Андрей Буровский - Россия будущего - Россия без дураков!

Россиянин часто даже не понимает, как именно его обвели вокруг пальца. Он смутно ощущает, как именно его «кинули»: пообещав то, чего и не думали давать. Ведь во время течения самих событий никто толком не понимал происходящего. История с Шеварднадзе и его банком хорошо известна солдатам и офицерам Западной группы войск — но ведь эти люди не имели никакого выхода на прессу, тем более на телеканалы. Страна не имела ни малейшего представления о том, что вообще происходит.

Когда люди не владеют информацией, их не очень сложно обманывать, и вот результат: верхушка бывшего СССР, «черные коммунисты», уже удаляются, унося свой куш. Большая часть этих людей будет жить за рубежом, и уж по крайней мере там они будут учить своих детей.

Вопрос, что происходит с нами? С потомками «красных коммунистов»?

Обман страшен и сам по себе, но куда страшнее его последствия — нарушенное чувство справедливости, ощущение растерянности и уныния.

В СССР было слишком много ожиданий — в том числе и от самих себя. Режим придерживает нас, не дает развернуться. То-олько его не станет — уж мы всем покажем!

Нам все время казалось, что вокруг ходит множество непризнанных, незаметных гениев. Они просто не могут раскрыться, мы их не видим и не знаем… Этому очень помогал дух советского общества, повышенное внимание ко всем делам творчества, развития. В 1970-е годы писатели и художники всерьез обсуждали вопрос: а нет ли в СССР гениальных писателей? Авторов класса Льва Толстого, но которые совершенно не известны?

В обществе это перехлестывало в уверенность: конечно, есть!

А оказалось — лучшее-то уже опубликовано. Советские издательства работали очень тщательно, отбирая самое лучшее. Если я не прав — назовите мне, пожалуйста, гениальные произведения, написанные при советской власти в стол, а после 1991 года пошедшие в печать?

…Ну то-то!

Очень часто даже получалось — отбор, жесткая отбраковка рукописей оказывались на пользу авторам. Скажем, Вадим Шефнер. Прекрасный писатель, и действительно у него были рукописи, не опубликованные при советской власти. Но вот их опубликовали…{12} Право, лучше бы этого никто не делал! Потому что качество нового опубликованного заметно ниже того, что печаталось в 1960–1970-е…

Это касается и людей. В СССР интеллигенция вполне серьезно считала себя солью земли и племенем честнейших, порядочнейших людей. Она вполне искренне пела песенки про ужасы правления «восемнадцатимиллионного аппарата» — имелся в виду бюрократический аппарат управления Советским Союзом.

Но вот эти люди получили в руки рычаги управления, сами стали чиновниками нового государства: Российской Федерации. Они захотели того же, что раньше было в руках другой номенклатуры — советской.

• То есть привилегий и денег.

Эти люди не бедствуют, но жизнь заставила их изменить отношение и к своему сословию, и к самим себе.

— Мы думали о себе лучше, чем заслуживали… — произнес как-то один крупный «демократ».

Теперь этот бывший «демократ», а потом крупный чиновник живет в Швеции. Наворовал он достаточно, внукам хватит, а давно покойный шведский прадедушка стал причиной осознать себя шведом, его кровь дала возможность «вернуться на историческую родину» и получить вид на жительство в этой спокойной и богатой стране.

От русского Зарубежья тоже ожидали невесть каких духовных сокровищ. То есть что-то и получили… Но «оказалось» — книги П. Н. Краснова, стихи Ивана Елагина ничем не лучше того, что официально издавалось в СССР. Неплохая литература, но и не более того. Никаких потрясающих открытий, никакого переворота в русской словесности.

Запад… Когда в 1990-е годы в Россию хлынул поток западных авторов, в нем можно было найти немало приятного и интересного: и Мэри Стюарт, и Толкиен, и американские фантасты, и Шелдон, и Фрэнсис, и Агата Кристи…

Все замечательно — но ведь и этот поток не нес в себе тех сокровищ, на которые мы рассчитывали…

У нас, право же, бытовало очень преувеличенное представление о талантах и советских людей, и русской эмиграции, и людей Запада.

Впрочем, Запад «обманул» нас куда более глобально.

Не будем даже говорить о «помощи» Запада, на которую так уповали многие в 1989–1992 годах.

Выяснилось — плевать на нас Запад хотел. Сперва «перестройка» вызвала приступ интереса к России — но не к реальной, а скорее к лубочной, пряничной «России» церквей и матрешек. А потом и этот интерес прочно угас — похоже, что навсегда.

В начале 1990 годов только из Германии начали ввозить гуманитарную помощь. Немцы действительно собирали одежду и еду для русских, которые оказались в беде. Не сомневаюсь, что эти достойные люди поступали так из самых лучших побуждений, и очень благодарен им за участие; но ведь и из Германии приехало в Россию не так много материальных ценностей. А из Франции и Британии гуманитарная помощь вообще не поступала. В Африку — поступала, а к нам — нет. Плевать было на Россию и русских жителям этих богатых стран.

• Общий объем гуманитарной помощи стран Запада Сомали в десятки раз больше гуманитарной помощи России. При том, что в Сомали живет около 6 миллионов человек.

Не меньший шок вызвало еще одно «открытие» — «оказалось», Запад — это совершенно не то, что мы о нем думали! Ведь на Западе уже произошли колоссальные изменения, а мы судили о Западе довоенном или сразу послевоенном! Мы приписывали Западу совсем не ту психологию, не то поведение, которые есть в действительности.

Автор этих строк в Германии осознал очень определенно: этнический немец, я не имею отношения к этой стране. Моя Германия, Германия моих предков — в прошлом! Старые немцы, которым сейчас 70–80 лет, соответствовали моим представлениям о стране и народе. Те, кто воспитывался после Второй мировой войны, даже люди старше меня, — уже из другой эпохи.

— Другой народ! — махнул рукой один пожилой немецкий профессор.

Он прав. Другой народ, другая Германия. Об этом народе и об этой стране нельзя судить по книгам классиков или по историческим событиям полувековой давности.

Немец, уехавший из Казахстана в ФРГ в 1990 году, историк, задумчиво произнес:

— Все мы верили в Германию…

— Разве теперь не верим?

— Верим. Но теперь мы верим в другую Германию… В настоящую.

Я кивнул, полностью соглашаясь с коллегой. Столкнувшись с реальной Германией, мы не разлюбили свою вторую родину. Мы только осознали, как она отличается от наших чудовищно устаревших представлений о ней.

Мой питерский друг, очень образованный человек, рассказывал:

— В Хельсинки я только один раз увидел что-то знакомое… На фотографиях, изображавших бомбежку 1940 года. По тому, как люди одеты, как они себя вели, я узнал что-то знакомое…

— А на улицах городов…

— А на улицах городов я вижу другое племя… Не ведомое мне совершенно.

Впрочем, другая эпоха пришла теперь и в Россию.

В СССР общество как бы подморозили, законсервировали на добрых 60, а то и 70 лет. По своим взглядам, бытовым привычкам, интересам советский человек на рубеже 1990-х годов напоминал жителя Запада образца 1950-х.

Это касается даже материальной сферы. Техника лечения зубов, одежда, мебель, пища — все это в 1980-е годы мало отличалось от того, что было в 1950-е… Мало отличалось — в СССР. На Западе как раз отличалось очень сильно.

А семейные отношения? У нас до сих пор (ну, до 1990-х годов) женщины вели себя так, словно в мире и не произошло «сексуальной революции» 1960-х годов. Женщины были так же привязчивы, зависимы, так же хотели женить на себе своих любимых, как и в Европе XIX — начала XX века.

Поведение иностранок из западного мира сначала кажется россиянину удобнее — они меньше ждут от романа. Они легче идут на близкие отношения, меньше ждут и просят от своего друга.

Но потом наступает разочарование: мы ждем, что женщина к нам привяжется, захочет продолжения, развития отношений… А иностранка вполне может и не хотеть всего этого. Россиянин влюбляется, привязывается… а его иноземная подруга — нет.

Реалии новой эпохи властно ворвались в жизнь россиян с начала 1990-х, и это тоже травмировало. Мы ждали от жизни другого! Трудно приспосабливаться тем, кто воспитывался в советское время. Так же трудно, как было немцам в конце 1940-х: тем, кто воспитывался в той, традиционной Германии.

Вот юношам и девушкам, которым сейчас порядка 30 и меньше, — им попроще. Они и к российским реалиям приспосабливаются без особого труда, и с послевоенными немцами у них полное взаимное понимание.

Когда я пою нацистские гимны в присутствии своего друга Кристофа, у него делается совершенно мученическое выражение лица. Вот его жена Наташа (ей 32) и моя подруга Полина (ей 27) — эти дамы легко находят с Кристофом общий язык, хотя они-то — вовсе не этнические немки.