Газета День Литературы - Газета День Литературы # 169 (2010 9)
– Можно ли говорить о двух Леоновых, по крайней мере, такое ощущение может возникнуть?
– Нет, Леонов целен... причём он был целен, как мало кто из числа его современников.
Другой вопрос, что восприятие его критикой, а впоследствии и читателями, начиная с послевоенного времени, было тотально ошибочным – но Леонов никак не пытался переломить такое вот восприятие своих текстов. После нервотрёпок 30-х он предпочитал пожить в тишине.
В итоге мы имеем сегодня удручающую картину: Леонова почитают за безусловную величину, а то и за гения те, кто всерьёз прочёл его, а те, кто не читал – и знать не хотят. Для них что Леонов, что Бабаевский, что Георгий Марков – всё одно и то же.
– Чего о нём не знали в Советском Союзе?
– Ну, самый элементарный ответ: никто не знал его белогвардейского архангельского прошлого и трёхлетний период активной антисоветской журналистской работы в архангельской газете "Северное утро". Думаю, что исследователь Леонова Владимир Ковалёв, работавший в архивах, был в курсе – но он ни разу даже не намекнул на это в своих работах.
А вообще про леоновскую молодость даже его близкие и родные не знали вплоть до середины 90-х годов.
– Приближенность к власти, титул официального советского писателя сказалось на его восприятии?
– Конечно, сказались, да и не только на его восприятии. У нас как произошёл этот чудовищный слом в конце 80-х – начале 90-х, так ситуация и не исправилась.
Надо выходить из этих никчёмных градаций советский-антисоветский, они уже ничего не объясняют. А то у нас всё какой-то детский сад творится: Пастернак хороший, потому что его травили (а то, что он долгое время был одним из главных официальных советских поэтов, мы вроде как и не очень помним); Булгаков, конечно же, тоже хороший (а про "Батум" мы сделаем вид, что это он проявил слабость – но простительную, простительную потому, что железный маховик и век-волкодав); и Платонов хороший – оттого, что "разочаровался" – а если б не разочаровался, мы б тогда ещё подумали; и Твардовский тоже ничего – потому что "Новый мир", и либерализация, и зелёный свет Солженицыну – а если б не всё это, мы б тогда ещё подумали и про Твардовского; зато Бродский – точно икона, потому что гений, ссылка, не печатали, а оду на отделение Украины кто-то другой написал, а не он... Ну и так далее. В итоге, разве что графа Толстого Алексея Николаевича ещё раз спас его графский титул, и очевидная мощь книжки "Пётр Первый"; зато Шолохова недотыкомки и упыри теперь уже будут терзать во веки веков, не отдавая ему его же "Тихий Дон", а все остальные советские величины, в лице того же Леонова, или Всеволода Иванова, или Федина, внимания в университетских программах получают примерно столько же, сколько, например, писатели народов Севера.
Всю эту колченогую иерархию надо ломать. Лично мне, очевидно, что "Дорога на Океан" Леонова – роман более сильный, чем "Доктор Живаго", а "Партизанские повести" Иванова – не менее литература, чем "Собачье сердце" Булгакова. Ну и так далее, вплоть до конца века – где величина Юрия Кузнецова никак не уступает величине того же Бродского. Я вовсе не ратую за то, чтоб первых оставили, а вторых зачистили. Я ратую за равноправие.
История русской литературы XX века – это не история борьбы писателей и поэтов с советской властью. Давайте больше не будем эти очень далёкие друг от друга вещи смешивать.
– Вот ты у себя ощущаешь какие-то черты, близкие Леонову? Что тебя в его личности, так скажем, коробит?
– Леонов – по-человечески вполне чуждый мне тип. Я описывал его почти столетнюю жизнь, и только в 2-3 ситуациях ловил себя на мысли, что поступил бы здесь так же, как он.
Это не значит, что он поступал дурно. Он как раз жил последовательно, упрямо и честно, – но сам его путь, рисунок его судьбы – во мне физически не отзывается сердечным пониманием и таким, знаешь, трепетным восхищением – с которым мы можем смотреть на, к примеру, Есенина или там Хэма.
Повторяю, меня в Леонове ничего и нисколько не коробит. Я просто к финалу книги смотрел на него уже ни как на человека, а как, скажем, на огромный камень, или как на старое, тяжёлое дерево. Как это может коробить? Это живёт по иным законом, чем я.
– Что для тебя было самое трудное в написании биографии?
– Сверять каждую строчку с источниками. Жизнеописания писать тяжелее, скучнее, муторнее, чем беллетристику.
– На твой взгляд, насколько сейчас его творчество актуально, чем может быть интересно? Что нужно переиздать у него в первую очередь?
– Если Леонова экранизировать – для, как правило, ленивых и нелюбопытных людей, – актуальным станет всё. Потому что актуальны во все времена безупречно сделанные вещи. "Необыкновенные рассказы о мужиках", повести "Петушихинский пролом", "Белая ночь", "Провинциальные рассказы", "Саранча", "Evgenia Ivanovna", романы "Вор" и "Дорога на Океан" сделаны безупречно. На таком стилистическом уровне не писали в XIX веке, и почти не пишут до сих пор.
А про "Пирамиду" я вообще молчу... Её стоило бы ещё раз отредактировать, конечно, и я ищу издателей для того, чтоб они готовы были опубликовать почищенный текст (я взялся бы организовать работу над редактированием "Пирамиды" совершенно бесплатно), – но даже в нынешнем состоянии "Пирамида" – это нечеловечески мощная работа, мучительно интересный текст.
– Твои прогнозы: будет ли Леонов прочитан нашими современниками? Или его время ушло/ не пришло?
– Нет, он ещё не прочитан, и это очевидно. Я знаю поимённо несколько человек, которые знают и понимают Леонова – Дмитрий Быков, Олег Кашин, Алексей Коровашко, ещё пять, шесть, семь читателей. Остальные представители литературной, так сказать, общественности сплошь и рядом кривят лица: ну, Леонов... ну, не знаю...
Время его придёт ещё – хочется в это верить. По крайней мере, я точно поработаю на это.
– Какие его книги могли бы быть написаны в наши годы?
– Все его книги в наши дни могли бы быть написаны, кроме нескольких пьес и "Русского леса". Это самый ангажированный его роман.
– Мог бы ты его ощущать нашим современником? О чём бы спросил, если пришлось побеседовать?
– Леонов для меня такой же современник, как Диоген или Аввакум. Хотя с ним как раз я вполне мог побеседовать – в 1993 году мне было 18 лет, и "Пирамиду" я купил, когда Леонов ещё был жив. И уже в 18 лет я, читая первую главу "Пирамиды", с восхищением сказал себе, что такой насыщенной, вкусной, восхитительной прозы на русском языке я ещё не читал.
Но вообще я вряд ли стал бы отнимать у него время на разговоры даже сейчас. Он скрытный был, одно и то же говорил из года в год. И мне сказал бы то же самое, что и десяткам других своих знакомых.
Мне интереснее с его текстами работать – там сказано в сто раз больше, чем он мог бы мне сказать в состоянии самого задушевного алкогольного опьянения. А он и не пил к тому же.
– Как считаешь, если бы Леонид Леонов, будь он жив, сейчас засел за роман, какую бы он тему взял?
– Он ещё лет 25 правил бы "Пирамиду". Большей темы, чем взята там, и быть не может.
– Стал бы он сегодня писателем, приближённым к власти, и имел бы титул "официального"?
– Да ну, ерунда. И сегодняшней власти никакие писатели не нужны, и у Леонова был, знаете, хороший вкус. В 30-е, 40-е, 50-е понимал, что имеет дело с Историей – там было страшно, порой омерзительно, но зачастую жутко интересно жить. А уже с конца 60-х, потом в 70-е он начал испытывать глубочайшую тоску от всего. Он же вышел из состава Верховного Совета – такие вещи тогда мало себе кто позволял. Леонов – это не Сергей Михалков, у него другие задачи были.
В 90-е он, по сути, уже брезговал властью, не желал иметь с ней ничего общего. С чего бы ему было поменять своё мнение в "нулевые"?
– После написания биографии остались ли для тебя в Леонове какие-либо тайны?
– Если я возьмусь перечитывать его тексты заново, я наверняка обнаружу ещё десяток удивительных, тайных тропок и перепутий в его текстах. И опять испытаю чувство восхищения и благодарности к нему.
– Когда я весной гулял по питерской книжной ярмарке, продавец у стенда издательства назвал твою книгу главным претендентом на премию "Большая книга". Но вот она не попала в шорт-лист... Как ты сам определяешь место в современной литературе биографии, которую ты написал?
