Отар Кушанашвили - Не один
Эти песенки звучат о-очень медленно и очень-очень печально, эта психоделика на стероидах, ну как если бы Надежда Бабкина перепела Лану Дель Рей, и беспременно в кокошнике.
Вот, кстати, коль скоро я бесцеремонно явочным порядком затеял ликбез, Лана означенная, совершенно не умеющая петь (был на московском концерте, который сначала перенесли, а потом устроили, и стало понятно, как переводится с русского на аглицкий… вот так: шэйм он ю, мазафака!), – самоназначенная королевишна псевдоавангардного стиля. Который, чтоб заморочить вас, покровители шалав назвали мудреным манером – седативный трип-хоп.
Девушкам этой популяции вменяется быть отстраненными и притворно равнодушными, как селезень на пруду или Титомир в общении с прессой. Певицы этого направления обязаны быть очень меланхоличными, очень-очень циническими, очень-очень-очень неторопливыми; они как будто читали Твена и вооружились им: «Нет большей вульгарности, чем чрезмерная утонченность».
Это очень разноречивый, раздираемый противоречиями стиль – стало быть, адепты-апологеты его такие же противоречивые, что уж говорить об исполнителях.
Но героин, конечно, не про наркотики, это всего-то игра слов, хотя сам стиль далек от «лучезарной незлобивости».
Одна из них поет: «Мое одиночество так возвышенно, я так давно его добивалась, но это возвышенное одиночество скоро добьет меня. Может, и к лучшему». Девицу зовут Лорде, и если это не параноидальность, то я не знаю, как это называется.
У Ланы Дель Рей, впрочем, сплошная шелуха не обеспеченных смыслом слов: «Я богатая сучка, и все, что мне надо, это… ну, сами знаете, а если не знаете, идите на…» Девочки в восторге, я видел. Хотите – назовите это трансмутацией гламурной идеи в негламурные чувства, главное – стиль продается, а значит, вот-вот Макс Фадеев отзовется.
Дикость и прочее состояние нашей поп-музыки
Поскреби шоу-бизнес в том сусеке, где написано «популярная музыка» – полезет дикость.
Состояние современной поп-музыки не то чтобы аховое, она не вызывает эмоционального расстройства, но лично я люблю баллады, а медитативных шедевров практически нетути, а то, что сейчас преподносится как головокружительный «медляк», это некачественное эпигонство, под такую музычку, как писал Набоков по другому поводу, «даже выражение лица хуже становится».
Ну не от Леди Гага, ха-ха, с Майли Сайрус, хи-хи, ждать в этом смысле откровений.
Ритм потеснил мелодию, и для молодых людей мелодия превратилась в недостижимо абстрактную концепцию, песни, которые пели Вee Gees и «Цветы», нынче проходят по ведомству приторных, им отказано в доверии.
Но на поверку: так никто не пишет и не поет, вот в чем и соль, и запятая, прочее – от лукавого.
Я про «Цветы», про угасшую, но негасимую Гурченко, про Стаса Намина, про настоящую любовь, кровяное давление и слезинку.
Намин, понятное дело, затевал группу для ретрансляции своей убежденности, что, как бы ни были суровы времена и отвратны обстоятельства, музыка была, есть и будет буфером, снадобьем, отмычкой – да чем угодно, что «под личиной низкой и ехидной» позволит разглядеть жизни чудесную суть.
Канал «Культура» показал – повторно – юбилейный концерт «Цветов», я смотрел его с детьми, жертвами времени, когда ритм потеснил мелодию, и вот на сцену восходит Людмила Гурченко, чтобы спеть «Спи, ночь в июле только шесть часов», – и не надо ничего объяснять про силу воздействия музыки, нормальных слов, сказанных от души: «В сказках вечерних, неясных, бурных верилось в призраки светлых минут»; про роль страстной личности в истории: Гурченко двумя нотками берет в полон магнетизмом, а песнь такая – послушайте! – что заменит сердечный стимулятор, и прав, конечно, Намин: такие песни поющий и любящий негодяем быть не может, ну, не дано.
Смерти совиные крылья для Андрея Кузьменко
Речь не обо мне, поэтому я от вас не отстану, покуда вы не посмотрите в интернете программу «Машина времени», которую я вел в Киеве на канале «АйСиТиВи». Там за главного был вовсе не я, не легендарная Лолита, не искрометный Потап, не шикарная Семенович (все они были моими соведущими), а парень по имени Андрей Кузьменко, или попросту Кузьма, лидер культовой на Украине банды «Скрябiн».
Интеллектуальный ковбой, подкупавший остроумием и полемической яркостью, бравший лучезарной доброжелательностью, авантажный рокер, соединивший два разрозненных мира – физику и лирику.
Его больше нет, он погиб в ДТП, и Лола писала мне, что она рыдает и пьет, пьет, пьет. Я тоже.
В мире тотального метафизического неуюта, где все меньше гармонии и все больше алгебры, где правят людьми ноли без палочек, Кузьма выделялся, как выделялся бы Брэд Питт среди наших народных избранников.
На родине он числился разудалым Брюсом Спрингстином, забубенным пролетарским героем, воспевавшим простой люд с его сермяжными проблемами. Но в моих глазах был автором медитативной лирики такой исключительной выделки, что какой там Джо Дассен.
Послушайте «Шампанские очи» – и поймете, что такое Андрей Кузьменко; он про то, что сами Небеса велят нам любить все сущее, про то, что, когда ты теряешь лицо, не удивляйся, что ночью комната полна призраков.
Его обожали люди, те из них, которым он облегчал жизнь, и люди говорили ему об этом, и его обожал я, и тоже говорил ему об этом.
Слабое утешение.
Нет, вот так: слабое, но утешение. Смерть распростерла над ним совиные крыла, но он пел, что смерти нет, она самовластительная номинальность, а есть только любовь, и ничего, кроме любви, к своим, к родине, к людям, потом уже к себе.
Я сижу в темноте, слушаю его и знаю, чувствую, что он прав…
Жадность до самой жизни
С Батырханом Шукеновым, ушедшим в мир иной, музыкантом тонким и парнем славным, если говорить высоким слогом, нас связывали эстетические пристрастия: мы оба обожали сериал «Сыны анархии», фильм Спилберга «Цветы лиловые полей» (не смотрели?! Стыдоба!) и посиделки в кафе с обсуждением двойственности моральных устоев как беспременного условия успеха в нашем шоу-б.
Он был Артистом не по профессии, а, так сказать, по конструкции личности; через минуту после общения с ним ты становился добровольным заложником его тихой улыбки, обнаруживавшей в нем ни разу не звездного парня.
Битву за хит-парады любой ценой он считал «тягостной бредью», не ныл, не просил, не завидовал.
Его обожали все, от Дмитрия Маликова до гендиректора МУЗ ТВ Армана Давлетярова.
Весну эту я прозвал черной: похоже, она переборщила с количеством смертей: мой брат, журналисты-товарищи Мечислав Дмуховский и Нугзар Микеладзе, Плисецкая.
Я никогда столько не плакал. Но я из тех парней, с которыми бедам не совладать.
Если ты возвел в ранг жизненной доктрины жадность до самой жизни, ты учишься быть благодарным за все, что у тебя есть.
Тhе koоks, перехваленные в Британии, меня не впечатлили.
Это вам не фаворит Е.Ю. Додолева старичок Коэн, совершенный эсхатолог с труднопроницаемыми для инфузорий туфелек.
Группа пуста, как нонешний Робби Уильямс и теперешняя П. Каас, когда-то, при царе Горохе, своей голубоглазой андрогинностью пленившей даже М.С. Горбачева.
Здесь без души бряцают на лирах, ни уму, ни сердцу, апофеоз скуловоротности.
Рухни я в огонь вечной кары, если…
Когда начинаешь заступаться за музыку прошлых, советских лет, доводы заглушаются смешками. Но ведь чем больше слушаешь современную музычку, тем «злее пробирает явь», сообщающая тебе совершенно непонятное чувство вины за собственное убожество (то же касается, к слову, игры нашей квазисборной по псевдофутболу). Ну, назовите хотя бы одну песню, к которой применима рецензия: «По рукам бежит священный трепет и несомненна близость Божества».
Рухни я в огонь вечной кары, если не удивлю вас в конце сей заметки, не заглядывайте покамест туда.
Я не из тех, кто, «чувство драмы в себе холя и лелея», отрицает прогресс нашего шоубизнеса, упражняясь в остроумии на его счет, я не адепт индийской философии, где все построено на отрицании. Но надо честно сказать, что песня, которую я имею в виду, недосягаема сегодня – что для наших умельцев, что для сторонних.
Она стародавняя настолько, что глаза на лоб лезут. И сверхмодная.
Когда я слушаю эту песнь, я вспоминаю, как потрясенная американская критика писала про кантаты Боба Дилана: «Такое может написать только тот, кто либо ищет себя в Боге, либо потерял себя в женщине». Шедевр, без всяких скидок, песня как мера совершенства.
После этой монументалки большой огневой мощи слушать жлоба по имени Канье Уэст – все равно, что выпивать с немыми. В ней самым наглядным и самым затейливым образом утверждается светлая максима «жизнь обыграть можно» – была бы любовь.
Белорусский данкешон за се ля ви, атлант расправляет плечи, и я на полном серьезе полагаю, что эту пьесу надо крутить молодым нон-стоп: кроме того, что она сделана, как сказал бы Рамаццотти, «перфетто», она способна повлиять на поведенческий модус. Песня, слушая которую еще острее ощущаешь себя ребенком, сосланным во взрослую жизнь.
