Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2004)
Когда ребенок намеренно старается оскорбить, уязвить взрослого, это, конечно, тоже не норма. Но тут можно предполагать избалованность, демонстративность, хамство, на худой конец — психопатию. Однако неадекватности тут все-таки нет. Хотел поиздеваться — и поиздевался. А вот когда искренне хотел порадовать издевательством, не понимая, что тут плохого, это уже гораздо более серьезная, глубинная неадекватность.
Бедняга ушел, и тут кассета памяти немного прокрутилась назад. Мы вспомнили рассказ журналиста Ромы о выпускном вечере. А ведь он, выходит, сообщил нам нечто очень важное!.. Правильно говорят: “Пока жареный петух не клюнул...”. Всё, клюнул! Начинаем осмысливать.
И первая наша мысль, как это часто бывает вначале, имела форму вопроса: есть ли какие-то существенные различия между Пашиным “дружеским шаржем” и школьным капустником? Если есть, то какие? Степень похожести пародии на оригинал? Да, конечно, в этих двух случаях она была различна. Но, с другой стороны, и возраст детей разный. И потом, еще неизвестно, что обиднее: беспомощный рисунок, не имеющий с тобой ничего общего, или талантливое высмеивание твоих реальных недостатков. Пожалуй, второе гораздо обиднее. Изобрази женщину-тростинку бочкой, она и не подумает обидеться, потому что уверена в своей стройности. А вот если у нее немного длинноват нос, то, увидев себя на карикатуре в образе Буратино, она, может, конечно, вымученно улыбнуться, но про себя с тоской подумает: “Надо было еще тогда, в юности, сделать пластическую операцию. Жалко, что не решилась”.
Какие же еще различия?.. Насмешка (или, скажем помягче, подтрунивание) присутствует и там, и там. Причем в обоих случаях не за глаза, а в открытую. Но, наверно, и тут важна разница в возрасте — целых десять лет. Да, это существенно. По крайней мере, когда маленький ребенок передразнивает взрослых, к этому у нас до сих пор относятся отрицательно. Пашина мама, например, покраснела до ушей и попыталась отнять рисунок. Хотя с больного ребенка какой спрос? И все же ей было стыдно за сына, который из-за болезни не понимал нелепости такого поведения.
Ну а почему, если в сущности тем же манером прощаются со своими учителями семнадцатилетние, это воспринимается как норма и вызывает дружеский ответный смех? Вероятно, потому, что они уже не дети, а без пяти минут взрослые. Собственно, исходя из такой логики мы и не разделили поначалу Ромино возмущение капустником.
Но, с другой стороны, разве ребята, став выпускниками, перешли в категорию учителей? Иными словами, разве они сравнялись со своими наставниками? — Отнюдь нет. Даже когда через тридцать-сорок лет люди приходят в школу на вечер встречи, иерархия “учитель — ученик” сохраняется. Простая учительница физики называет всемирно знаменитого академика Игорьком, а он ее почтительно — Светланой Алексеевной. И скорее она может рассказать о нем на таком вечере что-нибудь смешное про его рассеянность и неаккуратность, а ему и в голову не придет напомнить ей, как ребята за глаза подшучивали над ее подслеповатостью, которая позволяла свободно пользоваться шпаргалками.
Значит, все-таки принципиальной разницы между семилетним шизофреником Пашей с его “дружеским шаржем” и вроде бы вполне нормальными семнадцатилетними выпускниками с их прощальным капустником нет! Как бы выпускники ни пыжились, они все равно не сравняются со своими наставниками. Зато с Пашей они сравнялись своей неадекватностью. Ведь психически здоровый ребенок уже в пять лет знает, что можно позволить себе со сверстником, а что — со взрослым, что — с близким родственником, а что — с чужим человеком.
У психически же нездоровых детей это чувство дистанции нарушено. Так что отмена иерархии “взрослый — ребенок”, “учитель — ученик” утверждает патологические модели поведения и, если угодно, шизофренизирует общество. Пока это распространяется в основном на подростково-молодежную среду, но уже начинает спускаться и ниже, к малышам. Увы, не единичны случаи, когда ребенок от горшка два вершка, а уже мнит себя равным взрослым, критикует их со знанием дела, дразнит, высмеивает. Пятилетняя девочка, собираясь в гости к бабушке, говорит маме: “Надеюсь, она за неделю поумнела и не будет со мной спорить?” А другая девочка, чуть постарше, возмущается “легкомыслием” матери: “Ты с ума сошла? Зачем нам третий ребенок? У нас с Ванькой и так одна комната на двоих!” И мать начинает испуганно оправдываться, чуть ли не испрашивать у дочки разрешения на “ответственное родительство”(любимое клише “планирования семьи”).
Неуместное партнерство
А теперь опровергнем сами себя. Существенная разница между Пашиным “шаржем” и школьным капустником все-таки есть. Только не в акции детей, а в реакции взрослых. Мы, конечно, не ярились, не кричали, но достаточно определенно дали Паше понять, что ничего хорошего и ничего смешного в таком поведении со старшими (тем более с педагогами!) нет. А маме лишний раз объяснили, что Паша не соблюдает границ в общении со взрослыми не по злонамеренности, а потому, что он их просто не чувствует. И его особенно опасно воспитывать в системе столь популярных сейчас партнерских отношений со старшими, а, напротив, нужно четко задавать традиционные рамки поведения.
Учителя же повели себя диаметрально противоположным образом: они встали на одну доску с детьми и, может быть, искренне, а может, натужно — в конце концов, большой разницы нет — посмеялись над собой. Вероятно, кто-то из них даже помогал детям сочинять репризы. Уж во всяком случае, такой демократичный стиль отношений сложился в школе не вдруг, а был привычным. Однако стиль отношений с детьми всегда задают взрослые. В семье — родители, в школе — учителя, то есть хозяева того или иного микромира, в котором обитает ребенок.
Тогда возникает вопрос: почему взрослые сейчас так поощряют панибратство? Особенно это изумляет в среде учителей, которые, наоборот, всегда отличались консерватизмом и иногда держали даже чрезмерную дистанцию с учениками. Причин тут много. Явных и не очень. Большую роль сыграл на фоне бурно развивающейся демократии страх быть обвиненными в диктатуре. “А вдруг ребенок вырастет и будет нас ненавидеть? — думают взрослые. — Говорят же психотерапевты об огромном значении обид, нанесенных в детстве, о психотравмах, которые негативно влияют на всю оставшуюся жизнь...”.
И непременно вспоминают случаи из своего прошлого, как их самих обижали родители и педагоги. Ведь если задаться целью, настроиться на определенный лад, всегда можно много чего вспомнить. “Ну, уж нет! — думает родитель, он же бывший обиженный ребенок. — У меня с моими детьми все будет иначе. Мы будем друзьями”.
А дружба предполагает равноправие. По крайней мере, в идеале. В ней нет начальника и подчиненного, управляющего и управляемого. Каким путем взрослый, который выше ребенка по интеллекту, физической силе, образованию, социальному и материальному положению и прочим параметрам, может сравняться со своим сыном или учеником? С одной стороны, ему придется искусственно взрослить ребенка, посвящая его в те сферы жизни, которые в традиционной системе представлений не считаются детскими. Но нельзя же вырастить человека сразу на полметра или одномоментно увеличить размер его ноги с тридцать второго до сорок пятого. Поэтому гораздо проще, образно говоря, самому встать на четвереньки, прикинуться ему равным, партнером. Это приятно еще и потому, что дает иллюзию вечной молодости, которая сегодня в почете. А заодно и снимает со взрослого ответственность за воспитание. Друзей особенно не воспитывают, это даже считается бестактным.
В миллионах семей дети сейчас позволяют себе (точнее, им позволяют родители) то, что еще лет двадцать назад было неслыханным. Мы в своей работе сталкиваемся с огромным количеством примеров детско-родительского партнерства. Приведем всего два.
Пятилетний Степа занимается горнолыжным спортом, или, как сейчас говорят, “экстремными лыжами”. Правда, забираться на гору ему пока тяжеловато, и когда подъемник не работает, что случается нередко, — все-таки у нас тут еще не совсем Европа — Степу наверх затаскивает мама. И вот однажды он учинил ей форменный скандал. Причина была серьезная. После занятий тренер угостил маленького горнолыжника пряниками, сказав, что Степа их честно заработал. Один пряник мальчик тут же запихнул в рот, второй зажал в правой руке, а третий протянул маме. Голодная мама, решив, что сын с ней поделился, пряник съела. И уличена была не больше не меньше как в воровстве чужой собственности! Оказалось, что Степа дал ей пряник на сохранение.
— Я же его заработал! — в слезах возмущался мальчик. — Какое ты имела право?
— А я что, не заработала? — оправдывалась мама, сторонница дружески-партнерских отношений с ребенком. — Кто тебя привез на машине? Кто деньги платит за секцию? А на гору тебя переть, думаешь, легко было? Да я вкалывала, как лошадь!
