Н. Денисов - Огненный крест
Впрочем, один такой трагический момент перерос в смешную «историю», о которой с удовольствием могут рассказывать маракайцы любопытствующему заезжему человеку. Рассказ о том, как один мужчина пробирался через грязь к своему дому. И вдруг кто-то невидимый схватил его за ногу... Прибежавшие на его крики ужаса другие мужчины вытащили из грязи ещё двух несчастных. Они лежали в воздушном пузыре. Оказались целы, невредимы.
А сколько покоя, блаженства разлито в тропическом воздухе сейчас. Мы подруливаем к чудному по виду, ярко разукрашенному дорожному ресторанчику (на окраине Маракая) под названием «Быкопетух». Внутри ресторанчика – приглушенная музыка. И прохладно. К нам, разместившимся вблизи у входа, чтоб наблюдать в окошко за нашим авто, тотчас подкатил вместительную тележку официант, на которой шипело и шкворчало множество аппетитных колбасок, окороков, цельных и поделенных на порции индюшек и петушков долгоного бройлерного вида. Зелень в россыпи. Приправы, специи, гарниры – в горшочках и судках. Всё это на верхней объёмной платформе ресторанной фирменной тележки. Ниже, на втором ярусе, в слезящихся ледяных наростах, бутылки пива, красного и белого вина. Словом, выбирай, что пожелает душа! Вот хлеба нет. Вместо хлеба – белый обжаренный корень, напоминающий волокнистый картофель. В самый раз бы сюда по кусочку московской черняшки, круглую булку которой, как я упоминал, все же довёз из Москвы. И как занятно нюхали её мои новые друзья на том первом ужине, пуская булку по кругу...
И пока мои спутники «балакали» по-испански с улыбчивым официантом, выбирая особо аппетитные куски мясного, кои мгновенно оказывались в наших вместительных тарелках, мне вспоминалось посещение мясного ресторана в бразильском порту Риу-Гранди, где потчевали нас, моряков, с таким пристальным почетом и вниманием, что я взмолился перед помполитом-комиссаром, разговаривавшим на португальском, чтоб он сказал, наконец, официанту – «прекратить это безобразие!»
Конечно, официанты те, зорко доглядывая за тарелками русских гостей, мгновенно подоспевая с дымящими кусками мяса, нанизанными на длинные вертела и «шпаги», ублажали нас не просто и не только из «уважения». Мы заплатили за обслуживание на входе, приобретя, так сказать, входной билет, который не ограничивал ни размер угощений, ни время пребывания за уютным столом. Просто я не ведал об одной «тонкости», о которой знал помпа; в конце концов, сжалившись надо мной, он хитро подмигнул: «Вилку и нож положи на тарелку и мучения твои прекратятся!»...
При выходе из маракайского «Быкопетуха», где оставили за обед пятьсот боливаров (говорят, недорого!), на нас обрушился внезапный и такой сильный ливень, что едва успели мы схорониться в «Мерседесе». Но сезон дождей еще не наступил. И ливень оказался непродолжительным, хотя вселил массу расстройств в Ольховского, ему предстояло остаться в Маракае «по делам предстоящего съезда», за который в январе 92 го «отвечает» Венесуэльское объединение русских кадет.
Ливень стих внезапно. Но по дороге к центру городка столпившиеся в небе черные тучи заугрожали новым дождём, который не замешкался, ударил по стеклам машины вновь. Пригнал нас к просторной усадьбе русского маракайца, доктора сельскохозяйственных наук, профессора Владимира Васильевича Бодиско. На звонок у ворот он вышел встречать – высокий, крупный, с большой головой при просторной лысине, в барском светло-коричневом до рогом халате, обхваченном тонким, витым и с кистями поясом. По случаю дождя – в накидке-плаще. Дождь к этой поре уже стих, изнуренная жарой почва так же быстро и мгновенно впитала небесную влагу.
Оглядывая простор усадьбы, меня всё подмывало сравнить её с дачей крупного партийного начальника в Союзе. И Волков, словно угадав направление этих шальных дум, кивнул на приближающегося Бодиско, в привычной своей манере высказался:
– Это, Коля, наш... как его... наш Суслов!
Бодиско я знал по публикациям в кадетском венесуэльском «Бюллетене», по статьям, таким же объемным, как и сам их автор, в журнале «Кадетская перекличка», выходящем ежемесячно в США. Аграрник со степенью доктора наук глубоко, естественно, с антикоммунистических, «белых» позиций излагал в своих материалах политические взгляды русских зарубежников на все, что происходило и происходит в «красной» России. Был он не только, по словам Волкова, «местным Сусловым, идеологом венесуэльской группы кадет», но и, как я понимал, авторитетным человеком в зарубежье, оттого, может быть, держался и перед друзьями и перед «гостем из России» с подчеркнутым достоинством.
Нет, мы не загостились. Нам предложили кока-колу со льдом, по чашечке кофе, на который мы – после обильного обеда в «Быкопетухе» – тоже с достоинством согласились. Кто-то из домочадцев – миловидная супруга, тетушка иль свояченица? – спросила «гостя из России», не откушает ли он «шарлотку». При этом я внутренне вздрогнул, поспешно проговорил – «нет, благодарю!», скорей не оттого, что уже был под завязку напитан, а потому, что до сей поры не ведал, что сие такое – померещился не кусок яблочного пирога, что и представляла из себя эта «шарлотка», а очередной «лапоть» объёмного мясного бифштекса. Впрочем, маленькая эта накладка не помешала мне тут же уточнить происхождение женской половины семейства.
Супруга Наталья Владимировна, в девичестве Ставрович, дочь полковника Российского Генерального штаба Ставровича, который окончил свои земные дни, работая кладовщиком местной фабрики, похоронен в Маракайе. Сестра хозяина «кинты» Людмила Васильевна Казнакова – вдова капитана первого ранга Флота Российского...
Поговорили привычно для меня о том, как «там» нынче? Крестьянский вопрос, положение в армии, нынешний парламент, движение «Память», об «этих» демократах...
Затем, провожая нас в обширном дворе, обихоженном цветочными клумбами, подстриженной травой лужаек, семейство махало нам вслед. Просто как-то, по-русски. Как машут уезжающим и в моей родной стороне.
Высадив за первым углом Ольховского, мы с Волковым налегке покатили по назначению.
К вечеру были в Валенсии. Пыльный, малоэтажный городок, с каким-то мощным промышленным предприятием на околице, по моим советским прикидкам – домостроительным комбинатом, встретил нас клонящимся на покой желтым солнышком, схлынувшей жарой.
Нас ждали. Отец Сергий на час задержал службу в церквушке по случаю праздника Вознесения. Но теперь, из-за нашего неурочного прибытия, служба уже началась. Мы сами отворили железные ворота двора и жилища четы Гуцаленко, въехали. Из под хозяйской легковой машины, что притуленно стояла у высокой каменной стены, разделявшей территорию этого крестьянского вида двора и церковного, с радостным лаем бросилась нам навстречу дворняжка Лайла. По земле расхаживали разноцветные куры. Под ветхой сарайкой, в клетках, торчали ушастые мордочки питомцев отца Сергия – кроликов. И над всем пространством столь милого сельской моей душе вида – высокое и раскидистое манговое дерево. Я подошел, потрогал висящие налитые плоды, тяжелые и сочные, напоминающие искусственно развешанные и покрашенные, как в новогодний праздник, двухсотваттные электролампочки.
Вспомнился вдруг такой же мощный тополь под окнами отцовского дома в Окунёво, на котором по весне свистели скворцы, а летом, в жару, устраивался и я, малец, забравшись на верхотуру по корявому стволу, наслаждаясь там, на верхотуре, укромной тополиной прохладой густых ветвей, терпким запахом нагретой солнцем, листвы, восторгом от проявленной смелости, наконец-то переборотым страхом перед этой тополиной высотой.
– Будто в родной дом приехал!
Волков понял моё настроение, покивал согласно.
Затем укромной, покрашенной в зелёный цвет калиткой, увитой похожим на сибирский хмель упругим вьюнком, проникаем на территорию церквушки. В открытых вратах её стоит кучка нарядного народа. Доносятся звуки службы и запах ладана. Подошли, поздоровались с народом, видно, как и мы, подошедшим с запозданием. Из церквушки слыхать слабое пение. В робком свете верхней электролюстры и горящих перед иконами свечек увидел я отца Сергия. Высокий, в черной камилавке, как-то пополам перегнутый в пояснице, он вел службу, тихо помахивая курящим дым ком кадилом.
– Пройди в церковь, – зашептал на ухо Георгий Григорьевич. И заметив мою нерешительность, опять прошептал настойчиво: – Знаю, что некрещеный... Но ведь твои родители – православные...
Остро захотелось курить. Всю дорогу я крепился с некурящими спутниками, а здесь, приметив укромную толчею пальм в даль нем углу церковного двора, решительно зашагал в манящем направлении. Сладостно наглотавшись дыма болгаро-советского «Опала» – остатков дорожного запаса, вернулся на место.
Потом стали подходить соотечественники. Пожимали руку.
