Петр Авен - Время Березовского
Г: Нет. Борис в этом отношении был очень чувствительный… Дело все в том, что он еще в 1988 году, когда уезжал из Америки, совершил некрасивый поступок.
А: Можно узнать, о чем речь?
Г: Ну, можно, наверное… Поскольку у Бори не было денег, он стал настаивать на том, что если я куплю моей сестре, которая осталась в России, какие-то вещи, он ей передаст. В итоге я купил. Я не позвонил сестре и не сказал, что Боря должен что-то передать, потому что было нелепо предположить, что он не передаст.
Выяснилось, что он не передал. Ну, схватил и убежал… Ясно ведь любому, что это выяснится. Правильно? И когда выяснилось, я подумал, что Боря, наверное, не хочет поддерживать взаимоотношения. Но это было не так. Был разговор у меня с ним, и я говорю: “Борь, давай забудем про это. Не отдал – не отдал, и все”.
А: Он как-то объяснил?
Г: “Да, – говорит, – я не отдал”. Но не объяснял ничего. Он вещи продал, наверное.
А: Скорее подарил, я думаю.
Г: Может, подарил… Продолжая этот разговор: он находил время, даже когда уже был на самом верху. И я помню, был американский Кубок Дэвиса в Москве, меня друзья пригласили. И вдруг я вижу, идет Боря, вокруг него охрана, я говорю: “Борь!” Они так насторожились… Мы обнялись, и в этот момент он сказал: “Слушай, у меня есть какое-то время, давай пойдем, посидим…” В общем, не было такого: “Кто я? Кто ты?” Дело в том, что в Америке Борису не нужно было показывать, кто он есть. Но мне кажется, он всегда с друзьями был очень демократичен.
Владимир Борзенко
Апрель 2014 года, Москва
Борзенко Владимир Игоревич (род. 1957) – российский математик и педагог, работал в Институте проблем управления АН СССР (позже РАН) в 1979–2012 гг. В прошлом – сотрудник лаборатории Бориса Березовского в ИПУ и его соавтор по нескольким научным работам. Ныне преподаватель лицея № 1553 г. Москвы.
Авен: Одна из важных ипостасей Бориса, особенно в юности, – ипостась ученого. По общему мнению, было три молодых человека, на которых он опирался. Прежде всего это ты, Гнедин и Барышников, которые были его, так сказать, мозгом. Я хотел бы, чтобы ты рассказал, как к нему попал, какие у тебя были впечатления и как шла ваша работа.
Борзенко: Должен сразу сказать, что самым первым и близким его сотрудником был Лёва Кемпнер. Когда Бори не стало, Лёва написал короткие, очень теплые воспоминания именно о тех днях.
А: О, я этого не знал…
Б: Поскольку я был в академическом отпуске, на мехмате возникла проблема с распределением: я заранее понимал, что нужно об этом подумать, чтобы попасть в какое-то приличное место. Навел справки – Институт проблем управления оказался таким приличным местом. Там я, собственно, вышел на Трахтенгерца, а Боря тоже начинал в лаборатории Трахтенгерца.
Я сказал, что хочу попробовать посотрудничать. Запрос на распределение нужно было получить до начала практики. Я сказал: “Давайте договоримся, что вы напишете запрос. Если не сойдемся, я им просто честно не воспользуюсь”.
Оказалось, что с Трахтенгерцем я был знаком через родителей первой жены, а в этот момент мы как раз стали разводиться, и я попал в очень неловкую ситуацию. Трахтенгерц, решив, что ближе всего к математике то, чем занимается Борис, направил меня к Борису. А Борис понял так, что я какой-то блатной, которому нужно поставить галочку. И он от меня бегал. А я бегал за ним.
А: Бегал, видимо, очень эффективно.
“Будем писать книгу”
Б: Месяц проходит, два проходит… Звоню… Жутко неудобно, потому что я хочу действительно поработать и посмотреть, что тут происходит, решить вопрос трудоустройства. Практика уже буквально заканчивается, дело движется к Новому году… Вдруг он появляется. Весь в мыле: срочное дело, вот, есть полторы идеи… Борис говорил достаточно сумбурно. Я узнаю, что некую идею хочет похитить его ближайшая сотрудница, она нашла какого-то математика. А у Бориса было представление, что если сейчас эту тему не застолбить серьезной статьей в журнале типа “Доклады Академии наук”, если она его опередит – его докторская будет под вопросом.
А: Идея была его или он где-то ее услышал?
Б: Так не стоит говорить. Идея носилась в воздухе, и за рубежом это было целое направление – многокритериальная оптимизация, поддержка принятия решений. Кандидатская у Бориса уже была – он ее с Дубовым[27] написал, если не ошибаюсь. В процессе написания кандидатской возникли какие-то вопросы, какие-то идеи. И вдруг до Бориса дошли сведения, что эта женщина, его сотрудница[28], хочет его бортануть. Он был в некоторой панике, а потом вспомнил, что у него есть какой-то практикант, который хочет с ним сотрудничать. Короче, я у Березовского практически поселился.
А: Он тебе задачу сформулировал?
Б: Ну, более-менее… Но не как математическую задачу, скорее: “Делай что хочешь, но чтобы была статья”.
А: Он был в курсе тематики вообще-то?
Б: Ну, он же защищал кандидатскую. Там был и прикладной аспект, не только математический.
Я был замотивирован и через пару дней принес какой-то клочок бумаги, стал что-то рассказывать, что Борис счел достойным публикации. Он говорит: “Все, пишем. Приезжаешь ко мне на дачу, и пишем”.
Я, буквально как апостол Павел, вещал, а он все фиксировал. Я все время подчеркивал, что это только первые идеи, первые наброски – если его устроит, можно двигаться в этом направлении.
Живем на даче, проходит несколько дней. Борис говорит: “Ну ладно”. Прощаемся, и вдруг он говорит: “Знаешь, где-то через месяц надо на эту тему книгу написать”. Я говорю: “Боря, ну что ты? Как же так можно?”
А: Вы сразу на “ты” перешли?
Б: Да, сразу. Борис лет на 10 меня старше. Он очень был общительный.
А: Демократичный.
Б: Да-да-да. Вот, кстати, это, наверное, основное его свойство: он умел комфортно общаться с очень разными людьми.
А: Безусловно, это большой талант.
Б: Когда я с ним потом ездил в Тольятти, столкнулся с этим. Там были какие-то местные бандюганы, бабы, а с сослуживцем Барышниковым он говорил о симфонической музыке: Моцарт, Бах. Это я отметил как выдающуюся способность. Я еще вернусь к этой теме.
Я говорю (не понимая еще, с кем имею дело) несколько снисходительно: “Разве так делается наука? Будем работать, исследовать, докладывать, статьи писать… Постепенно накопится книга – может быть, года через два”. Борис говорит: “Ну да… Ты прав, конечно”. Потом чуть помялся: “Понимаешь, я уже договорился – если книги не будет, я просто людей подведу, это никак невозможно”. Тогда я понял отчасти, с кем связался.
Похожий эпизод был, когда Борис получил лабораторию. Это практически был уже конец нашего общения, потому что году в 1984–1985-м он защитил докторскую, потом получил эту самую лабораторию[29]. А мы все это время работали, участвовали в написании докторской, книг, статей. Общая идея была – кроме того, что было интересно, – чтобы дали лабораторию. Было планов громадье: переводить какие-то книги по теории принятия решений, решать интересные задачи. Он все говорил, что мы сейчас напряжемся, сделаем, может быть, не очень хорошо, но лабораторию получим. Я знал, что у него уже тогда были какие-то звоночки с сердцем.
А: Я про это не знал.
Б: У него первая жена была – Нина, а это уже был период второй жены, Гали[30], с которой я один раз виделся. До меня доходили слухи, что они ходили в какой-то байдарочный поход, и Галя все время говорила: “Не греби, не греби! Тебе нельзя”. Я ему говорю: “Ты так нервничаешь, так бегаешь… Давай наконец-то займемся наукой, книгу переведем”. Он говорит: “Ты не понимаешь. Я уже стольким людям дорогу перебежал, что стоит мне остановиться, и меня тут же сожрут”. Это был момент, когда я действительно понял, что представлял занятия наукой совсем иначе.
Один за всех
А: Насколько Борис был человеком квалифицированным, профессиональным?
Б: Он был достаточно квалифицированным, чтобы создать соответствующее впечатление.
А: Чтобы придумывать задачи?
Б: Собственно, это была его область. Он приходил, и мы с ним вместе ставили задачу, так сказать, на раз.
А: То есть был вполне грамотный руководитель.
Б: Ну, в каком смысле грамотный руководитель? Я считаю, что он был гениальный посредник. В том числе гениальный посредник между бюрократией, дирекцией, завлабом и нами, которыми он в определенном смысле руководил.
А: Я был учеником Шаталина. Шаталин был лидером по жизни, он очень много объяснял, как жизнь устроена, помогал много и вообще повлиял на меня. Мы его уважали как человека, как старшего товарища, как очень опытного бюрократа и нашего защитника. Но как экономиста, как ученого мое поколение – Гайдар, я, Шохин – его, честно говоря, не рассматривало никогда. Мы считали, что он не читал западных книжек, не знает языка, что он вообще вне современного контекста. Так же вы относились и к Березовскому?
