Юрий Жуков - Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы
Ответ. Вот именно! Слишком много расплодилось салонов, выставок, галерей. Слишком много спекуляции, интриг, игры на повышение и на понижение цен. Если ты не участвуешь в той или иной группе, ты не продвинешься вперед, путь тебе прегражден.
Вопрос. Но ведь публика как будто бы предъявляет огромный спрос на картины?
Ответ. Люди хотят имен. Им нужны работы известных художников. И это — катастрофа для живописи. Каждый хочет, например, повесить у себя на стене картину Пикассо. Но художник в среднем может написать за свою жизнь всего три тысячи картин. Что же происходит? Картины воспроизводят механически, приносят к художнику, он их нумерует, подписывает, и все это идет в продажу. Дальше. Художник теперь не выбрасывает ни одного наброска, ни одного чернового эскиза — он их подписывает и тоже продает. Это плохо и для него самого, и для живописи. Картин больших художников на рынке больше нет, а если они и появляются, то их продают по слишком дорогой цене. И вот в продажу идет мелочь — откапывают кубистов второго сорта, второсортных им
прессионистов, и даже это продается за миллионы. Либо продают по астрономическим ценам третьесортные картины большого художника. Естественно, что в этих условиях шансы на продажу картин молодых художников невелики.
Вопрос. Значит, вы считаете, что о живописи говорят слишком много?
Ответ. Я хочу сказать вот что: многие покупают картины просто как товар. Однажды ко мне явился американский клиент. Спрашивает: «Можно ли еще раздобыть Пикассо?» — «Да». — «Дорого?» — «Дорого». — «А! Отлично»…
И он доверительно сообщил мне, что недавно купил две картины Пикассо, за которые заплатил около ста миллионов франков. Стало быть, не прогадал!
Оглядевшись, он заметил картину малоизвестного художника, которая ему понравилась:
«Это хорошо. Сколько?» — «Пятьсот долларов». — «Я подумаю».
И он все еще думает!..»
Корреспондентка расспрашивала уходящего от дел «купца» о секретах его ремесла, об отношениях с молодыми художниками, о том, как он представляет себе перспективы развития живописи. Леб сделал знаменитыми многих, не только Матье, — они приобрели славу, а он деньги. И все же он жалуется: «Картины девяти из десяти художников не продаются». В предвидении, что кое- кого из них, быть может, все же удастся «вывести в люди», владельцы картинных галерей прибегают к старому, испытанному приему: они заключают с художником контракт и платят ему помесячно своего рода жалованье; за это художник должен отдавать «купцу» все, что он напишет. Это своего рода лотерея: если художник станет знаменитым, «купец» наживет огромное состояние, если же он пропадет в безвестности, денежки «купца» пойдут прахом.
Леб разочаровался в этой системе: в наше время, когда живопись все больше перестает быть живописью и все чаще превращается в хаотическое размазывание красок по полотну, очень мало шансов на то, чтобы «вывести в люди» никому не известного человека. «Никогда еще не было так трудно пробиться вперед молодому художнику», — говорит он.
— Куда же идет живопись? — спросила Мадлен Шап- саль.
— Три четверти мира вообще обходятся без я^ивопи- си, — отрезал Пьер Леб. — Африка, Азия, Средний Восток… Современное искусство часто поверхностно. Хотят исходить не из традиций, а из чего‑то другого. Исходят из ничего, из нуля, вместо того чтобы руководствоваться правилами, думать о формах, о рисунке. Берут за отправную точку заборные надписи, рисунки сумасшедших, детей. Есть еще «литературное» искусство, которое отталкивается от анекдота, рассказывает зрителю какую‑то историю. Я, конечно, недостаточно квалифицирован, чтобы об этом говорить, но лично я всегда любил, так сказать, полноводную живопись… Я не нуждаюсь в том, чтобы меня забавляли, развлекали, мне нужно, чтобы меня взволновали. Для меня живопись — это прежде всего эмоция, переживание.
— А что такое эмоция?
— Это тайна! Вот перед вами два художника: Ватто и Патер — они принадлежат к одной эпохе, они писали почти одинаковые картины. Но один из них — Ватто — поэтичен, он волнует вас, а другой сух, поверхностен. То же самое Сера и Синьяк. Оба стремились писать, руководствуясь методом живописи, основанным на теории света. Но Сера волнует меня, а Синьяк нет…
Труд художника — это жизнь в раздумье, это очень медленная история: надо научиться властвовать над материей, превзойти ту традицию, от которой как бы отталкивается художник — у него ведь всегда должны быть свои связи с предшественниками, свои предки. И пока будут существовать такие художники, будут и люди, испытывающие потребность любоваться живописью, чтобы жить…
«Скандал разжигает аппетит любителя» — это определение «купца», строящего свое состояние на торговле предметами «ультрасовременного» искусства, отлично усвоено циниками от искусства, которым, в сущности говоря, нет никакого дела ни до живописи, пи до скульптуры, они ищут только какие‑то новые трюки, способные поразить воображение богатого и всем уже пресыщенного покупателя. Спрос рождает предложение, и вот в искусстве процветает неслыханное множество мистификаторов, изобре
тательных, ловких людей, готовых предложить такое, чего до сих пор никто не видывал и не слыхивал.
Среди этих мистификаторов встречаются и способные, подчас даже талантливые люди, в совершенстве владеющие кистью, но заботящиеся не о том, чтобы создать произведения искусства, а лишь о том, как бы потрясти воображение «купца», вызвать сенсацию и продать свой товар «с вывертом» подороже. К числу таких деятелей искусства принадлежит, например, знаменитый Сальвадор Дали, один из основоположников сюрреализма.
На лондонской выставке «Ста лучших художников» я видел его нашумевшую картину «Дали, 1958». Это кар- тнна–трюк. Когда вы стоите перед нею, вам представляется унылое серое полотно, испещренное монотонными рядами белых точек, словно перед вами увеличенная до гигантских размеров сетка цинкографского клише, — это типичная абстрактная картина. Но вот вы отступаете на два метра и вдруг видите скрытую под этой точечной вуалью безукоризненно исполненную копию «Сикстинской мадонны» Рафаэля. Вы отходите еще на тринадцать метров — и Сикстинская мадонна куда‑то исчезает, перед вами во всю раму огромное изображение человеческого уха, опять‑таки весьма точное изображение. Зачем придуман этот трюк? Искусствоведы разводят руками: «Что вы от него хотите? Ведь это Сальвадор Дали…»
Этот художник неистощим в изобретении трюков. Вот и недавно он вдруг объявил, что открыл новый сенсационный способ живописи: комбинировать… мушиные следы: если насыпать на бумагу сахар, заявил он, мухи слетятся и будут пастись на ней, оставляя «сырье», необходимое художнику. Дальше все будет очень просто: останется кропотливо сгруппировать мушиные следы. Дали намерен таким методом изобразить профиль Гомера, причем линии мушиных следов лягут в пробелах между словами текста, воспроизведенного на полотне. Картина уже обещана на очередную выставку в Нью–Йорке. Парижская газета «Фигаро» поспешила опубликовать 8 ноября 1963 года огромное фото, на котором показано, как Дали посыпает полотно сахарным песком, готовясь к сбору необходимого ему мушиного «сырья»…
Классическим примером необычайно успешной мистификации от искусства может послужить история знаменитого Ива Клейна, погибшего в 1962 году. Если бы не его
внезапная кончина, он далеко превзошел бы по своей популярности Матье, выглядевшего рядом с ним словно гим- назист–приготовишка в сравнении с профессором.
Те, кто видел беспощадный сатирический фильм «Собачий мир», смонтированный способными итальянскими кинодокументалистами из хроникальных кадров, не могли не запомнить такой эпизод. Обширное, вполне современное ателье. На стене — большой прямоугольник, аккуратно и ровно закрашенный отличной синей краской, — это и есть одна из тех знаменитых «монохром», о которых шла речь в беседе обозревателя «Нуво Кандид» Дюмайе с продавцом картин Пьером Лебом. На невысокой эстраде играет оркестр. Отлично исполняет классическую мелодию Бетховена. А вот и художник, молодой человек спортивного типа, — он сосредоточенно глядит на большой белый холст, ожидающий его в глубине ателье. Это и есть Ив Клейн. Вот и его натурщицы — хорошо сложенные девушки…
Но чем они заняты, эти натурщицы? Что происходит? Они сосредоточенно мажут свои тела той самой великолепной синей масляной краской, какой покрыта «монохрома» Ива Клейна. Зачем? Сейчас все объяснится… Когда натурщицы вымажутся краской по самую шею, Клейн спустится с пьедестала, подведет их к холсту и по очереди оттиснет на нем отпечатки их тел. Несколько минут — и картина будет готова: синие пятна на белом полотне… Вы скажете: но это же действительно «собачий мир», товарищи! Что ж, итальянские кинематографисты не ошиблись, включая такой эпизод в свой фильм под этим названием…
