Юрий Мухин - По повестке и по призыву . Некадровые солдаты ВОВ

— Читай, Зоя, чтобы не было скучно.

Смотрю я, в газете наша с Гришей фотография: стоим бодрые, счастливые, отличники. Немного погодя меня освобождают из-под ящика и ведут к командиру полка. Он мне показывает газету, я не выдаю, конечно, Идрисыча, его газета у меня в кармане. Читаю ту, что дал командир. Командир говорит:

— Возьми себе, и вот что, мы договоримся с тобой, если Мармитко или кто еще спросит еще о твоей отсидке, говори, что отсидела все десять суток, некогда сидеть, немцы нагло бродят по траншеям и даже садятся на бруствер и зовут наших солдат выпить шнапс, пора их проучить. Ты теперь командир отделения снайперов, и твоему отделению пора выходить на охоту.

Я надела погоны, ремень, стала обуваться, а у сапог подошва оторвана, привязана проволокой. Командир увидел это безобразие и велел вызвать старшину. И говорит:

— Не стыдно вам, старшина?! Не можете найти бойцу, отличнику, да еще и единственной девушке-снайперу в дивизии, порядочные сапоги?.

Старшина принес сапоги, и я пошла в свой второй батальон. Пришла, и пока я сидела в ящике, мне построили отдельную маленькую землянку, рядом с землянкой моих снайперов. Захожу в свою землянку, чисто, пахнет травой, которую разбросали по полу, вместо ковра, а на столике из березового чурбака в вазе, сделанной из гильзы сорокапятки лесные цветы. Это мальчики меня ждали, и я была тронута их вниманием.

Итак, стали мы снова ходить на охоту. Рано утром, до рассвета, вылазили на нейтральную полосу, а поздно вылазили обратно. Целый день мы лежали на нейтральной полосе, меняли позиции, нас ведь тоже засекали, но было лето, тепло, не то что зимой, в снегу целый день, иногда и пристынешь, еле отдерешься, если часто не меняешь позиции. А уж панораму немецкой передовой настолько изучишь, каждый бугорок, каждую веточку запоминаешь. Разведчики всегда к нам обращались за информацией об обстановке на ближайшей части обороны противника, и я им по памяти рисовала. Однажды прихожу с охоты, а мне часовой говорит:

— Зоя, ты вот ходишь, выслеживаешь немца, а к тебе в землянку сам немец пришел.

Я захожу в землянку, правда, сидит немец с нашим солдатом, потом я узнала, что его возят по подразделениям, и он через усилитель агитирует своих немцев сложить оружие и сдаться. Сопровождающий его солдат знал немецкий, и мы познакомились. Его звать Вилли, он показал фото с женой и с сыном, что до войны работал пекарем и очень переживает, сказал что его агитация отразится на семье. Его увезли, а я и задумалась, сколько же их, солдат, может, и невинных, под пятой Гитлера погибает, и я в этом тоже участвую. Нет, подумала, я буду их просто выводить из строя, бить в плечо, в живот и так далее.

Меня однажды вызвали на партбюро, задали вопрос: почему не указываешь количество убитых? Я ответила, что не указывала и не буду указывать, я же не знаю, убила я его, или он отлежался и удрал. А то ведь еще в конце 1942 года к нам прибыло отделение армейских снайперов, я их водила на охоту. Все в орденах и медалях, звали меня с собой: «У нас Героем Советского Союза будешь». А я ответила, что я со своим батальоном приняла боевое крещение и, если нужно, погибну со своими боевыми друзьями. А награды не нужны, не за ними поехала на фронт, особенно такие, как у вас. Ведь вы за три дня поубивали столько, что наша пехота может встать и идти вперед, не сгибаясь, ведь по количеству заявленных вами убитых там нет немцев. Обескураженные, они отправились восвояси, а мы продолжали исполнять свои обязанности.

Жить я все равно буду!

Опять, прихожу я с охоты, а ко мне прибыл корреспондент и писатель Ноздрин Александр Сергеевич. До войны он написал роман «Ольга Белокурова», о метростроевцах, и стихи. Высокий, интересный, на вид 30–35 лет. Познакомились. Его интересовало все о моей жизни. Задал вопрос:

— Когда-нибудь дома стреляли?

Да, однажды, в выходной день девчата и ребята, школьники, пошли в бор, так называли мы свой лес, за подснежниками. Ребята прихватили с собой ружье. Вася Бражников предложил мне выстрелить и бросил вверх фуражку, в надежде, что я промахнусь. А оказалось, что от фуражки осталось решето. Он взял фуражку, сел на землю и заплакал. Ведь дома его ждала порка.

Далее он поинтересовался моей охотой. И я ему предложила пойти со мной и самому ощутить близость к немцам. Он согласился. Утром, до рассвета, мы отправились. Я же всегда ходила по стыку между ротами, а там часовых

не было, но заминировано. Я же все местечки знала и ходила туда потому, что там были кусты с черной смородиной. Я наедалась и приносила с собой — витаминов-то не хватало. Я предложила пойти по этому месту и наступать там, где я наступаю, иначе обоим будет худо. Он не струсил, пошли, подошли к смородине, она крупная, черная, он вынул из кармана кусочки сахара, но я отказалась, я привыкла есть без сахара. И вот он легким движением руки обнял мою талию. Я отвела его руку и сказала, что еще одно такое движение, и я вас оставляю, уйду и выбирайтесь как хотите. Он попросил прощения. Я простила.

Я ходила на передний край, на нейтральную полосу в маскхалате, а мой новый «напарник» в форме офицера, без халата. Рисковать его жизнью я не могла и приняла решение пройти по траншее. Немного пришлось немецким снайперам погоняться. И когда солнышко обнаружило оптику немецкого снайпера, я выстрелила, игра прекратилась. Нам повезло, что солнышко нам подыграло. Итак, вечереет, мы вернулись в расположение, пришли, распрощались, он взял мой домашний адрес, сказал, что после войны, если будем живы, будет писать обо мне. Когда я прибыла на Родину после ранения, он писал мне письма. И в одном письме написал небольшой стих.

Вы не хотели поцелуя,За ту смородину, ну что ж,За ту смородину пишу яСтихи, цена которым грош.Бывает так, бывает всяко,Белеет камушек, а с нимСверкает жемчуг, и, однако,Поднимешь камушек один…Дальше не помню, и письма многие не сохранились.

Ноздрин уехал, а жизнь наша продолжалась своим чередом. Стоим на опушке большого леса. Охоту пока прекратили. Явно готовились к большому наступлению. Подтянули артиллерию всяких калибров, замаскировали, стоиттишинавлесу, погода солнечная. Я пошла с котелком на кухню. Повар был Коля-грузин, все мы его так звали. Полный, рыжий, добрый и смешной. Мне всегда много галушек и мяса накладывал в котелок. Вот я пришла к нему за обедом, а он мне вручил хромовые сапожки, сказал, что ребята-разведчики взяли где-то заготовку и попросили сшить для меня сапожки. На гражданке он был сапожником и сшил мне сапоги. Я надела, такая счастливая: что солнышко, птички поют и меня наши мальчики любят, так все прекрасно, и пошла по тропинки восвояси. Иду, и вот сидит на краю тропинки солдат и перематывает обмотки. Глянул на меня, вскочил и сказал:

— Пуляка! Ты откуда?

Это был Саша Суколин, учились вместе в школе, и он прозвал меня «пулякой», когда играли в волейбол, и я, не помню причины, пригрозила «как пульну». Встреча была радостной. Мы оба как будто в Волчихе, дома, побывали. Это было 6 августа 1943 года. А седьмого, утром, мы пошли в наступление. Снайперы и разведчики были в землянке командования, ждали особых заданий. Началась артподготовка, над нами снаряды пролетали, и такой гул шел от них, что нам пришлось широко открыть рты, ощущение такое, что вот-вот лопнут перепонки. И тишина. Грянул Интернационал. У меня, да и, наверно, не только у меня, мурашки по телу. Мы все вышли по команде по рупору: «Вперед!» И мы пошли почти без сопротивления километра два-три. Задача была прорвать сильно укрепленную полосу обороны противника в районе Секарева, с выходом на реку Осьма, а затем овладеть городом Дорогобуж. 8 августа мы вклинились в оборону противника, а вот вроде и небольшая горка, но оттуда пулемет не давал поднять головы нашей пехоте. Меня позвали к телефону, приползла, слышу голос командира полка Коростелева:

— Доченька, бери своего напарника и надо пулеметную точку подавить.

И мы с Гришей отправились то по-пластунски, то перебежками, пробираемся вперед. Обстреливают. Мы взяли вправо, решили по одному. Гриша решил пробежать перебежкой, десяток шагов сделал — и «бах!», снаряд мелкокалиберный прямо в Гришу, вижу, разлетелись осколки винтовки. Я в шоке. Во-первых, жалко Гришу, а потом, мне одной трудно выполнить приказание. Но делать нечего, надо выполнять приказание и идти вперед. Проползла немного, и вот, видно, на мое счастье, пробежками догнали меня офицер и три солдата. Офицеру я объяснила ситуацию, он приказал держаться их. Солдаты пробежали и залегли, ждали нас, офицер перебежал, залег и махнул мне рукой. Я только приподнялась и сразу почувствовала, что через меня что-то прошло и сзади, с левого боку, полилась кровь в сапог. И я повалилась. Моя оптика меня подвела. Пока я ползала, чехольчик сполз с оптики, оптика сверкнула, день был солнечный, и немецкий снайпер целился в оптику, промахнулся сантиметров на пять. Пуля, пробив кишечник, пробила тазовую кость и разорвалась. Офицер по-пластунски ко мне приполз. Раскинул свою плащ-накидку, положил рядом со мной винтовку, я взялась руками за накидку, и он меня потащил. Дотащил меня до связиста и приказал, чтобы немедленно вызвали санитаров с носилками.