История одиночества - Дэвид Винсент
Долгие лета своей мальчишеской жизни проводил я посреди этих лесов, в скалистом ущелье Огл-Бёрн, с коровами, которых пас, почти в непрерывном одиночестве, в окружении только птиц, поющих на деревьях, и моих мечтательных мыслей, и непрестанными изобретениями моего органа творчества, меня развлекающими. На пашнях, укрытых этими лесами, я боронил и плужил, когда уже вырос из пастушества[148].
Эта одинокая школа труда начиналась еще до завершения того скудного образования, что было доступно. «С девяти лет, – писала Маргарет Эшби о своем отце, – Джозеф проводил долгие, одинокие дни школьных каникул и субботы, отпугивая ворон от короткой зеленой кукурузы. У него была деревянная трещотка, но если он не видел никого целыми часами, то принимался кричать, чтобы услышать человеческий голос. У этого метода было и другое удобство: когда ты кричишь, ты не плачешь»[149].
В жизни работающих бедняков существовала проницаемая граница между ходьбой и прогулкой. Повседневная необходимость идти на работу или за покупками сделала это занятие настолько обычным, что оно едва ли было событием. В случае с рассеянным по территории сельским населением ведение домашнего хозяйства часто предполагало путешествия на большие расстояния. Флора Томпсон вспоминала, что в ее оксфордширской деревушке «было обычным делом пройти шесть или семь миль для того, чтобы купить катушку хлопка, или пачку чая, или шестипенсовый набор у мясника для приготовления воскресного мясного пудинга. Не считая тележки извозчика, которая приезжала только в определенные дни, другого способа передвижения не было»[150]. Извозчик был одним из немногих доступных транспортных средств, но его стоимость приходилось сопоставлять с заранее запланированными затратами на определенные нужды. В поселках копеечная экономика большинства работающих семей предполагала, что посещение магазина – часть ежедневной рутины, дававшей, по крайней мере, возможность временного отдыха от стесненных условий проживания. Швейцарский путешественник писал о Лондоне XVIII века, что ходьба – самый распространенный вид отдыха на свежем воздухе[151]. Как и многие другие формы досуга, по своей природе она не предполагала ни общения, ни уединения. Эта деятельность отвечала требованию легкого перехода между двумя состояниями. В XIX веке – последнем веке, когда пешая прогулка была доминирующим способом индивидуального передвижения, – эта активность предоставляла возможности для любого вида социального взаимодействия, как и для его полного отсутствия. Благодаря ей можно было случайно встретиться с соседями на нейтральной территории, а можно было сбежать от домашних и найти время для себя. Пешеходное уединение было самой импровизированной из всех форм личного времяпрепровождения.
В отсутствие практической цели простая прогулка по улице или же по тропинкам среди полей была, как и на протяжении столетий до этого, самой доступной и распространенной формой активного отдыха – тем, что современный философ ходьбы Фредерик Гро описывает как «приостанавливающую свободу, которую дает ходьба, даже простая короткая прогулка: возможность сбросить с себя бремя забот, позабыть на время о делах»[152]. Как я уже отмечал, это было особенно важное средство наслаждения приватностью для подавляющего большинства населения, которому, чтобы покинуть на время общество других членов семьи, домашнего пространства не хватало[153]. Входная дверь, не пускавшая внутрь незнакомцев, служила и средством освобождения находившихся внутри от общества друг друга. Говоря словами Майлза Джебба, она открывала путь для «благословенного мига уединения посреди жизни в переполненных комнатах» и для «интимного контакта с миром природы во всем его годичном разнообразии»[154]. Этот незадокументированный и во многом неисследованный пешеходный отдых был самым простым, дешевым и наименее «предотвратимым» средством отдыха в исполненной тяжелого труда жизни. Это было драгоценное упражнение в выборе – находиться ли в компании или сбежать от нее[155].
В какой-то момент случайная прогулка превратилась в ходьбу, поддающуюся определению. Фабричный звонок был судьбой лишь небольшой части работающего населения. Те, кто занимался нерегулярным трудом – в ремесленных мастерских или в сельском хозяйстве, – находили такие промежутки времени в течение года, когда они могли совершать более продолжительные пешие путешествия, не досягаемые для работодателей и семейных обязанностей. В «Дневнике» Клэра есть ряд записей, гласящих: «Гулял в поле» – в течение или после рабочего дня[156]. Квалифицированные ремесленники редко работали месяц за месяцем по шесть дней в неделю. Один не очень успешный лондонский портной, специализировавшийся на изготовлении бриджей, Фрэнсис Плэйс, старался воспользоваться частыми спадами в своем деле, чтобы побыть за пределами тогда еще компактного города:
В хорошую погоду я часто прогуливался в полях и во время этих экскурсий исследовал все дороги, тропы и тропинки в пяти или шести милях от Лондона и еще дальше – в графстве Суррей. В тех экскурсиях у меня очень редко был компаньон. Обычно я покупал двухпенсовый батончик и съедал его возле какого-нибудь придорожного трактира, выпивая полпинты пива, что стоило копейки, – это и был мой ужин[157].
В рамках же трудовой деятельности на ходьбе основывались два самых символичных новых занятия XIX века. Речь идет о мерном и дисциплинированном обходе полицейского и почтальона – престижной работе, требующей как базового уровня образования, так и очевидной физической подготовки. Если прогуливающийся полицейский и не всегда был фигурой, пользующейся уважением и любовью, то после 1840 года почтальон (а иногда, как в случае с Флорой Томпсон, почтальонша), спускавшийся по улице с пакетом предоплаченных писем, был единственным достаточно заметным представителем государства в жизни гражданского населения в любом уголке Британских островов[158].
Какой бы ни была профессия, воскресный день был не столько днем отдыха, сколько днем свободы от требований работодателя. Клэр прославлял ее в «Воскресных прогулках» 1818 года:
Шесть дней, как в заточеньи, он живет,
В амбаре совершая обмолот,
А в день седьмой, свободный от работы,
Он хвалит Бога за Его щедроты;
Еще счастливей в церковь он ведет
Своих детей – любви прекрасный плод[159].
Поход в церковь или часовню был публичным ритуалом, простая же прогулка была самым обычным занятием для «шестидневного заключенного» и его семьи. Клэр попал в беду, когда ноги унесли его прочь, а не на воскресное богослужение: «Я приобрел дурную славу среди еженедельных посетителей церкви, когда, отрекшись от благовеста, пошел за религией полей, хоть я сделал это не из неприязни к церкви, так как очень часто мне было не по себе, но сердце мое изнывало по удовольствиям одиночества и по бурному пиршеству рифм»[160]. Во второй половине дня воскресная прогулка была традиционным ритуалом для всех домочадцев. Задолго
