Газета Завтра - Газета Завтра 248 (87 1998)
Корр. Но, как мы видим, вам приходится в силу остроты ситуации говорить сейчас и о политике. И это слово особенно ценно, потому что оно не куплено ни одним политиком, ни одним лоббистом. Ваши слова не уловлены золотым крючком - только микрофоном. В начале нашей беседы я спросил: какой представляется вам жизнь с вершины гигантской горы прожитых лет. Вы многое сказали о прошлом и настоящем, спасибо за это. И все-таки, каким видится вам наше грядущее?
В. Р. Я за социалистический образ жизни. Я не хочу диктатуры ни личности, ни партии, я хочу жить в цивилизованном социалистическом государстве. Хочу, чтобы государством управляли люди, любящие свою страну и ее народ, делающие все для того, чтобы людям жилось хорошо - всем-всем-всем!
Корр. Для того, чтобы такое государство стало реальностью, мы должны избежать катастрофы…
В. Р. Я боюсь катастрофы двойной. С одной стороны, я боюсь бунта. Бунт - это непродуктивно. С другой стороны, я боюсь полного порабощения России Америкой. Я боюсь, что исчезнет русский дух.
Мы отступаем. Идет человеческая убыль. Мы потеряли самостоятельность. Мы потеряли огромную территорию. Как в Великую Отечественную войну, мы сдали Брест, Минск, Одессу, Киев, Харьков… Но на той войне наступил Сталинград. Верю: и сейчас Сталинград наступит.
Беседовал Иван СЕРГЕЕВ
Николай КУЗИН ПОЖИЗНЕННЫЙ НАСТАВНИК ( Слово о старшем друге )
Да, Я называю этого человека так, и прежде всего потому, что он был, есть и остается моим духовником, моим пастырем. И не только моим, я бы мог назвать еще некоторых, нравственное выпрямление которых произошло благодаря общению с этим человеком. А для меня он еще и литературный крестный, ибо, не случись той судьбоносной встречи более четверти века назад, еще неизвестно, как бы сложилась моя судьба и встал ли бы я на профессиональную литературную тропу.
Но пора уже, пожалуй, назвать и его имя: Михаил Петрович Лобанов, выдающийся литературный критик современности, страстный публицист, один из тех писателей, что олицетворяют совесть русской литературы…
Я встретился впервые с Михаилом Петровичем в заграничной ныне Риге, вернее, в Дубултах, в Доме творчества Союза писателей, на совещании-семинаре молодых критиков, куда я был вызван из своего тогдашнего Свердловска в качестве “семинариста”, а Михаил Петрович прибыл туда в качестве одного из руководителей. Произошло это, помнится, в апреле 1972 года.
В Ригу (Дубулты) я полетел без особого энтузиазма, потому как стал уже тяготиться своими занятиями текущей литературной критикой - много приходилось писать “в стол”, а молодое честолюбие жаждало широких публикаций, признания и даже славы - я тогда не сознавал своего почтенного тридцатилетнего возраста и всерьез считал себя весьма молодым. На семинаре, правда, встретился и познакомился тоже не с юношами, но все-таки некоторые из участников были на 5-6 лет моложе меня, что и заставило меня призадуматься: а хватит ли “пороха”, чтобы выдержать конкуренцию с энергичными, еще больше меня честолюбивыми молодыми “зоилами”?
С одним из таких задиристых и весьма напористых служителей критики я познакомился и подружился в день приезда - то был Владимир Васильев из Волгограда (ныне - москвич), с которым мы потом и “нанесли визит” Михаилу Петровичу. Васильев, как и я, тоже пребывал в растерянности: заняться ли критикой основательно, или, удовлетворяя любительский зуд, посвятить себя научной и преподавательской работе (он подвизался в пединституте).
Но до “визита” мы, “семинаристы”, конечно же, в первую очередь приглядывались друг к другу, прощупывали возможности коллег, наспех проглядывая привезенные с собой публикации. В день официального открытия семинара нам представили руководителей (среди них были В. Дементьев, Ал. Михайлов, Ю. Борев, И. Гринберг, Д. Молдавский, совсем еще молодой тогда Вл. Гусев и герой моих заметок). Я попал в группу Д. Молдавского, В. Васильев, кажется, к Ю. Прокушеву (тоже один из руководителей семинара), но оба “нацелились” на Михаила Петровича, зная его глубокие работы по периодике, по книгам “Сердце писателя”, “Мужество человечности” и другим. Книги и статьи других руководителей нам тоже были известны, но не вызывали не только восторга, но даже элементарного уважения - все они изобиловали конъюнктурностью, исключая разве работы Вл. Гусева, но эстетизм последнего и мне, и Васильеву был чужд.
И вот после нескольких дней занятий, прогулок по Риге и Рижскому взморью, веселых попоек мы с Васильевым все-таки решились напроситься к Лобанову на встречу. Михаил Петрович совершенно нас не знал, ничего из наших опусов не читал, поэтому отнесся к нашей просьбе “об аудиенции” несколько настороженно. Когда мы пришли с Володей Васильевым в комнату Михаила Петровича, то застали там Вячеслава Горбачева, ассистента Лобанова по семинару, и почувствовали себя не совсем уютно, ощущая, что Горбачев вовсе не намерен покидать лобановские апартаменты.
Михаил Петрович прекрасно понимал, что мы пришли к нему с какими-то тревожными вопросами, но особо не любопытствовал, представляя возможность нам “выговариваться по обстоятельствам” (присутствие В. Горбачева его теперь уже, видимо, раздражало, но изменить ситуацию было невозможно). Мы что-то робко лепетали о “народности” литературы, о своих желаниях заниматься критикой не на потребу дня, а по велению сердец. Все это выглядело несколько напыщенно и не совсем доверительно, хотя шли мы к Лобанову как раз с решительным намерением поделиться самыми сокровенными задумками…
Да, доверительного разговора в тот “визит” наш к Михаилу Петровичу не получилось, но зато в последующие дни семинара Лобанов уже не выпускал нас из виду и при каждой возможности выказывал лично мне, например, явную благожелательность - это я чувствовал, как говорится, всеми фибрами души - недаром же я даже задумал тогда “перебежать” в лобановский семинар (осуществить сие намерение, правда, не успел). А на банкете, устроенном по окончании семинарских занятий, помнится, я произнес весьма эмоциональную речь во славу Михаила Петровича (он, правда, на том банкете не присутствовал, уже уехал в Москву, но это и давало мне возможность говорить раскованно и непринужденно), чем вызвал явное неудовольствие других руководителей семинара.
И когда в 1976 году писатели Свердловска (Екатеринбурга) предложили мне вступить в их содружество, я рискнул попросить у Михаила Петровича рекомендацию, правда, не очень-то надеясь, что он согласится быть моим “крестным” (мне было известно, что он крайне редко давал подобные рекомендации). Но все обернулось для меня как нельзя лучше: Михаил Петрович рекомендацию написал, а впоследствии, когда возникли трения по поводу утверждения моей кандидатуры в приемной комиссии, решительно вступился за своего подопечного, т. е. меня грешного, обратился с письмом к тогдашнему первому заместителю председателя Правления союза писателей России Ю. В. Бондареву, в котором просил-требовал (именно так!) рассмотреть вопрос о моем приеме на секретариате. Пожалуй, прежде всего только благодаря ходатайству Михаила Петровича мое “дело” было включено в повестку дня заседания выездного секретариата в Волгограде, где я был принят в писательское сообщество 15 мая 1977 года.
А встречи мои с “крестным отцом” участились и становились все откровеннее и дружественнее. Теперь я уже при каждой поездке в Москву старался непременно разыскать Михаила Петровича и пообщаться с ним. Он и Юра Селезнев стали для меня, пожалуй, самыми близкими и самыми желанными из всех близких друзей, а после кончины незабвенного Юры Михаил Петрович остался единственным в мире человеком, которому я остался беззаветно преданным, которого боготворил не только как талантливейшего литератора, но и как нежнейшего, благодарнейшего друга.
Но Михаил Петрович - друг особенный, не столько друг-соратник, сколько и, главным образом, друг-наставник, хотя вроде бы открыто никогда не претендовавший на роль учителя-авгура, напротив, всегда стремившийся избавиться от малейшего налета покровительства в общении с младшими товарищами. Но такова уж дана, видимо, свыше Михаилу Петровича аура, что ли, что всякий общающийся с ним невольно ощущал себя ведомым, как бы зависимоподчиненным - это, между прочим, подмечали все мои московские друзья, включая и Юру Селезнева, и Юру Лощица, и Витю Калугина, и Володю Бондаренко… Но свою “ведомость и зависимость” мы, младшие сподвижники Михаила Петровича, признавали и принимали без всякого чувства ущербности, прекрасно сознавая духовное превосходство нашего “Архистратига” (так однажды очень точно, на мой взгляд, назвал его Юра Лощиц в одной из статей). Да и жизненный опыт Михаила Петровича ни в какое сравнение не был сопоставим с нашим: семнадцатилетним пареньком он ушел на фронт Великой Отечественной, принял участие в Курской битве, где был ранен и контужен; после войны закончил Московский государственный университет, аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию (по роману Л. Леонова “Русский лес”, между прочим), работал в газете “Литература и жизнь”, несколько десятилетий вел творческий семинар в Литературном институте. Пользуясь исключительным авторитетом и любовью своих питомцев всех выпусков - это может подтвердить всякий, кому довелось заниматься в лобановском семинаре, - к раздражению своих многочисленных недоброжелателей.
