Борис Бурлак - Каменный пояс, 1984

Мимо окна проплыл указатель с названием деревни — Убалино. Название вызвало улыбку. Когда-то взрослые шутили, передразнивая нашего пастуха: «Заманилки не догонишь — Убала держи». Значит, скоро Заманилки. А там до Кочердыка, то есть до Целинного, — рукой подать.

Шумихинский тракт построили после того, как в Целинном районе освоили новые земли. Старая, петляющая и труднопроезжая проселочная дорога для перевозки зерна на Шумихинский элеватор не годилась. Зимой она мучила шоферов и селян. Как-то во время зимних каникул я добирался домой целую неделю. И на тракторах, и на лошадях. А всего-то девяносто километров.

Трудно передать словами то чувство, которое испытываешь, приближаясь через много лет к своей маленькой родине. А потому и передавать его не буду. Пусть оно останется со мной.

Бывший Ново-Кочердык. Село основано переселенцами из Смоленской, Псковской и Владимирской губерний впервой половине XIX века. Среди них был и мой прадед по отцу Петр Федорович.

Здесь прошло мое детство. Здесь мы играли в бабки, в лапту, гоняли по пыльным улочкам деревянного «чижика». Здесь голодные и холодные познали во время войны вкус многих трав.

Село сильно расстроилось. Исчезли избушки и мазанки. Появились двухэтажные дома из белого кирпича. Многое изменилось после того, как село стало районным центром.

От автостанции пошел вниз по улице к центру села. Мимо бывшей церкви. Теперь здесь районный Дом культуры. Рядом с ним сохранились два домика из красного кирпича. В одном из них в военные и послевоенные годы выдавали по карточкам хлеб. Точнее, по триста граммов на человека чего-то похожего на хлеб. Колючего и сырого. Шел мимо сквера, где стоит памятник Андрею Бухарову, погибшему в борьбе за Советскую власть в 1919 году. Улица, по которой я шел, хранит его имя. На деревянном мосту остановился. У этого моста в конце войны перевернулась автомашина с солью. Помню, как мы, малые и старые, выбирали эту соль из снега голыми руками. Она тогда была неслыханной ценностью.

Оперся на деревянные перила. Внизу вместо речки Кочердык тек ручей с одноименным названием. А тогда… весной ледоходом сносило сваи. И мост постоянно восстанавливался. Память уводила от сегодняшнего села с его многочисленными светлыми домами. И было грустно. То ли от воспоминаний, то ли от пересыхающей речки моего детства.

Так теперь ее все зовут. Для меня она останется Лидой Пивоваровой, старшей сестрой Володи… Жили мы на одной улице. Делились последним куском хлеба и самыми сокровенными мыслями.

— Лидия Захаровна, — говорю я, — здравствуй! — И голос мой звучит неестественно.

— Здравствуй, — говорит она и называет взаимно меня по имени и отчеству.

Мне кажется, что мы все еще дети и временно изображаем взрослых.

— Проходи, садись. Я сейчас. Полью помидоры и что-нибудь приготовлю.

— Так поздно с работы?

— Посевная у нас. Ты ведь знаешь, что это за время.

Пока она хлопочет во дворе, я рассматриваю двухкомнатную коммунальную квартиру. Полы застланы красивыми самоткаными половиками. Идеальный порядок и чистота. Русская печь. Рядом — газовая плита. По-кошачьи мурлычет холодильник. Рыжий кот лежит рядом и молчит. Смотрит на меня серьезно и любопытно. В большой комнате все «по-городскому». Рядом с книжным шкафом — телевизор. В селе его называют домовым. Лучше не придумаешь. Нажимаю кнопку. Смотрю в окно и ясно слышу вечный зов своей памяти. Мои мысли обрывает голос за окном:

— Ах ты, мой хороший. Скучно тебе целый день без меня. Вот отсеемся, буду приходить пораньше.

Это Лида разговаривает с Волгой. Так зовут собаку. Потом мы садимся за стол, собранный на скорую руку.

— Может, выпьешь? — спрашивает она серьезно и грустно.

— По такому случаю можно.

Мы говорим и говорим.

— А помнишь, как вы с Володей славили под рождество? Кто сырчик даст, кто картошку, кто копейку.

— Помню.

— А помнишь, как колоски собирали…

Я уже давно там. И кажется, слышу оттуда: «А помнишь…»

Все помню.

Смотрю на ее лицо. Она похожа на мать, то есть на тетю Феню. Черты лица правильные. Хитринка в карих глазах. Морщинки, лучиками идущие от них и от уголков рта, временно исчезают. Она то ли горько улыбается, то ли всхлипывает. Берет с тарелки кусочек рыбы и дает коту.

— Ну что, Вася? Думаешь — сами едят, а мне не дают… Удивительно умный кот. — Это она уже мне. — Зимой вечера длинные. Поговорить не с кем. Я говорю, а он слушает и все понимает. Как человек.

— Смотря какой человек, — говорю я полусерьезно.

— Это уж точно! — смеется она как бы нехотя.

Какое-то время молчим.

— Скорее бы уж сынуля возвращался из армии, — говорит она оживившись и показывает фотографию сына в форме пограничника. — Только ведь он, поди, караулить меня не будет. Женится. Свои заботы начнутся. Светланка, дочь-то моя, с мужем живут в Дулино. Будешь там: зайди к ним.

— Ладно.

Как бы уловив мои мысли, продолжает:

— С мужем мы разошлись давно.

— Пойду я. Поздно уже.

На улице темно. Лида провожает меня до калитки. Мы прощаемся. Медленно иду в темноте по косогору к гостинице. Слышу, как она серьезно разговаривает с собакой…

Штрихи биографии. Родилась в 1935 году в Целинном. Окончила Челябинский институт механизации и электрификации сельского хозяйства. Работала агрономом колхоза. Сейчас заведует отделом РК. КПСС.

Его в селе называют до сих пор «родительским». День поминок родителей. Не допускали наши предки мысли о том, что дети могут уйти из жизни раньше их.

Старое кладбище находится недалеко от гостиницы. Здесь давно не хоронят.

Молодая зелень берез больше напоминала о жизни, а не о смерти. С чувством горечи и собственной вины искал могилу отца, затерявшуюся среди безымянных холмиков. На кладбище паслись веселые телята. Валялись остатки деревянных крестов. Подошел к нескольким сохранившимся оградкам. В одной из них стояла, прижав к щеке платок, старушка.

— Здравствуйте!

Она вздрогнула. Вернулась к жизни.

— Здравствуй, сынок! Ты чей будешь?

Назвал свою фамилию и сказал, что не могу найти могилу отца.

— Разве теперь найдешь! А я ведь помню, как его хоронили. Давай вместе поищем.

Поиски оказались безуспешными.

— Вот ведь беда-то, — развела руками старушка. — Ты уж не обессудь. Пойду к своим.

Я опустился под березой на траву. Мимо меня по дорожке, протоптанной по центру кладбища, прямо по могилам, ребятишки гоняли на велосипедах. Одного из них позвал:

— Подойди ко мне.

Он нехотя подошел, держа за руль велосипед.

— Садись.

— Зачем?

— Посидим, поговорим.

— Я тебя не знаю.

— Познакомимся.

— Мне некогда. Ребята уедут.

— Ты знаешь, что здесь люди похоронены?

— Знаю. Ну дак и что?

Тон моего разговора насторожил его. Он недоверчиво посмотрел на меня и укатил. Я долго стоял и смотрел на подступившие к кладбищу дома. Сквозь ветви берез виднелась трехэтажная современная школа. Неподалеку стоял на пьедестале трактор — памятник подвигу на целине. Совсем рядом — здание пожарной охраны. На фасаде алел плакат: «Будьте осторожны с огнем!»

На следующий день вечером пришел к тете Фене. Она была дома. Дом добротный, крестовый. Живет в нем одна. Захар Алексеевич построил его незадолго до смерти.

Тетя Феня была в добром духе.

— Ты есть, поди, хочешь?

— Спасибо. Я только что из столовой.

— Столовая одно, а у меня — другое. Ты посиди, а я пельмени согрею. Мясишко было куриное. Постряпала. Одной-то мне много ли надо.

Согрелись пельмени. Мы сели за стол.

— Ты ешь. Я рядом посижу.

Проговорили мы допоздна. Перед моими глазами прошла ее долгая нелегкая жизнь. Казалось, что я хорошо знаю их семью. Казалось. До этого разговора.

— Тепла все нет. То дождь, то снег. Недород, пожалуй, будет. Никола ведь уже. Сама робила в колхозе. Знаю, как хлебушко-то достается. Жись-то была бассе некуда. Вырастишь его, а убирать-то нечем. Все вручную. Серпами жали. Намаешься за день-то — в глазах темно. Норма была полгектара на душу. Получали за это по килограмму хлеба в войну-то. Жили плохо, а пели. Работаешь — поешь, домой едешь — поешь. Нонче хорошо живут. Потому и петь перестали.

Она помолчала.

— Говоришь, в Дулину собираешься?

— Завтра.

— Поезжай. Председатель там уж больно хороший. Сам-то когда был жив, он приезжал к нам. Очень уж беспокойный. Захар-то, бывало, говорит ему: «Больно ты бесшабашный. Кончишься ведь так». А он смеется. И восстановил хозяйство. Теперь они же его и матерят. Я уж Светке-то, внучке своей, как-то говорю: «Ты его слушайся. Делай то, что положено». Мы-то ведь шибко слушались. Все выполняли, как скажут.