Аркадий Стругацкий - Том 11. Неопубликованное. Публицистика

— Да, конечно.

— Так что ситуация с именем автора — это, в некотором смысле, игра в силу сложившихся старых условностей, которая добавляет этой книге даже некоторый дополнительный аромат?

— Ну, видите ли, когда я пошел на псевдоним, я, собственно, не имел в виду никаких ароматов — я имел в виду некие старые договоренности, нарушать которые я не вижу никакого абсолютно смысла. Что же касается того, что вы называете ароматом, то, откровенно говоря, мне было интересно, что получится, если выйдет книжка совершенно неизвестного автора. Как это будет?

— И как это будет не для узкого круга людей, которые очень быстро все узнают, — а для широкого читателя? Ну, скажем так, книгопродавцы раскусили все очень быстро.

— Да. Собственно, это обстоятельство никогда особенно и не скрывалось. Я не учел того обстоятельства, что последовательно проводя политику псевдонимизации, я ставлю под удар прежде всего издательство. Когда я понял, что издатель-то за что должен страдать, почему издатель должен мучиться из-за моих экспериментов? — я дал «добро» на то, чтобы подпольным образом распространялась информация об истинном имени автора.

— И чтобы книжка вышла в соответствующем оформлении, которое очень прозрачно намекает на известные обстоятельства?

— Да, для знающего человека это самоочевидная вещь.

— Хорошо. Значит, если мы не будем плотно придерживаться тайны авторского имени, то не скажете ли вы, как эта книга связана с некоторыми другими, более ранними вещами в нашей тогда еще советской фантастике? Есть ли какая-то перекличка с вещами 70-х и 80-х годов, в которых поднимались сходные темы?

— Ну, во всяком случае, «Людены» немедленно обратили мое внимание на какое-то глубинное сходство этой вещи со старой повестью братьев Стругацких «За миллиард лет до конца света»… Что-то еще называли… Да, «Дьявол среди людей» С. Ярославцева. Да, по-видимому, эта книжка уходит глубоко корнями в старые добрые времена, и в этом нет ничего удивительного: если автор до сих пор живет в атмосфере тех лет, ему очень трудно избавиться от этой атмосферы, он ее не забыл.

— Если еще раз вернуться к жанровому определению, то это произведение в жанре так называемой «литературной фантастики». То есть, во многом реалистическое произведение, где использован фантастический прием, или — даже — просто усилена мера условности. Иными словами, к жанру научной фантастики этот роман явно не относится — так, может быть, стоит определить его жанр, как «магический реализм»?

— В этом вопросе я присоединяюсь к точке зрения братьев Стругацких, которые в свое время ввели такое понятие, как «реалистическая фантастика». На мой взгляд, это реалистическая фантастика.

— Однако я к чему хочу подойти? К тому, что является основным фантастическим сюжетообразующим элементом. Понимаете, есть вещи, которые имеют определенное рациональное, естественное объяснение, а есть вещи, которые основаны на некой иррациональной посылке. И этот роман явно второго типа.

— Нет, это вам показалось.

— Но вот, скажем, в «За миллиард лет до конца света» было все-таки использовано обоснование естественного типа…

— Различие между «Миллиардом лет» и этой книжкой заключается только в том, что в «Миллиарде лет» пришлось давать рациональное объяснение — не потому, что авторы хотели дать это объяснение, а просто обстановка была такова, что эта чистая притча должна была быть замаскирована под научно-фантастический роман. Что и было сделано. А в данном случае автор не нуждался в маскировании притчи, поэтому никаких объяснений сделано не было — хотя при желании достаточно двух-трех абзацев для того, чтобы превратить эту опять-таки притчу в научно-фантастический роман. Для этого достаточно провести аналогию между действием Руки Судьбы, которая фигурирует в романе, и… Превратить Руку Судьбы — ну, скажем, в процесс эволюции. Ведь эволюция тоже совершает очень странные, совершенно непредсказуемые, абсолютно непонятные действия с жизненным материалом. И если подумать, то для того, чтобы мы с вами вот сейчас могли сидеть на мягкой мебели и говорить в странное микроскопическое устройство, называемое диктофоном, которое аккуратно записывает все издаваемые нами звуки… ну, если подумать, то природе для этого пришлось пройти путь от первичной молекулы через чудовищных динозавров, уничтожить этих динозавров, заметьте, потому что если бы природа динозавров не уничтожила, вряд ли бы мы сидели сейчас на этих мягких диванах, жизнь пошла бы по совсем другому пути — должны были произойти тысячи совершенно неуправляемых, казалось бы, совершенно неучитываемых случайностей для того, чтобы возникла сегодняшняя ситуация. Это полная аналогия с нашим героем. Наш герой живет в поле случайностей, определяемых не им, определяемых — чем? — роком? эволюцией?..

— Или сверхцивилизацией?

— Сверхцивилизацией — в конце концов, можно припутать и ее, почему бы и нет. Понимаете? Так что это все чистая условность. Почему? Что именно происходит с героем? (В чем сходство, кстати, с «Миллиардом лет».) Что именно происходит — на самом деле не суть важно. Важно то, как он относится к происходящему. Важна его человеческая реакция на происходящее. Важно, как он сам строит свою судьбу в рамках данного поля случайностей. Вот ведь что важно. Мне кажется чрезвычайно важным вывод, который я боюсь сформулировать ясно, но который… для того, чтобы его сформулировать, надо написать роман. Ведь, по сути дела, это роман о том, что человек не должен возноситься в гордыне, что человек должен сохранять скромность. Четко понимать скромное положение свое при любом раскладе событий. И даже когда тебе кажется, что тебя судьба вознесла на неописуемую высоту, что ты король, что ты владеешь необычайными способностями — на самом деле ты не только Бог, но ты еще и червь. Ты не только царь, но ты же еще и раб. И любая из этих граней твоего существа может в любой момент проявиться. Вот это вот в каком-то смысле итоговое ощущение от прожитой жизни, вот оно нашло отражение, видимо, в этом романе. И вот эта вот атмосфера, вот это вот ощущение — оно мне очень важно.

— Что, кстати, подчеркивается финалом, который, с одной стороны, больше ушел в сторону научной фантастики, потому что описывается близкое будущее, с другой стороны — стал каким-то даже нарочито сюрреалистичным. По сравнению с предыдущими частями, которые очень сильно сделаны по-бытовому, реалистично…

— Ну, это понятно, потому что все-таки первые две части романа основаны на абсолютно реальных событиях, и описаны совершенно реальные человеческие характеры. Там произведено только очень маленькое смещение, необходимое для организации сюжета, но фактически все, что там описано, на самом деле было. Третья часть — дневник кэгэбэшника — по сути дела, она написана тоже о совершенно реальном человеке, который занимается, может быть, немного фантастическим — но на самом деле не таким уж фантастическим, если подумать, делом. А вот, конечно, четвертая часть — она должна была резко отличаться и от третьей и, в особенности, от первых двух просто потому, что там действие происходит в будущем. Четвертая часть условна по своему определению, понимаете, в чем дело? Должен уверить вас — если бы мне захотелось перенести действие не в завтрашний день, а в сегодняшний, она получилась бы гораздо менее сюрреалистичной. Пришлось бы, конечно, пожертвовать какими-то элементами, но тем не менее… ведь те же самые события могли происходить и сегодня.

— Вы не находите, что все-таки этот роман… конечно, у него очень глубокая идея и интересный подход… но что роман немножко переусложнен? Во всех этих своих событийных и идейных слоях? Мы тут, помню, беседовали об этом романе с Вячеславом Рыбаковым довольно долго, и выяснилось, что я, когда я его прочитал, дошел максимум до второго слоя, а он дошел до третьего.

— Вы, наверное, правы. Потому что я разговаривал с самыми разнообразными читателями… и, в общем, очень немногие из них — скажем так: один из десяти — сумели этот роман понять на том уровне, на котором понимает его автор. Для большинства людей, конечно, энное количество нюансов — и смысловых, и эмоциональных, каких угодно — ускользает. Тут уж ничего не поделаешь. Но, видите ли, я не мог писать иначе — я хотел писать именно так. Понимаете, этого можно было бы избежать, разжевывая, объясняя, растолковывая, умножая количество слов и эпизодов, но мне не хотелось ничего этого делать. Я знаю, что там происходит. Мне кажется, что этого достаточно. В этом смысле вспоминается повесть братьев Стругацких «Жук в муравейнике», которая написана, по сути дела, по этому же принципу, который братьям Стругацким очень нравился: читатель знает ровно столько же, сколько герой. И этот роман написан по этому же принципу. То, чего не знают читатели, — герои не знают. То, чего не знают герои, — не знают читатели. Другое дело, что читательское восприятие устроено таким образом, что мы зачастую воспринимаем все, что написано в романе, за чистую монету. Кто-то из героев врет, а мы воспринимаем это как правду — нам и в голову не приходит, что герои врут. Понимаете? А на самом деле это так. И когда ты начинаешь разбираться, вдруг сталкиваешься с какими-то непонятными для тебя вещами — как это бывает и в жизни, к сожалению. Так что я согласен с вами: это, по-видимому, сложное чтение, рассчитанное, по крайней мере, на двухкратный подход к книге. Я думаю, что люди, которые прочтут эту книжку один раз, — они получат, конечно, какое-то впечатление от нее, и я вполне допускаю, что им будет интересно читать, потому что все необходимые элементы хорошей фантастики: чудо, тайна, достоверность, — все это там есть. Другое дело, что они снимут только верхний слой и не поймут сути этой вещи. Ну что ж, просто так устроена книга.