Дмитрий Новоселов - Форс-мажор
Я оставил машину около калитки и, перепрыгивая через лужи, прошел во двор. Мне навстречу, вяло помахивая хвостом, вышел наш старый дворовой кобель Кабияс. Этого урода я помню всю жизнь. На мой взгляд, он был вечным, столько, сколько прожил этот вислоухий сторож, собаки точно не живут. Своим долголетием он обязан прирожденной лени, которой страдал с детства. Его даже не надо было сажать на цепь, ему лень было убегать. Зная эту его черту, все течные суки поселка сами лазили к нему, оставляя клоки шерсти на занозах штакетника. Последние полгода он прикидывался слепым. Но меня не обманешь, просто он обленился до такой степени, что приучил мать заталкивать жратву ему прямо в пасть.
Матери не было. Я открыл дверь своим ключом и, погрузившись в запахи детства, прошел к холодильнику, чтобы выложить подарки. После этого я минут десять бестолково шарахался по дому, подмечая изменения произошедшие в мое отсутствие, потом надел калоши и вышел за околицу. В прошлом году я нанял бригаду строителей, которые целую неделю работали на усадьбе, меняя забор, кровлю и обновляя фундамент. Они обшили дом вагонкой, покрыли олифой, после чего нашу старую избу невозможно было узнать. Когда строители уехали, мать, ознакомившись с плодами их труда, расплывчато похвалила неизвестно кого, сказав в пустоту: «молодцы». Сейчас, когда их работа пережила зиму, я придирчиво рассматривал результаты, пытаясь найти изъяны. Изъянов я не нашел.
Собственно, делать мне было больше нечего. Я погладил пса, зашел в дом и стал смотреть телевизор.
- Что-нибудь случилось? - спросила мать с порога вместо приветствия.
- Почему ты так решила? - удивился я.
- Просто сегодня - вторник. А твой день - суббота. Иду, смотрю, машина…. С чего бы это?
- Соскучился, - осторожно сказал я.
- Ха, - усмехнулась мать.
Она разделась и прошла на кухню.
- Пойди поищи яйца, - коротко приказала она. - Я приготовлю поесть.
Я сходил в сарай и насобирал целую миску яиц, доказав перепуганному петуху, что он, в общем-то, никто.
Мать встретила меня у порога, забрала миску и спросила:
- Ты ночуешь?
- Вроде как.
- Во двор вода затекает. Как припекло, вся грязь у колодца. Канава, что ли, засорилась.
Я развернулся и пошел под навес за лопатой. Я копал канаву дотемна, а когда вернулся, мать опять не пустила меня в дом, отправила в погреб за картошкой.
- Набери себе мешок, да мне ведра три. Возьми свеклы, да своей бабе скажи, пускай борщ варит
- У меня нет бабы, - сказал я.
- То-то и оно, - зло сказала мать.
Когда я наконец-то вошел в дом, стол был уже накрыт. Дымилась картошка, яишня, пахло квашеной капустой и копченой курой. Я вымыл руки.
- Будешь? - мать держала в руках бутылку самодельного вина.
- Можно.
Она разлила в пятидесятиграммовые рюмки и убрала в сервант. Рюмка сухого вина - это как раз, чтобы размазать по деснам. Мы выпили каждый по отдельности, без всяких тостов. При этом мать, опрокинув рюмашку, мелко перекрестила рот и пробормотала что-то типа «господи прости». Я вылупился на нее во все глаза потому, что раньше за ней ничего подобного не водилось. Она смутилась. Эта ее секундная слабость повергла меня в еще большее смятение. Но я не торжествовал, просто екнуло под ложечкой. Поднятая рука, пальцы щепоткой. Обыкновенная деревенская старушка. Морщины, глубокие складки между бровями.
Но все это длилось всего лишь мгновение. Она быстро оправилась
- Ну, что случилось? - в ее голосе звенел металл.
- Ты Игоря Угланова помнишь? - спросил я. - Мы как-то, еще в институте приезжали на рыбалку.
- Конечно. Это твой лучший друг.
- Кто тебе сказал? - удивился я.
- Он и сказал, - она с презрением посмотрела на меня. - Он всем так говорил в поселке. Хороший парень, добрый.
- В пятницу его убили.
- Жаль, - в ее голосе прозвучала тоска. - Ты хоть на похоронах-то был?
- Да.
- Это хорошо, - она посмотрела мне прямо в глаза и в них я не увидел ничего кроме обжигающей вьюги. - И чего ты испугался?
- Ничего.
- Врешь. Мы помолчали.
- Его жена… вдова хочет, чтобы я разобрался в его делах. Помог выправить ситуацию с деньгами. Дескать, Игорек мне очень доверял и сам говорил, что если с ним что-нибудь случится, то дело поручить мне. А мне не очень хочется в это дело влезать.
- Ничего другого я от тебя и не ожидала.
У меня по-сумасшедшему заколотилось сердце, я кое-как сдерживал дрожь в руках и все-таки смог спросить:
- Мать, почему ты так ко мне относишься?
- Как так?
- Я так и знал, что ты не ответишь!
- Почему же, отвечу, - теперь в ее голосе сквозило снисхождение. - Не хочу быть еще раз кинутой.
- А при чем здесь я?
- Знаешь, есть такая наука - генетика, - усмехнулась она.
- Мать, ты не генетик, ты - всего лишь агроном.
- Я - не «всего лишь», - разозлилась она.
- Хорошо, а вдруг я в тебя?
- Вряд ли. А если в меня, то это - еще хуже.
Я не нашелся, что ответить. Мы молча допили чай, потом я убрал со стола и вымыл посуду. Мать пошла расстилать постель. И, хотя я уже давным-давно отвык ложиться рано, здесь, у матери, даже в выходные приходилось отходить ко сну в девять. Ни о каком телевизоре не могло и быть речи.
Когда я перестал греметь чашками, мать сказала:
- Его убил кто-то из своих. Он был слишком доверчивым, все у него были друзья, всех он любил. Я еще тогда, десять лет назад подумала о том, что с таким воспитанием он плохо кончит.
- Меня тоже менты подозревали, - сказал я.
Мать расхохоталась.
- Твой отец был без яиц. Максимум, на что ты способен - сбежать. Убить? Нет!
- Зато ты у нас с яйцами, - не выдержал я. - Если меня все таки признают виновным, я позову тебя в свидетели. Ты придешь в суд, скажешь эту фразу и меня сразу оправдают. Ты очень убедительна, хотя тобой движет одна ненависть. А как же любовь?
- Я не знаю такого слова, я его забыла.
- А вспомнить слабо?
Она ничего не ответила, просто выключила свет и мне пришлось пробираться к кровати в полной темноте, стукаясь коленями о мебель.
Минут через десять она крикнула мне через перегородку:
- Я бы вспомнила, если бы были внуки. Но от тебя их ждать бесполезно.
На секунду мне показалось, что в ее словах звенят слезы. Но это длилось всего лишь секунду и мне, разумеется, показалось.
Моя сердобольная бабка, которая набивала перину специально для внуков, но умерла, так и не увидев их, наверное, уже давно истлела. А тепло ее рук и запах бестолковых куриц до сих пор согревали меня, обнимая и нашептывая слова светлых сказок, которых я так и не услышал. Слишком многое заставляло меня любить наш старый дом, в том числе и эта вонючая перина, на которой я спал с младенчества. Я по-настоящему отдохнул на ней, без снов, и проснулся утром без чугунного груза событий, свершившихся со мной в последние дни.
Я опять опоздал. Мать уже ушла. Я, когда спал, точно помнил те слова, которые хотел сказать ей утром. Ну, вот оно - утро, и где же те слова?
Стол был накрыт. Я поел и уехал, не дождавшись рассвета. Дорога была пустынная, я был зол, как черт, и поэтому гнал, как сумасшедший, за что и поплатился. Перед мостом меня остановили менты с радаром и мне пришлось подарить им сотню.
Музыку было слышно со второго этажа. На четвертом мои худшие опасения подтвердились: она доносилась из-за моей двери. На правом плече у меня лежал мешок картошки, который я, кое-как открыв дверь левой рукой, свалил на пол. В квартире было сумрачно, шторы задернуты. Музыка орала так, что я начал всерьез опасаться за свои перепонки и соседские нервы. Иностранщина. Я заглянул в комнату. В свете фонаря я увидел двух человек, мужчину и женщину, скорее - парня и девушку. Они трахались на моем диване. Забавно. Мужская задница выписывала немыслимые пируэты между двух, находящихся в свободном полете женских ног. Судя по ритму, коитус находился в своей завершающей стадии. Я не стал им мешать, спустился к машине за свеклой и мясом. Минуты четыре я дышал свежим воздухом, потом, решив, что с них хватит, снова поднялся. Все так же орала музыка, Но из-под двери, ведущую в ванную комнату, пробивалась полоска света. Я прошел на кухню, положил мясо в холодильник, а свеклу под раковину, потом вошел в зал. На середине ковра спиной ко мне в одних трусах стоял Антон. Он пританцовывал. Я вырубил музыкальный центр, тишина ударила в уши. Он повернулся ко мне с лицом возмущенного повелителя, увидев меня, на секунду растерялся, потом озлобился.
- У тебя что, без музона не стоит? - спросил я. - Между прочим, тут все соседи нервные.
- Иди в жопу, - осклабился Антон.
Я его не послушал, а поступил иначе - подошел к нему, правой рукой схватил за волосы, левой заломил руку за спину. В таком виде я дотащил его до коридора, плечом прижал к стене, высвободившейся рукой открыл дверь и выкинул его на лестничную площадку. Тюфяк, он почти не сопротивлялся. Потом я вернулся в квартиру, собрал чужие мужские вещи, попавшиеся мне на глаза, в беспорядке разбросанные на креслах и стульях и, вернувшись, выкинул ему в лицо. То же самое я проделал с ботинками. Причем, когда я бросал ботинки, он нагнулся за штанами, я попал ему каблуком в ухо. Когда я шел по коридору, в проеме двери из ванной показалась голова Жанны. Она испуганно посмотрела на меня, рот округлился:
