Валентин Гринер - От сентября до сентября
Я спросил:
— На сколько лет хватит новой емкости?
— Года на два, — печально ответил Олейник.
— А что дальше?
— То же самое…
— И до каких пор?
Он пожал плечами.
— В том-то и дело, что у нас уже нет площадей для строительства илохранилищ, шламо- и шлаконакопителей… Я уже сказал вам: комбинатовские свалки занимают площадь около трехсот гектаров. Только активного ила здесь несколько миллионов кубометров… Мы пытаемся свалки сокращать… Но все это даже не полумеры… На обратном пути я покажу вам одно заведение и кое-что расскажу…
Наш грузовичок остановился на берегу огромного озера, заполненного прозрачной водой. В разных местах озерного зеркала возвышались какие-то сооружения на сваях.
— Что это? — спросил я.
— Аэрационные установки. Они круглосуточно насыщают воду кислородом перед сбросом в реку… Вы лучше посмотрите на эту идиллию… — Андрей Тимофеевич взял меня за плечи и повернул вправо. Я увидел, как из-за самого дальнего аэратора выплывала пара белых лебедей.
— Поразительно! — вырвалось у меня.
— «Лебединое озеро» — рассмеялся Олейник. — Дарю вам второе название для лирического очерка.
— Действительно, — сказал я с благодарностью. — А рыба в этом озере водится?
— Ей неоткуда здесь взяться. Но собираемся в порядке эксперимента запустить теплолюбивую рыбешку. Температура воды в озере даже зимой не ниже двадцати пяти градусов… Только руки пока не доходят… А уж водоплавающей дичи явно приглянулись паши хранилища. Местные охотники частенько посещают эти места.
И тут, как в кино, откуда-то слева поднялась стая диких уток, сделала полукруг над озером и села на воду у дальнего от нас берега.
— Теперь пройдем к финишу нашего маршрута, — предложил Андрей Тимофеевич и повел меня по узкой береговой тропке, поросшей все такой же буйной травой, которая вроде не собиралась желтеть и умирать, хотя сентябрь клонился к закату.
Вскоре мы прошли по специальным мосткам и оказались у шумного водопада. Это был конечный путь воды, взятой у Вычегды. Она проделала огромную работу на комбинате, потеряла все свои первозданные свойства, и теперь, пройдя сложные системы очищения, созданные" людьми, возвращалась в свое природное ложе прозрачной и обезвреженной. Поток шумно падал с высоты нескольких метров и разбивался о бетонный порог, образуя водяную пыль. Это напомнило мне виденный когда-то в физкультурном парке литовского курорта Друскининкай лечебный павильон. Там действовало аналогичное сооружение. Искусственно созданный водопад на небольшой речушке был окружен воронкой с множеством кресел для принятия процедур, укрепляющих нервную систему. Падающий поток дробился внизу и наполнял павильон воздухом, оптимально насыщенным положительно и отрицательно заряженными ионами. Тогда я обратил внимание, что многие посетители лечебного павильона, опьяненные ионизированным воздухом и монотонным шумом бурлящей воды, блаженно дремали в своих креслах…
Ветер повернул с востока, со стороны комбината, и на нас пахнуло специфическим запахом сульфатных производств. Олейник поморщился.
— Еще одна проблема — дурнопахнущие вещества, — проговорил он, вроде в чем-то извиняясь. — Тоже боремся. Но пока менее успешно… В недалеком прошлом вредность пылегазовых выбросов считалась менее опасной, чем загрязнение водных бассейнов. И если при проектировании химических предприятий предусматривались кое-какие меры по очистке промышленных стоков, то средства борьбы с пылью и газом почти не отражались в сметах. А если и отражались, то скорее для удовлетворения скромных требований инспекции и очистки совести проектировщиков, но не очистки воздушной среды. Все почему-то наивно полагали, что огромное небо способно переварить буквально все. Поэтому серийно выпускаемые пылегазоулавливающие установки никак не отвечали своим проектным характеристикам. Теперь мы знаем, что небо, хотя оно и огромное, тоже имеет предел своих возможностей. Надо сражаться за чистоту атмосферы. На комбинате вплотную подошли к решению этой проблемы. Надеемся в ближайшие годы избавить полностью рабочих от неприятных ощущений, а жителей поселка — от необходимости закрывать окна и форточки, когда дунет ветер с сульфата.
Однако ветер с востока нес в нашу сторону не только дурные запахи, но и шлейфы серого дыма от тэцовских труб.
— Андрей Тимофеевич, вы упомянули, что трубы ТЭЦ выбрасывают ежечасно до трех миллионов кубометров газа. Понятно, что от этого страдает атмосфера. А земля?
— Земля тоже страдает. Наши энергетические станции работают на высокозольном угле, имеющем большое содержание серы. В процессе соприкосновения с атмосферными осадками образуется сернистая кислота, которая выпадает на землю и производит подкисление почв. А ведь вы знаете, что почвы в наших краях и без того кислые, потому что болотистые. Их необходимо известковать. Это в широких масштабах делают наши дачники…
— У вас тоже есть дача?
— Нет. Я больше люблю лес. И очень хочу, чтобы наши трубы не причиняли вреда всему, что в лесу первозданно и благородно существует… Мы ведем значительные работы по обезвреживанию выбросов энергетических станций и на сегодняшний день улавливаем пыли от ТЭЦ 98 процентов.
— И что же намечается для окончательного устранения этого зла?
Олейник иронически улыбнулся.
— Деятели из одного научно-исследовательского института предлагают увеличить высоту труб до 320 метров и таким образом отвести пыль и газы подальше.
— Куда, например?
— А куда ветер подует… Это не научное решение вопроса. Мы на такие примитивные меры не пойдем. Ну, скажем, будет дымить и пылить не стометровая, как теперь, а трехсотметровая труба. Значит, вредные осадки выпадут не в Котласе, а где-нибудь в Микуни, Княжпогосте или даже в Печоре. Но ведь они все равно выпадут. Жить по принципу: с глаз долой — из сердца вон мы не можем. К тому же каждая такая труба стоит как минимум полтора миллиона рублей. Думаю, за такие деньги можно найти более разумные решения. И мы их ищем. Недавно завязали добрые отношения с одним уральским институтом, где имеется специализированная лаборатория по созданию пылегазовых установок, способных улавливать и сернистые вещества.
— Мне кажется, Андрей Тимофеевич, что по складу характера вы исследователь, — заметил я.
— Пожалуй, — согласился Олейник. — Это у меня в крови. Пятнадцать лет назад я начинал свою деятельность на комбинате в научно-исследовательской лаборатории. Правда, занимался не чистой наукой, а вопросами технологического порядка. Когда же предложили возглавить это, надо сказать, довольно маломощное и раздробленное учреждение, пришлось заняться сплочением сил, по принципу и подобию старых русских княжеств. Теперь мы имеем солидную научно-исследовательскую и проектно-конструкторскую базу, оснащенную по последнему слову техники. Наши гости из многих столичных институтов частенько завидуют: нам бы, говорят, такое оборудование. А ведь мы все делаем за счет основной деятельности комбината. Денег на это жалеть нельзя. Наш директор всегда ратует за развитие науки, поддерживает любые стоящие идеи. Мне, правда, как заместителю главного инженера, приходится вникать в технологические вопросы и знать их на уровне ведущего технолога. Иначе трудно охранять природу. Мой предшественник — Павел Николаевич Балакшин был назначен главным инженером комбината потому, что, занимаясь промышленными стоками, в совершенстве познал технологию всех существующих у нас производств.
— Значит, в перспективе вы имеете возможность?..
— Не знаю. Никогда об этом не задумывался, — слегка смутился Олейник. — В Ленинградском технологическом институте меня учили исследовательскому делу для того, чтобы создавать совершенную технологию. Пока же мы берем от древесины так мало, так преступно мало, так плохо знаем ее возможности — просто жуть! Не исключено, что принимаемое нами за главное совсем не главное, а второстепенное или даже третьестепенное. Как-то мне довелось слышать высказывание по этому поводу очень авторитетного человека, профессора Ленинградской лесотехнической академии Николая Игнатьевича Никитина. Он заявил: «Сегодня для нас главное— целлюлоза. Но ближайшее будущее за второй составной частью древесины — лигнином». И, вы знаете, я в это верю. Лигнин — отходы от выработки целлюлозы. А они составляют примерно 30–35 процентов. Мы кое-что получаем из этих остатков. Например, литейные концентраты. Спрос на них большой. Концентраты у нас покупают около семисот предприятий. Ими пользуются литейщики при создании форм, цементники — для повышения текучести смесей, буровики и так далее. Однако львиная доля отходов сжигается в котлах тепловых станций. Другого выхода пока нет. Единственное «достоинство» этих отходов на сегодня заключается в том, что органика хотя и дымит, но не причиняет природе большого вреда. Правда, еще один компонент ценных отходов, кажется, удается вот-вот спасти… — Он посмотрел на часы и поднялся с бетонного уступа, на котором мы уютно устроились и беседовали на берегу «Лебединого озера». — Поехали? В шестнадцать часов у меня планерка. Но прежде… Я обещал показать вам одно любопытное заведение.
