Андрей Солдатов - Битва за Рунет: Как власть манипулирует информацией и следит за каждым из нас
– Позавчера прихожу я… (пишет фамилию, показывает бумажку). Вот к этому… И спрашиваю… (пишет, что спрашивал). А он мне… (пишет). А я тогда… (пишет). Дальше, он вызывает этого вот… (пишет). Говорит ему… (пишет). Ну, тот и отвечает… (пишет, потом собирает все бумажки, рвет, поджигает в пепельнице). Понятно?
Понятно. Как не понять. Я ведь ничего не выдумал в этой стенограмме».
Пархоменко описал, в какой параноидальной обстановке проходили его встречи с высокопоставленными контактами: «Еще с двумя давними знакомыми я как-то за вечер дважды обошел по периметру весь Белый дом. Не то что присесть, к стенке привалиться нельзя. Почему-то считается, что, если идти достаточно быстро, "эти там" не успевают переключать микрофоны, развешанные, разумеется, по всему коридору».
КГБ умер, но прошло несколько лет, и паранойя снова вернулась в кабинеты и коридоры власти. «Другой при моем появлении схватил два карандаша и засунул в замочную скважину большого несгораемого шкафа в углу кабинета: видимо, был уверен, что там телекамера», – писал Пархоменко.
Публикация «Башни Мерлина» стала поворотным моментом, показав, насколько сильное влияние имеют на Ельцина спецслужбы. Воспоминания о Советском Союзе были еще свежи, и мало кому нравилась, что контроль над информацией и практика прослушки возвращается в политическую жизнь страны, которая пыталась жить по демократическим правилам.
Коржаков встретил статью молчанием, и вскоре Пархоменко забрал материалы из своей папки в офисе AFP. После выборов 1996 года Ельцин уволил Коржакова, но в самой системе это мало что изменило: в коридорах власти продолжалась подковерная борьба. Ельцина – с его проблемами со здоровьем и алкоголем – окружали все те же люди: члены семьи, чиновники и олигархи. Каждый из них тянул в свою сторону. Однако многим казалось, что победа Ельцина на президентских выборах 1996 года гарантирует хотя бы то, что страна никогда не вернется в тоталитарное советское прошлое.
Той весной мы пришли работать в редакцию газеты «Сегодня». Андрею было двадцать, Ирине – двадцать один. Став репортерами, мы верили, что это лучшее, что могло с нами случиться. Мы знали, что Гусинский пытается делать «Сегодня» по образцу американской The New York Times и собрал в ней самых влиятельных либеральных журналистов: Сергея Пархоменко, Михаила Леонтьева, Татьяну Малкину и, конечно, Ольгу Романову. В свои неполные тридцать Романова, которая сейчас известна больше как одна из организаторов протестного движения и глава «Руси Сидящей», поражала всех своей скоростью. Она врывалась в кабинет подобно урагану, за несколько часов успевала отредактировать все материалы отдела экономики, написать собственную, сделать десяток телефонных звонков и умчаться на интервью.
Редакция газеты «Сегодня» на Ленинградском шоссе в крыле огромного серого здания Московского авиационного института казалась нам окном в новый, вестернизированный мир. Белые стены, черные столы с блестящими «Макинтошами» – все это так контрастировало с советским стилем старых московских редакций со стенами, обшитыми деревянными панелями, хлопающими металлическими дверьми и пневмопочтой.
Ирина начала работать в «Сегодня» на три месяца раньше Андрея и писала статьи о городской политике всемогущего московского мэра Юрия Лужкова. Многие из наших коллег были чуть старше нас. Андрею Григорьеву, редактору отдела, в который попал Солдатов, исполнилось 26, и он считался серьезным, опытным журналистом. Он расследовал деятельность крупных банков, и редколлегия, опасаясь за его жизнь, отправила Григорьева на несколько месяцев в Европу. Мы оба восхищались храбрыми репортажами Маши Эйсмонт, работавшей в Чечне. В 21 год она уже была военным корреспондентом.
Кроме «Сегодня», Андрею предложили работу в правительственной «Российской газете». Когда он пришел на собеседование, заместитель главного редактора, строгая дама лет пятидесяти, сухо описала его будущее: через три года он мог рассчитывать на проездной на метро и журналистское удостоверение, в котором будет написано «Администрация президента», – отличный повод для гордости, сказала она. В чем будет заключаться будущая работа, она не сообщила, ограничившись обещанием, что Андрея припишут к разделу городских новостей. Это отличалось от «Сегодня», где Солдатову немедленно дали собственную тему – информационные технологии. Он понял, что сможет сам определять, что пишет газета на такую модную и перспективную тему. (Отец, впрочем, его восторга не разделял, а после выхода статьи, критикующей ФАПСИ, потребовал «уйти с его поля». После этого случая они не разговаривали друг с другом несколько месяцев.)
Стать журналистом в 1990-е, кроме прочего, означало резко повысить свой социальный статус. Через несколько месяцев после начала работы нам стали платить зарплату, которая была куда больше, чем получали, например, родители Ирины в НИИ. Молодые, без семейных обязательств, журналисты заполняли бары, открывавшиеся по всей Москве, выпивали и говорили исключительно о работе. Однажды кто-то принес учебник по журналистике агентства Reuters в паб Jack Rabbit Slims, располагавшийся в соседнем здании с редакцией «Коммерсанта». Полночи ушло на споры о различиях между западной и российской журналистикой.
Через полгода Андрей сдавал свой первый по-настоящему важный материал. В нем говорилось о системе управления базами данных, установленной в штаб-квартире ФСБ на Лубянке. Источник поделился информацией о том, что технологии Oracle, некогда входившие в запретный список экспортных продуктов США (во время холодной войны глава Oracle Ларри Эллисон говорил, что его технологии попадут в Россию только в боеголовках баллистических ракет), ФСБ использовала для создания Объединенного банка данных спецслужб СНГ. Перед самой публикацией в редакцию позвонил офицер ФСБ и гневно потребовал убрать статью. На его угрозы, впрочем, никто не обратил внимания, и материал Андрея появился на первой полосе.
Спустя полтора года Ирина подошла к главному редактору и попросила перевести ее в отдел происшествий. Изумленный редактор попытался ее отговорить и предложил отдел политики. Но Ирина настаивала, полагая, что именно чрезвычайные ситуации – лучший опыт для журналиста. Так оно и было.
На пятом этаже редакции в просторной комнате постоянно крутилось около десятка репортеров, кто-то висел на телефоне, кто-то вычитывал ежедневную сводку происшествий по городу, позаимствованную у дружески настроенных милиционеров, на подоконнике хрипел радиосканер, настроенный на милицейскую частоту, а в ящике стола лежал дежурный фотоаппарат на случай срочной командировки. Входившие в комнату коротко стриженные репортеры обнимались при встрече – часть ежедневного ритуала. Среди них были отставной пограничник КГБ, бывший милиционер и даже пара 16-летних школьников. Одного из них привел в редакцию отец-милиционер, озабоченный криминальными наклонностями сына (вскоре у него открылся талант криминального репортера). Вторым был сын Сергея Пархоменко. Некоторые репортеры предпочитали подписывать статьи псевдонимами. Бывало, что одним и тем же именем пользовались сразу несколько человек, – так сложнее выявить автора материала. Недовольных хватало: в отдел то и дело звонили обозленные милицейские чины и разгневанные «авторитетные бизнесмены».
В 1990-е эти репортеры не только писали о происшествиях. Они занимались расследованиями резонансных заказных убийств, писали о спецслужбах, освещали теракты и захваты заложников. Через год Андрей, следом за Ириной, тоже перебрался в отдел происшествий.
В эти годы журналисты действительно были «четвертой властью», и мы это видели. Но в то же время журналистика остро страдала от отсутствия профессиональных этических стандартов.
Многие не стеснялись брать деньги за публикации, которые выглядели как журналистские расследования о высокопоставленном чиновнике или известном бизнесмене. Микс из перехваченных звонков и аналитических справок, написанных службами безопасности олигархов или спецслужб, породил новый жанр – «компромат». Порой журналисты сознательно выступали как наемники, а иногда считали себя лояльными бойцами олигархических структур. Спецслужбы продолжали перехватывать информацию и прослушивать телефонные разговоры, только теперь их расшифровки печатали в газетах. Такие статьи имели огромное влияние на общественное мнение.
Редакции отчаянно боролись с заказными материалами. «Коммерсант» создал специальный отдел рерайта, что по-английски означает «переписывать»: его сотрудники нещадно редактировали журналистские материалы, которые потом проверяла служба пруфридеров на предмет ангажированности. В холдинге Гусинского заказные статьи отслеживал отставной офицер пятого управления КГБ, теперь работавший в службе безопасности олигарха – в советские времена он занимался диссидентами, а теперь проверял подозрительные статьи после публикации. Если материал казался ему заказным, автора могли уволить{56}.
