Публикации на портале Rara Avis 2018-2019 - Владимир Сергеевич Березин
И вот с чем это связано? Мы по-прежнему живём в «обществе спектакля», и информационная среда вокруг читателя такова, что в уши ему постоянно летят новые и новые трактовки классических произведений. Читателя убеждают, что от него что-то скрывали, что некие силы не давали доступа к тому знанию, которое принадлежало ему по праву. И более того, это знание лежало у читателя под ногами, а он его не замечал. И вот благодаря трактователю, тайна сейчас откроется.
Это очень важный ход — наиболее успешные мифологические конструкции состоят из двух частей — обыденные и привычной в качестве гарнира, или оболочки, и тайны — в качестве начинки и главного блюда.
К этому относятся расшифровки прототипов героев знаменитого булгаковского романа. И вот уже оказывается, что прототипом Воланда был, разумеется, авиаконструктор Бартини, потому что Бартини был итальянец, а итальянский инженер, это, конечно, «иностранный консультант». Причём с поиском прототипов происходит точно то же самое. Современный читатель сравнивает образы в знаменитых книгах с набором своих личных знаний о минувшем.
Надо сказать, что в художественные тексты прошлого иногда специально вводились персонажи из жизни — и есть много примеров, когда писатель, сочиняя роман, брал черты своих родственников, знакомых, или заимствовал поворот сюжета из реальной истории.
Но часто это именно несколько черт, а не точная картина, не просто событие, а переосмысленная история. Литератор не журналист, и в его обязанности не входило описать действительность как она есть.
В других случаях, когда писатель сочинял памфлет или роман с ключом, он действительно хотел, чтобы персонажи были отгаданы — и такие примеры тоже есть.
Но часто толкователь классики выдаёт конструкцию «персонаж вызывает у меня ассоциацию с N» за утверждение «автор имел в виду N».
И я, будучи и по ту, и по эту сторону зеркального стекла литературы, вижу эту разницу.
Но именно на этом построено множество прочих открытий популярного литературоведения.
Во мне нет осуждения такого способа заработка.
Кроме поиска прототипов есть не менее популярная игра «продолжи произведение». Валяется ли Онегин на кровавом снегу Сенатской площади? Что случилось с Вронским на войне? Сидел ли в лагере Григорий Мелехов? Ну и тому подобное далее.
Очень показателен в этом смысле пример «Повестей Белкина». Те методы, о которых говорил Михаил Гаспаров, применяются к этим пушкинским текстам не то, что полностью, но удивительным образом.
Повести Белкина на самом деле удивительно сложное произведение, они внешне кажутся очень лёгкими, стремительными, почти комическими, но в них работает множество смыслов. И до сих пор происходят споры о том, что означает то или иное событие. И, уже сами эти споры показывают насколько далеко ушло современное общество от тех обрядов, условностей и правил жизни, которые существовали при Пушкине.
Современные школьники вполне серьёзно советуют полковнику с интересной бледностью попросту перевенчаться на Марье Гавриловне, а читательницы постарше рассуждают, вышла всё-таки дочь станционного смотрителя за своего гусара или нет. Например, говорится о том, что барыня в конце повести о станционном смотрителе приезжает на станцию в повозке, запряжённой шестёркою лошадей, а это должно означать, что муж её генерал. Неполное знание о мире хрустящей французской булки и упоительных русских вечеров составлено из классической литературы и быстрой справки в Википедии.
И, опять же, это очень хорошо. Человек узнаёт о лёгкой разнице между личным дворянством и потомственным. И теми перспективами, что ожидают гвардейского офицера после брака с дочерью Самсона Вырина, о требованиях офицерского собрания и родительских благословениях. Он узнаёт о традиции иметь содержанку, обрастающую детьми, изучает Табель о рангах и обряд похорон. Возможно, такой читатель затем обращается к мемуарам и биографиям, а так же к специальной литературе. Прекрасно, если он не претендует на абсолютное знание, но его информированность растёт, как пятно на промокательной бумаге.
Это делает его квалифицированным читателем. Конечно, нужно соблюсти ещё много условий, быть аккуратным, понимать, что «после — не значит вследствие того», не зазнаваться и не задирать тех собеседников, которые, может быть, ещё не успели почитать Википедию.
Но, кстати, скажу в сторону: тут интересен сам предмет разговора. «Повести Белкина» так устроены, что там всё фантастично — священник не узнаёт (вернее, принимает одного за другого) жениха в церкви, хотя тот только что с ним сговаривался. Барышня-косплейщица не узнана, Сильвио безумен. Про гробовщика и речи нет. Это фантастический мир, и в нём не работает современный подход: «Смотрите, мы прочитали в Википедии про важную деталь, и она означает, что у Пушкина имеется в виду то-то, и мы можем сделать вывод, что». Нет, мы не можем сделать означенный вывод. Нет, не имеется.
Это ошибка того же рода: почитав Хармса, считать, что в СССР тридцатых годов все регулярно убивали друг друга большими огурцами, продававшимися тогда в магазинах.
Быт советского научно-исследовательского института отражён, конечно, в повести братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу», но горе тому, кто решит, что именно так и жили молодые и немолодые советские учёные.
Так что никакие шестёрки лошадей не говорят ровно ничего — вернее, говорят столько же, сколько интересная бледность Бурмина. Там один ненадёжный рассказчик на другом ненадёжном рассказчике и третьим погоняют — текст, мало того, что напечатан не под именем автора, предваряется уведомлением: «В самом деле, в рукописи г. Белкина над каждой повестию рукою автора надписано: слышано мною от такой-то особы (чин или звание и заглавные буквы имени и фамилии). Выписываем для любопытных изыскателей: „Смотритель“ рассказан был ему титулярным советником А. Г. Н., „Выстрел“ подполковником И. Л. П., „Гробовщик“ приказчиком Б. В., „Метель“ и „Барышня“ девицею К. И. Т.»[325]). И в том, что эта причудливая конструкция взлетает, заставляя нас задирать головы и ронять шляпы, доказывает, величие этого корпуса текстов.
Есть, кстати, знаменитое письмо автора от 9 декабря 1830 года, написанное сразу после возвращения в Москву, где Пушкин сперва просит денег: «сколько можно более. Здесь ломбард закрыт, и я на мели». Дальше он перечисляет написанное в карантине и добавляет: «Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется — и которые напечатаем также Anonyme. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает»[326]. Потом говорится о Булгарине и Грече, издательских делах, но это уже не так интересно в контексте нашего рассуждения. Ведь, наконец, есть другая — куда более интересная проблема: проблема авторского замысла.
Мы часто говорим: авторский замысел заключался в том, что… Но это наследие рационалистической критики полуторавековой давности. Мы далеко не всегда можем знать,
