она боялась преследования и часто крутила, сдваивая и страивая следы. На полянке она разрыла мышиную норку. Маленький грызун выскочил из-под самого носа рыжего хищника и бросится улепетывать. Если бы он успел спрятаться в куче валежника, то был бы спасен. Но крошечные следы испуганной мыши прерывались в нескольких метрах от убежища. Тремя огромными прыжками лисица нагнала свою добычу. Мышь кинулась в сторону и как раз угодила на завтрак лисе.