Эдуард Байков - Уфимская литературная критика. Выпуск 1
Недавно одно из уфимских изданий выпустило роман «Гнев» Эдуарда Байкова – в зловещем переплете в босхианском стиле, и с не менее зловещим содержанием. Роман Байкова, как капля воды, отражает темные горизонты происходящих в современной литературе негативных процессов, он плоть от плоти масскультуры.
Однако если бы речь шла об очередной пустышке, в стиле Дарьи Донцовой, то не стоило бы и огород городить! Увы, перед нами нечто большее, то, что я назвал бы клинической литературой – зловещий плод больных фантазий далеко не бесталанного, но трагически расщепленного человека.
Роман «Гнев», видимо, задуманный Байковым для массовых коммерческих издательств, начинается довольно банально, как ещё одна книга о новых русских и их обслуге – киллерах, дилерах и пр. Первые главы в силу этого не представляют особого интереса – ни в положительном, ни в отрицательном плане анализа. Но по мере продвижения вглубь произведения начинаешь ощущать странную метаморфозу: автор, Эдуард Байков (если перед нами не псевдоним – Байков – «байки» – сказочник) все более отбрасывает социальную заказуху и все более погружается в фантасмагорию собственной больной личности, в собственные искалеченные и исковерканные временем фантазии.
История киллерства в литературе не нова, и имеет обширную историографию. Что касается маньяков, то и их Голливуд породил немало. Но совмещение двух этих персонажей в «единстве и борьбе противоположностей» – смелый и опасный ход автора. Собственно, взяться за такое может человек с уже пошатнувшимися моральными устоями и психологически подломленный. Вместо достойных героев, победителей в труде и в справедливых войнах, фантазия современного автора болезненно привязана к подонкам общества. Хотелось бы, раз уж избрал тему «На дне» (а её ведь и великий Горький избирал!) получить от автора хотя бы жесткое осуждение своих персонажей, показать их моральный и житейский крах – тогда это ещё могло бы иметь хоть какое-то воспитательное значение. Ведь – чего скрывать! – у книги с такой обложкой самый основной читатель – это молодежь.
Если ворошить смрадный мир преступников и маньяков, то, нужно хотя бы четко отделять себя, автора, от своих образов и миров. Но вот этого четкого отделения, отмежевания от уродов у Байкова нигде не чувствуется.
Вместо моральной позиции осуждения зла – опасное заигрывание, замешивание во зло. И, как у Ницше – «если долго всматриваешься во тьму – тьма начинает всматриваться в тебя». Не могу и предположить, чем руководствовался автор при написании «Гнева» – но для читателей книга принесет только вред, ущерб их личности. Кому нужны эти смачные, чавкающие описания гнусного, которыми так изобилует роман?
Огромным недостатком книги и её автора я считаю то, что он выволок на свет божий и популярным языком изложил многие закрытые, специальные аспекты психиатрии. Вероятно, Байков (или тот, кто скрыт под этим псевдонимом) – профессиональный медик, психиатр – и вдвойне должно быть ему совестно за разглашение врачебных тайн, за то оружие, которое он дает в руки преступников и маньяков – чтобы, зная, ещё ловчее увиливать и уклонятся от психиатрических экспертиз. Детектив частенько превращается в популярное пособие для воров – как ловчее обмануть сыщика, но впервые детектив стал пособием психически больному человеку укрыться от принудительного лечения.
Свое возмущение этим фактом я вынес в заголовок данной статьи, принципиально осуждая Байкова за клиницизм, за ту правду, «что пострашнее вымысла», за болезненное обмусоливание человеческого порока и бесноватости.
Мы имеем дело именно с клинической литературой, и о ней должны быть оповещены родители учащихся, педагоги, и все, кто оказывает какое-то влияние на подрастающее поколение. У нас и без того слишком много грязи течет из Москвы (и в телевизионном виде, и в печатном), чтобы засорять духовное пространство ещё и уфимскими маниакальными авторами.
Я бы даже определил целое явление, которое, как моровая язва, способно распространиться в нашей литературе – БАЙКОВЩИНА. Это когда сочинитель БАЕК теряет уже и стыд и приличие, ради удержания аудитории пускается во все тяжкие грехи, постоянно наращивает (как и положено наркодельцу) дозу насилия и извращений в книгах, потому что старая доза «уже не цепляет».
Байковщина есть пример колдовского волхования в мире слова, использование темных, инфернальных сил слова для выколачивания из публики звонкой монеты. Но не будем забывать, что колдовство и черная магия всегда осуждались и преследовались церковью, всегда были поводом для негодования.
Выпущенная книга – как воробей – конечно, вылетит, не поймаешь. И все же жаль, потому что Байковщина может начать стремительно распространяться, стать своего рода соблазном для литературной молодежи.
Берегите себя от Байкова!
Марат Сахибгареев
«Нужный в мелком, ненужный в большом»
(Очерк о собутыльнике)
Молодой художник С. Звягинцев решил написать портрет Александра Леонидова. Трудно объяснить выбор чем-то, кроме личной дружбы – Леонидов в нашей литературе фигура проходная, малозначительная и по ничтожному числу выпущенных книг и по уровню дарования. Но дело сделано – кисть мастерски передала надлом человека, его слабость и усталость в момент какого-то формального торжества (в руке Леонидова целлофановая упаковка с цветами).
Все в этом профиле выдает угасание – свинцом тянущий вниз взгляд, набрякшие оглазья, рубцы – морщины над скулами, капризно поджатый рот – это истинный Леонидов, такой, каким он известен в узком кругу. Говорить о нем, как о писателе сложно, слишком мало малыми тиражами издано – но у меня все его творчество как на ладони.
Он захотел стать писателем с самого раннего детства – хотя не имел к тому никаких задатков. Презрев свое истинное предназначение, вступил на чужой путь, овладел ремесленными приемами, стал неплохим компилятором, тонким стилистическим каллиграфом. Природный ум помог выделить главные проблемы современности – казалось бы есть все… кроме таланта! Стилистически утонченные, философски насыщенные произведения Леонидова распадаются при чтении в мозаику, они лишены смыслового единства, хотя объединены единством замысла.
Видимо, внутренне чувствуя это, начинающий автор пошел по более удачному пути стилизации, упрятав свою индивидуальность в нафталин старых изобразительных средств. Например, его первая опубликованная повесть (1993 г.) – «Объятия богомола» – тем и хороша, что Леонидова в ней мало, в ней мастерская подделка под перевод китайской прозы, под восточно-переводческий вектор. «Спрятанный» Леонидов еще мог бы рассчитывать на какое-то место в приоритетах читателя.
Переход Леонидова в стадию «самостоятельности» произвел его литературный крах: когда увидели свет его бездушно-механические, поющие стальными колокольчиками соловьи, стала очевидной его литературная несостоятельность. В его произведениях нет главного – нет души, живого позвоночника теста – и как бы ремесленник не изощрялся, нагромождая все новые и новые «оригиналитеты», он не может своим мастерством заменить вдохновенное искусство художника. А художником Леонидову – увы! – не было дано стать.
Поэтические поделки Леонидова – ужасный пример механицизма, алгебраического выведения гармонии. Это формально-безупречные гомункулусы, выросшие в колбе холодного и ясного ума без малейшей примеси сердца. Социально-фельетонные, плоские как плакат (сборник «Последний привал», 1991 г.) или барственно-снисходительные, «горюющие» о непрочувствованном и неразделенном народном горе (сборник «Путешествие в поисках России», 2001 г.) стихи Леонидова «технические» (как вода бывает «живой» и «технической»).
Проза Леонидова (самый яркий образец – повесть «История болезни») отдает мертвечинкой, похожа на анатомически выпотрошенный труп, из которого вынули сердце, и выпорхнула душа – но еще можно «учить студентов анатомии».
Ломкий жизненный путь избравшего чужую стезю человека швырял Леонидова из стороны в сторону, с места на место, пока он не оказался, наконец, на тешащей его самолюбие должности литконсультанта Союза писателей РБ. Как оценить его роль в срединной гуще литературного процесса? С одной стороны, чему может научить начинающих авторов перепутавший призвания, случайный в литературе человек? С другой стороны, Леонидову присущи такт и вежливость, он не калечит ранимое писательское самолюбие, как некоторые литсотрудники. Хорошо сказал о Леонидове заметный фантаст и мыслитель В. Глуховцев: «Обычно если человек не может вам помочь с изданием, он пытается выставить дело так, что просто не хочет; а Леонидов, даже если не хочет помогать, выставит дело так, будто не может».
Нужно отдать должное – Леонидов уделяет сейчас огромное время и усердие обработке рукописей начинающих авторов, проводит для них массу сборищ и толковищ. В принципе, и его новшество – «концептуальный» анализ вместо привычного «текстологического» – могу только приветствовать. («Концептуальный» – это когда уважая автора, высказываются о принятии или неприятии произведения в целом, без редакторского карандаша, лишь в рекомендательном порядке советуя что-то изменить или добавить; «текстологический» – когда правка мелочно проникает в ткань текста, вымарывая или вставляя слова, как бы соавторствуя с писателем)
