Итоги Итоги - Итоги № 49 (2013)
В прошлые времена — в Древней Греции, Древнем Риме, Средневековье, в эпоху Ренессанса геометрия, а значит, и рисование входили в состав 2-й ступени образования: так называемый квадриум вместе с музыкой, арифметикой и астрономией.
Собственно говоря, все, чем занимался Яков Чернихов, было проявлением геометрии нового времени, которая являла себя и в релятивизме Эйнштейна, и в живописи авангарда, и в музыке Шенберга. Педагогика была для него миссионерской деятельностью: он бесконечно обучал графике — от рабфаковцев до преподавателей, и выставки учеников составляли до 10 тысяч работ. Но при этом был убежден, что «нам надо воспитывать не производителей, а потребителей искусства».
Он декларировал, что необходимо всеми средствами развивать человеческую фантазию, и пытался раскрыть этот «мем» творчества в своих учениках. Причем для него было важно заграфировать фантазию, мечту, материализовать ее, шла ли речь о его «Конструкциях машинных форм», «Архитектурных фантазиях» или же о построении орнамента или классического шрифта.
Яков Чернихов был человеком эпохи Возрождения, типом мастера, обладавшим широчайшим диапазоном творчества. Днем он преподавал, занимался проектированием, а ночью рисовал. В последние годы жизни много занимался построением классического шрифта, выполнил универсальный модульный анализ и в общей сложности успел подготовить около 170 таблиц, где были и латинские, и старославянские, и древнеарамейские азбуки. В каждой из них он находил именно ту систему пропорциональных построений, которую нес конкретный алфавит, словно музыкальное произведение.
— Были у вас сомнения, когда решали, стоит ли идти по стопам деда?
— Я, можно так сказать, родился и вырос под картинами Якова Чернихова, не говоря уже о том, что помню его самого, поскольку он часто приходил к нам — в нашей с мамой квартире был его кабинет. Это была темная комната, все стены которой увешаны его картинами, до сих пор помню запах его кабинета. И каждый раз, когда приходил, он сгребал меня в охапку и швырял под потолок, а потолки в том доме были высокие, под четыре метра. Это был сладкий ужас, но я обожал этот процесс...
Так что вопрос, какую профессию я выберу, не обсуждался. Правда, в 14 лет я сказал маме, что мне больше нравится архитектура кораблей. И что я лучше поеду в Ленинград поступать в Кораблестроительный институт, чем буду строить бездарные пяти- и девятиэтажки. Мама заплакала, а я поехал в Ленинград на разведку. Там и узнал, что корабельный архитектор увидит свой корабль, спущенный со стапеля, через 10—15 лет, поскольку таков цикл его создания.
А потом кто-то из ребят принес в школу большой архитектурный журнал «Современная архитектура» — черно-белая перепечатка известного французского журнала, где чуть ли не на первой полосе были размещены «Архитектурные фантазии» Якова Чернихова. Вместо вводной статьи соратника Ле Корбюзье Жоржа Кандилиса по идеологическим соображениям была напечатана статья Анатолия Стригалева, но иллюстрации сохранились. Журнал обошел все старшие классы, а я глубоко внутри себя интуитивно ощутил, что был не прав.
Мама снова заплакала — уже от радости, а я пошел на подготовительные курсы в Архитектурный институт.
— Громкая фамилия помогала или мешала в профессии?
— Фамилия Чернихов — это как награда авансом. В отрочестве испытываешь гордость права ношения. Ты рисуешь архитектурные фантазии, «как Яков Чернихов», — маме они, конечно, нравились и поддерживали веру, что со временем сын Андрей станет архитектором и продолжателем дела деда. Но потом с годами к тебе приходит осознание, что «как», конечно, можно, но не имеет смысла. Могущественный, накрывающий действительность и раздвигающий горизонты дар Якова Чернихова нуждается не в композиционных клонах, а в осмыслении и развитии. Как говорил архитектор Константин Мельников, искусство — это когда ты можешь сказать: «Мое!»
— У наших архитекторов начиная с 50-х годов сказать «Мое!» как-то не получается.
— То, что современная советская архитектура 50—60-х годов, архитектура оттепели не вернулась к русскому авангарду, говорит о компилятивном характере русской культуры. Ты русский архитектор, тебе сказали: делай, можно. Почему ты не берешь 20-е годы? Почему не хочешь продолжить то, что было сделано русскими? Мы не вернулись к себе, но неистово стали листать западные журналы и искать вдохновения у Оскара Нимейера.
В результате получилось вот что: 20-е годы русского конструктивизма в 1933—1935 годах закрываются, они уходят на Запад. Запад начиная с 1928 года за это время проходит ар-деко, который по сути является стилем фашио, потому что приходится на эпоху Гитлера, Муссолини. Его не очень любят ассоциировать с фашизмом, но это, увы, так. СССР в то же самое время переживает период неоклассики, ампира.
В 1950—1960-е Запад возвращается к своему рационализму и подхватывает русский конструктивизм, а хрущевские архитекторы берут западную архитектуру 1950—1960-х, все журналы зачитываются до дыр. И это происходит до сих пор. И до сих пор наши голландские, американские и японские коллеги держат на столе книги советских архитекторов 20-х годов.
— Но при этом вам удалось именно в России создать престижную международную премию. Как возникла эта идея?
— Мы с 1987 года дружим с болгарским архитектором Георгием Станишевым, сыном Димитра Станишева, секретаря ЦК по международным вопросам в правительстве Тодора Живкова. Димитр Станишев был одним из участников самого бескровного переворота среди бывших социалистических стран. Мы с Георгием Станишевым в 1987 году отправились в монастырь Святого Кирика под Пловдивом, который правительство Болгарии выделило нашему старшему другу Георгию Стоилову под резиденцию Международной академии архитектуры. До того момента Стоилов два года занимал кресло президента Международного союза архитекторов. Мы с Георгием Станишевым поехали туда в одном автобусе.
Спустя три дня мы возвращались из этого монастыря и за весь путь до Пловдива, занявший 27 с половиной минут, мы придумали создать международный фонд Якова Чернихова, провести международный конкурс его имени и когда-нибудь основать что-то вроде премии молодым архитекторам. Мы методично, шаг за шагом стали реализовывать эти идеи, потом появились новые.
— Например?
— Уже в 1988 году мы провели международный конкурс-круиз «Пространство цивилизации XXI века». Представьте себе: пятипалубный теплоход «Лев Толстой», 10 дней плавания — Варна, Афины, Венеция, 300 архитекторов из 35 стран, друг Ле Корбюзье Пьер Ваго и Ричард Ингланд в жюри. С корабля шли телеграммы Михаилу Горбачеву и Рональду Рейгану.
Перед поездкой я попросил свою приятельницу Аню Шукурову — племянницу митрополита Волоколамского Питирима, возглавлявшего издательский дом РПЦ, организовать встречу с ним, и он нас принял. Мы с Георгием попросили его в год 1000-летия крещения Руси делегировать от РПЦ кого-нибудь в плавание, чтобы отслужить молебен. Потому что эта дата попадала как раз на середину нашего круиза. Он делегировал отца Геннадия — молодого священника, который в свое время окончил Архитектурный институт, а также Михаила — представителя издательского центра РПЦ.
Отец Геннадий всю поездку носил с собой маленький альбом, куда, вспомнив свою архитектурную молодость, делал акварельные зарисовки. А вечером мы с ним садились на корме, и он своим басом мог петь псалмы, Высоцкого, Бачурина. Молебен в честь 1000-летия крещения Руси служили в моей каюте, и я до сих пор храню оставшиеся после него свечки.
— Москва в последнее время один за другим объявляет конкурсы, о которых, без преувеличения, говорят во всем мире. На ваш взгляд, хорошая тенденция?
— Русские архитекторы в Советском Союзе были отлучены от международной архитектурной жизни, потому что наше участие в ней заканчивалось там, где начиналось: в членстве Союза архитекторов СССР в Международном союзе архитекторов. Плюс редкие поездки за рубеж групп советских архитекторов, а также некоторые объекты в тех странах и регионах, где было велико влияние Советского Союза, — в Африке, Азии, на Кубе.
Между тем западная архитектура формировалась в условиях открытого общества, где априори считалось, что наиболее яркие результаты получаются в рамках конкуренции, то есть в формате конкурса — городского, страны, международного. Не участвуя в этом процессе, мы автоматически становились региональными архитекторами и никоим образом не были встроены в реальную международную деятельность.
Пусть конкурс на Московскую агломерацию и был полностью скалькирован с конкурса на Большой Париж, прошедшего несколько лет назад, он продемонстрировал три важные вещи. Во-первых, из девяти команд не было ни одной мононациональной, все они были смешанные. Во-вторых, во всех командах были российские архитекторы, выступавшие либо в качестве лидеров, либо в качестве компаньонов. В-третьих, несмотря на отставание в практических технологиях урбанистики (советская градостроительная школа, по тем временам одна из лучших в мире, канула в прошлое вместе с СССР), «русские» команды продемонстрировали не только высокий потенциал, но и были в числе лидеров шестимесячного конкурсного марафона.
