Журнал Русская жизнь - Земля (сентябрь 2007)
Ах, как сказано: побочный, чужой, темный труд!
2. Конфликты, обычаи, совесть. Ольга Семеновна Калинова: «Сейчас вон как? Не работает человек, ленится. И как будто так и надо. А раньше тому, кто не работал, в праздник не флаг на ворота вешали, а рогожку на палке. И еще напишут на заборе: „Лодырь“».
Нина Васильевна Крупевич: «У нас в деревне американца пожгли, двоих мужиков посадили. Был бы просто фермер, не американец, не посадили бы. Вот глупость человеческая - не посмотреть, кого жжешь-то!»
«Земля общая. На ней все равны. Я считаю, выживать нужно вместе, а не поодиночке, как птица Сфинекс. Ну, председатель совхоза - на него даже не сердятся, что он богатеет. Говорят, жребий у Алешки такой».
Анна Андреевна Кузьмина: «Подходит моя подруга и говорит: слушай-ка, я поеду туда на деревню! Зачем тебе туда надо ехать? Я найду ту бл*дь и разобью ее, с которой мой Иван там живет. Я говорю: ты вот приедешь в деревню, люди там. И будешь искать бл*дь. А тебя спросят: а ты кто такая? Честная?»
Мария Ивановна Шилкина (село Покрово-Алексино Тамбовской области): «Справедливость, она какая? Меня свекровь в юности не обижала, и я ее не обижаю. Бывало, меня спрашивают девки на работе, чем я кормлю свекровь, что она у меня такая белая и пышная: „Идет вся такая, вся блестить“. - „Да, - говорю, - ничем особенным. Она у меня все подряд может есть“».
«Но я же мяса у рабочих не воровала. Они и потом, когда я не работала в столовой, меня встречали и здоровались: как здоровье, Марь Ивановна, как живешь? А если бы обижались, разве бы стали так здороваться? Нет, я мясо другим путем добывала. Привезут тушу на сто двадцать килограмм, взвесят, а запишут на сто килограмм».
«А Наташка говорила, что она взяла себе сервиз на двести всяких тарелок. В столовую привезли его. А он такой красивый, что на стол поставишь тарелки, они и без мяса смеются. Она по дешевке и взяла себе. Ну, она же главный повар в столовой».
Валентина Богданова: «Кто владеет водкой в селе, тот может все».
3. Культура, гламур. Нина Васильевна Крупевич: «Иди в дом, кура озимая, там твой Дима Баклан поет!»
Валентина Богданова: «Я пришла к соседке, а она телевизор смотрит. Увидит рекламу порошка и говорит: „Да чтоб он сдох, твой порошок!“ Потом майонеза, и опять: „Да чтоб он сдох, твой майонез!“ Ивановна, говорю, ты чего это? А она мне говорит: „Это я в шутку!“»
Алевтина Ивановна Простова (село Григорьевка Смоленской области): «Как раньше ходили в юбках-то без ничего. Идешь, а в жопе снег. Вспомнить страшно. А внучка сейчас такие трусы надевает, что я ей говорю: мы по бедности, а ты по достатку жопой снег жуешь!»
Ольга Семеновна Калинова: «Мы в детстве кукол из тряпок делали - и головы, и руки. Из тряпок платье сошьем, оденем. Шапку сделаем. И сиськи приделаем ей, тоже из тряпок. И жениха ей сделаем. И койку им зробим. Все это из тряпок, из деревяшек».
Последнее свидетельство меня потрясло. Самодельная кукла Барби! В тиши, под сенью дубрав, летом 1932 года дети хутора Дамановка изобрели предмет, ставший одним из символов гламурного потребления. Барби - это же социальный конструктор. Из самых простых кубиков можно построить мост, дорогу, дом, замок, страну. А из самой дорогой Барби со всеми ее домами и машинами можно построить только соседскую семью. И кто это пишет, что Барби дает детям недоступные модели поведения, недостижимую мечту? Наоборот, примиряет, смиряет с некоторой пустотой грядущего.
Подвиг
В селе Верхнее Воронежской области случилось чрезвычайное происшествие. Одна из жительниц села, сорока лет от роду, нашла на своем огороде старую немецкую мину. Позвонила в город. Приехали саперы, милиция, деревенская администрация заглянула. И с ужасом собравшиеся увидели чисто вымытую мину, лежавшую на белом полотенце. Хозяйка объяснилась: «Стыдно со своего подворья грязную вещь отдавать. Никогда я себе такого не позволяла. Перед людьми неловко. Я зажмурилась, Богу помолилась и вымыла».
Наша героиня, совершив с риском для жизни беспримерный подвиг, доказала верность самостоятельно изобретенным ценностям: искренней, горячей зависимости от мнения окружающих и важности репутации.
Готовность довольствоваться своим жребием, ответственность, чрезвычайная значимость не богатства, а «доброй молвы», «приличного положения в обществе», - викторианские добродетели. Прибавьте к ним русскую жалостливость и легкую снисходительность к своим и чужим порокам, рожденную столетием средневековых испытаний, возвративших в обиход средневековую нравственность. Вот и портрет селянки ХХI века.
На огороде стоит русская крестьянка. Она знает вкус власти - хотя бы уже потому, что нет большей власти, чем власть женщины над ребенком. Но эта власть равна любви, и оттого отступать ей некуда. Бесконечно долго, сто лет подряд, она копает картошку. Позади голодные рты, большие города, населенные жадными, бесконечно жалкими детьми.
Дмитрий Быков
Телегия
Деревня интересовала писателей-деревенщиков меньше всего
В русской литературе 70-х годов XX века сложилось направление, не имеющее аналогов в мире по антикультурной страстности, человеконенавистническому напору, сентиментальному фарисейству и верноподданническому лицемерию. Это направление, окопавшееся в журнале «Наш современник» и во многом определившее интеллектуальный пейзаж позднесоветской эпохи, получило название «деревенщики», хотя к реальной деревне, разумеется, отношения не имело.
Реальную русскую деревню следовало описывать средствами экспрессионистскими, или фантастическими, или в крайнем случае житийно-апокрифическими, но никак не прогорклыми красками из арсенала народнического реализма, благополучно исчерпавшегося еще во времена Николая Успенского. Что бы Толстой ни писал о народе в заметках вроде «Благодатной почвы», в художественной литературе получалась «Власть тьмы», нагромождением ужасов превосходящая нелюбимого автором Шекспира. К началу застоя в деревне гнили сразу два уклада - общинный и колхозный; оба были неэффективны и способствовали моральному разложению. Об этом реальном положении дел после Овечкина и отчасти Троепольского писали только Черниченко со Стреляным, но они ведь очеркисты, и если кому стоило браться за тему всерьез, то, пожалуй, действительно очеркисту. Изменить ситуацию в глобальном смысле ему не по плечу, но спасти тех, кого еще можно спасти, только он и властен. Не случайно очерк - основной жанр собственно деревенской литературы: жанр быстрого реагирования.
Что до деревенщиков, они ничего исправлять не желали, и большинство их текстов были формально выдержаны в жанре сельской элегии, «телегии», «элегических куку». Все, что можно было сказать о наступлении города и умирании древних богов, уже сказал Есенин в «Сорокоусте», а в менее концентрированном виде - Клюев. Проза и поэзия деревенщиков - литература антикультурного реванша, ответ на формирование советской интеллигенции и попытка свести с нею счеты от имени наиболее несчастного и забитого социального слоя - крестьянства.
Вражда народа и интеллигенции - чистый продукт почвеннического вымысла. На самом деле это вражда одной интеллигенции к другой. Любой, кому случалось жить в деревне или хотя бы подолгу гостить там, знает, что зависть и вражда деревенских к городским в девяноста случаях из ста преувеличены либо вовсе выдуманы. Персонажи, подобные Глебу Капустину из шукшинского рассказа «Срезал», водились и в городской среде, а как раз односельчане, что у Шукшина очень точно показано, этого жлоба ненавидели, хоть и любовались его жлобиадами. Ненависть деревенщиков к городу - не что иное, как реакция на формирование нового класса или, если угодно, нового народа. Сам факт появления авторской песни в 50-60-е годы свидетельствует о появлении этого класса: народом называется тот, кто пишет народные песни. С 50-х народом работали Окуджава, Матвеева, Визбор, Ким, Анчаров, Галич, позднее Высоцкий.
Прослойку, голосом которой они стали, ненавидели многие и за разное. Солженицын заклеймил ее именем образованщины, а так называемые деревенщики, не решаясь поддержать Солженицына впрямую, клеймили ее за оторванность от почвы, за неумение своими руками растить хлебушко. Квинтэссенцией такого отношения к этому новому народу - которому СССР был обязан конкурентоспособностью и выживанием как таковым - стала частушка из романа Евтушенко «Ягодные места», хвалебное предисловие к которому, между прочим, писал Распутин. «Англичане с Ленинграда к нам приехали в колхоз и понюхали впервые деревенский наш навоз». Все это было развитием позднего есенинского тезиса (к сожалению, в процессе алкогольной деградации личности его лирика все меньше походила на гениальное новаторство ранних стихов и постепенно скатывалась к дискурсу «скандал в участке»):
