Александр Дугин - Геополитика постмодерна

Интеллектуалы постмодерна отличаются следующими фундаментальными качествами: они дисперсны и сингулярны . Дисперсность означает, что они не интегрированы ни в какие структуры. Интеллектуал может занимать высокую управленческую должность, а может и не занимать. Может быть интегрированным в социальные структуры, а может пребывать на их периферии. Это ничего не меняет в его функции: он остается главным decision maker’ом постмодерна в обоих случаях. В системе он представляет индивидуальность, на периферии — системность.

Сингулярность интеллектуала постмодерна связана с тем, что он никого не представляет , кроме самого себя. Он есть «ad hoc» явившееся рационализирующее, диджействующее существо, манипулирующее смыслами. За ним нет ни класса, ни интереса, ни базы. Он чистая автономная надстройка, свободная от всякого фундаментала, как «цена» фондового рынка, которая, как мы знаем, «discounts everything». Он учитывает только тренды, но одновременно и порождает их. Убрав его (чисто теоретически), мы выключим свет и звук политической истории (постистории).

Если интеллектуалы — это субъект постмодерна, то телемассы — объект. Массы в постмодерне переходят в новую плоскость. В традиционном обществе масс не было, были элиты. В обществах модерна массы есть и играют роль субъекта. Модерн создан для масс. Вспомним «societ?des masses» и Ортегу-и-Гассета.

В постмодерне массы есть, но их нет. Они все, но они и ничто. Они переходят в новую реальность, они становятся виртуальными массами . Виртуальная масса состоит из телезрителей. Все, чем они живут, это плоскость телеэкрана. В этой плоскости есть потребление, событие, желание, вожделение, фрустрация, наслаждение, насыщение, выбор, борьба, победа, поражение. В этой плоскости их жизнь. «Телевизор — это судьба», — говорят телемассы (говорят телемассам!). Все, что делают телемассы, делает за них телевизор. Это дистанционная игра. Никогда ранее в истории массы не были точными эквивалентами физического определения массы, которая характеризуется одним качеством — инерцией. Телемассы в этом смысле идеальны, кроме инерции, у них ничего нет. Вместо классового интереса базиса или остатков коллективного бессознательного, связанного с культурой и традицией, у телемасс лишь следы прошлой передачи. Они прикованы к экрану, как говорил Ги Дебор, крепче, чем каторжник к кандалам. Они даже потребляют виртуально: «Кока-кола» или «Пепси-кола»? Это «быть или не быть?» телемасс. Вопрос глубинный: даже никогда не пробовав ни один из этих напитков, телемассы проводят жизнь в постоянном выборе. О, нет, они не дадут себе засохнуть! Телелучи бодрят.

Телемассы — чистый объект. Они сделают все, что захотят диджеи-интеллектуалы, но те не хотят ничего. Они лишь синтезируют желание, производят нескончаемый ремикс политического либидо. Они рециклируют «старые песни о главном» и больше ничего не могут и не хотят. Телемассы открывают жадные жаркие зрачки и созерцают ничто. Телемасс нет.

В политологии постмодерна существует промежуточная инстанция между интеллектуалами и телемассами. Это — сетевики. Сеть Интернет — это инструмент виртуальной десингуляризации интеллектуалов и индивидуализации телемасс. Когда телемассы переходят от пассивного восприятия спектакля к интерактивности, они становятся сетевиками. Сетевики — это телезрители, стремящиеся постоянно активно реагировать на потоки полученной информации. Они как бы сообщают телецентру: холодно, горячо, задело, мимо, да-да, да-нет, нет-нет и т. д. Сетевик — это активный телезритель, он экзальтирует свою пассивность до уровня «мнения». Сетевик — это непрерывная шутка, он ищет каналы покруче, порно пооткровеннее, слова погрубее. Он не соображает, как интеллектуалы, но и не безмолвствует, как телемассы. Он издает сетевое шипение, повествующее о том, как его организм переваривает образы.

Образец — «live journal». Это и есть квинтэссенция «сетевых». Каждый постинг в «live journal» — это ровно посредине между сингулярной наглостью клипмейкера (интеллектуала) и запрограммированной предсказуемостью телемассы. Сеть (в ближайшем будущем Web-TV) — это реализованная бесконечность каналов, как неисчерпаемая вариативность порно-поз.

Сетевик может задать вопрос интеллектуалам: Бжезинскому, Фукуяме, Павловскому. И они, вполне вероятно, ответят. Демократия.

Глобализация действительна только в той степени, в какой действителен постмодерн. Глобализация совершенно реальна на уровне контактов мировых интеллектуалов. Почему? Потому, что их очень мало. Интеллектуалы — это думающий класс (уже планетарное меньшинство), из которого вычли интеллигентов (людей с совестью) и ученых (людей со склонностью к поискам истины, «ботаников»). Остается горстка на каждую из стран. Их можно собрать на пятачке, они по-настоящему космополитичны, так как не представляют никого, кроме самих себя. Все сингулярности мира легко усядутся в зал на тысячу мест в любой из мировых столиц — от Нью-Йорка или Лондона до Тель-Авива, Парижа, Бангкока, Пекина или Бишкека. Только пригласи.

На уровне телемасс глобализация также совершенно реальна, так как спектакль СМИ легко становится планетарным: CNN, BBC и MTV реальны и реально усвояемы телемассами в любом уголке планеты. Они мурлыкают под нос одну и ту же песню, потребляют одни и те же шампуни, смотрят одни и те же матчи, соболезнуют одним и тем же пандам. Массы остаются различными, но телемассы — интегрируются. Глобализм здесь стал фактом.

О сети и говорить не приходится. Она задумывалась как планетарный интерактив, таким она и является. Ведь паутина по определению «world wide».

То, что реальность совершенно не глобализирована и не хочет быть таковой, не имеет никакого значения: реальность — пережиток модерна. Постмодерн оперирует в виртуальности. Отныне реально только то, что показано по TV. Того, что не показано, попросту нет.

Как использовать постмодерн для реализации проектов евразийской интеграции? Реальная интеграция стран СНГ в новую политическую модель чрезвычайно трудна. Все, что мы имеем, основано на центробежной тенденции. Но все это — модерн, его компетенция. Государства-нации, «национализмы», «ressentiment», хозяйственные системы, валюты, языки и т. д. Предлагается вынести все это за скобки.

Евразийская интеграция может быть осуществлена легко, просто и без всяких проблем, как только мы примем методики постмодерна.

Для этого достаточно:

— интегрировать интеллектуалов стран СНГ (ЕврАзЭС),

— запустить единый «интеграционный канал» (где телемассы Евразии будут созерцать непрерывный «спектакль интеграции»),

— зарегистрировать домен. ea (E-r-A-sia) по аналогии с. su (S-oviet-U-nion). (Ведь есть же домен. su. Советского Союза нет, а домен есть.)

Итак, проект таков. Соединяем евразийских интеллектуалов в одном месте, например в Астане, сажаем на пароходик, плывущий по Ишиму, и заставляем их сингулярности интегрироваться. Всего-то горсть…

Интегрируем Первый канал РФ с Хабаром, украинским ТВ и т. д. Это будет «обществом евразийского зрелища». Первый канал — Евразия, как в Казахстане сейчас.

И наконец, «live journal» на виртуальной территории. ea. Задай вопрос Павловскому, Дариге Назарбаевой, Путину или Дугину. И ты получишь ответ. Рано или поздно, но получишь…

«GEOPOLITICS ON-LINE»

Приложение 1

Заколдованная среда новых империй

«Художественный журнал»: Последнее время интеллектуальный и художественный мир проявляет интерес к теме Империи. Можно сказать, что тема эта стала даже дурной модой. Нам бы хотелось лучше понять ваше понимание этой проблематики. Ведь именно вы первым заговорили на эту тему многие годы тому назад!

Александр Дугин: На мой взгляд, проблематика Империи не может быть понята вне тематики постмодерна. При этом важно иметь в виду, что постмодерн, ставший актуальным с конца 70-х, не исчерпан и до сих пор. И это несмотря на то, что все уже не первый год постмодерн хоронят. Когда некоторые критики объявляют конец постмодерна, они, как мне кажется, не понимают, что, собственно, провозглашают. А провозглашают они ни много ни мало как конец света. Ведь модерн как стиль, как исторический тренд, вобрал в себя всю историю. Модерн явил собой, в том числе и в изобразительном искусстве, некое суммирование всего предшествующего в преодоленном, снятом виде. К 70-м, на мой взгляд, возобладало ощущение, что подразумеваемый модерном историцизм развития цивилизации дошел до своего пика, до своего акме, не предполагая при этом никакой «золотой осени», плавного скольжения вниз, в уютный маразм старости. Процесс постмодерна — это процесс осознания исчерпанности модерна как такового. По сути дела, в момент возникновения модерн провозгласил себя единственным наследником всей истории — за ним (в прошлом) была выжженная земля, так как все ценное было уже в нем самом. Новое время, несмотря на провозглашенный индивидуализм, было универсалистским, и модерн как стиль в полной мере вобрал это в себя. Когда в модерне начался кризис жанра, когда он был десемантизирован как художественный процесс, не было сделано (возможно, и не могло быть сделано) парадигмального выбора в ином направлении. Дискуссия по постмодерну рассыпалась шрапнелью по воробьям. Фундамент смыслового континента, который постмодерн хотел изменить, остался нетронут.