Газета Завтра Газета - Газета Завтра 39 (1036 2013)
Ш.А. На сто процентов - да. Я сторонник взглядов компьютерной эволюции вселенной. Сегодня в мире, в том числе в нашей стране, фундаменталисты ставят задачу так: есть эволюция биологическая, такая, какая есть, которую мы видим. А с помощью компьютеров надо попытаться создать некий ген - тоже иррациональный. Последствия могут перешагнуть через человека сверхаморально. Но дело в том, что всякая мораль тоже находится в борьбе с аморальностью. Скорости, с которыми мы развиваемся, гораздо больше, чем скорости, с которыми мы это понимаем. Сначала делаем, а потом думаем.
Поэтому Толстой считал, что по цивилизации нужно ударить религией. Если есть религия и есть мощные в своём влиянии религиозные деятели, тогда войн поменьше.
А.П. Он мог ошибаться. Потому что скорости таковы, что религиозные представления ввергнуты в эту скорость, и они тоже превращаются в стремление перешагнуть через человека.
Ш.А. Согласен. В моём представлении у него не было, кроме самого себя, собеседников. И он мучился, искал, заблуждался. Но это были заблуждения на таких орбитах
А.П. Поэтому, возможно, он боялся встретиться с Достоевским, который ему мог быть собеседником.
Ш.А. Да. Достоевский мог его ввергнуть в отчаяние. Хотя в те времена Эйнштейн говорил, что Гаусс на него произвёл большее впечатление, чем Достоевский. Почему? Наше психологическое ядро, если попытаться исходить из искусственного интеллекта и того, что сейчас есть, - прямая угроза человечеству. Но дело в том, что когда мы сбавляем скорости, Там их развивают. В борьбе за реальность идёт катастрофическая борьба, где устремляются с обеих сторон к разрыву. И при этом носители этих идей сами оказываются с раздвоенной психикой. Наверное, мы внутри себя пытаемся открыть наши бубенчики, а потом те бубенчики с нами что-то делают.
Эйнштейн считал, как и многие полагают, что чрезмерное вмешательство в мозг и, особенно, в пространство и время, недопустимо. Это врождённый инстинкт нашего сознания. В сознании мы агрессивные, а в подсознании мы ангельски хорошие. И он считал, что у каждого, кто влезет в суть пространства и времени, произойдёт некоторое
А.П. Помешательство.
Ш.А. Помешательство! За счёт искажения гена. И тогда всё, что ему в мире представлялось таким, представляется совсем другим. Как происходит ощущение, я не знаю.
Может, эта дорога вела-вела, и незаметно увела меня к деткам. Они выстреливают всё, как есть, искренние. Дети - единственные, кто не знает, что такое трудность. Старики здорово знают, что это такое, поэтому они осторожны, недоверчивы. Недоверчивы, потому что опытны. А детки не знают, что такое трудность, они думают: да я сейчас это сделаю.
У меня есть мальчик-сосед. Я шёл берегом моря и читал книгу, он спрашивает: дядя Шамиль, что ты читаешь? Я говорю: это трудно. А он: ну, что трудного? Там же всё написано. Всё просто!
Детки подпитывают. Мне кажется, дети, искусство, культура, поэзия возвращают нам утерянное после нашего рождения мамой чувство сверхподлиности. Если этого не происходит, идут размышления: а как пространство, время
А.П. Наверное, один из самых грозных вызовов, который стоит перед человечеством - его смертность. Вся человеческая культура, на мой взгляд, это стремление ответить на вопрос, возможно ли бессмертие? Размышления о смерти.
Биологические науки якобы размышляют о жизни, но они размышляют о смерти. О преодолении смерти через жизнь вечную. Религии все помышляют о смерти и о преодолении смерти - воскрешении. Центральная проблема бытия человеческого - смерть. Дети о смерти ничего не скажут. А старики много важного могут сказать. И если бы удалось вычерпывать из человека последнюю секунду, которую он проводит на земле, и эту секунду расшифровать, найти Гаусса, который мог бы разложить эту секунду на бесчисленное количество гармоник, мы бы многое узнали.
Ш.А. Вас надо сосватать в фундаментальные физики, поскольку там ставят именно эту задачу.
Считается очень важным, что смерть есть. Потому что, если бы мы были бессмертны, то не дорожили бы жизнью. Бессмертие аморально с точки зрения оценки жизни. Некоторые люди умирали, улыбаясь. Их считали со странностями. Но это психология отношения к смерти. В горах люди спокойно умирают.
Мне гораздо ближе человек из Африки, который влюбляется в какую-нибудь теорему, чем географически близкий. Географическая близость - она другая. Мы были в Австралии, и мой друг говорит: здесь аборигены, что тебе здесь интересно? Я сказал: они мне ближе по духу.
Там предлагали эксперимент: испытать, как удав завивал человека (по желанию того, разумеется), который считает, что он духовно самостоятельный. Мне чертовски хотелось провести этот эксперимент, и я на испытание это пошёл. Наверное, я духовно самостоятельный человек. И в Австралии представился случай этот интерес - так ли это - удовлетворить. А какая разница, какой индикатор: удав или что-то ещё? При желании человека в чём-то убедиться, по-моему, возраст особенного значения не имеет. Хемингуэй вот заходил в клетку льва. Легенды ходили о его смелости, но он-то знал, как он боится, и ему требовались доказательства его мужества.
Вы вот сказали о развалинах нашего "8-го цеха". Я иногда езжу на них смотреть. Мне вообще нравятся развалины, пещеры В пещере ты принадлежишь сам себе, поскольку отвлекаешься от этого невыносимого мира. Углубляясь в пещеру, обретаешь своё "я", если оно у тебя есть. Если "я" есть, то в пещере не сложно, не опасно, не страшно. На меня развалины всегда производят впечатление. Почему? Не знаю.
У нас есть священная гора Ахульго. Там я размышляю о том, кто мне на моей дороге оказывал внимание, поддержку, и из русских профессоров. Когда я на Ахульго, думаю: чёрт, зачем царским войскам надо было это штурмовать? И вспоминается песня, которую сочинили русские офицеры:
Прозорливые, ставя прицелы,
Если будущность вам дорога,
Вы должны, господа офицеры,
Завоевывать сердце врага.
Награждать и карать мне привычно,
И приняв сей нелегкий удел,
Расстреляю того самолично,
Кто возьмёт Шамиля на прицел.
В русском характере есть нечто от горских. Трагичность, например. Вот первую торпеду придумал русский - Иван Александровский. Он изготовил торпеду за свои деньги, испытал её. Ну, как и водится, морской министр написал императору, что это сумасшедший. И в доме сумасшедших изобретатель умер. Его бумаги достались англичанину Уайтхеду. Вскоре он России уже продавал эти торпеды.
Безграничная духовность в русском Иване есть. С одной стороны. С другой стороны Была армада людей, и на высшем уровне, которая говорила мне: в чём мы отстаём? А я им: ни в чём. Мы отстаём в понимании того, что мы создали.
Есть трагические ноты, которые меня преследуют. У моря - это одна сцена. У Ахульго - другая. Под Москвой - третья.
У меня есть спецкурс по колоколам. Как звенят колокола! Мне говорят: ты же мусульманин. Зачем тебе это? Я отвечаю: а при чём тут? Наука - единственная эффективная дорога в любую религию. Кто делал "языки", звонарь как работал Это целое искусство. И почему колокола называли говорящими иконами? И почему жизнь становится лучше около колоколов?
Почему люди становятся лучше около мечети? Всё, что связано с психологической формой обострения - религиозной, научной, мне интересно.
Здесь вот, в моей каспийской лаборатории, висят задачи, которые меня потрясали и продолжают трясти. Для тех, кто заходит вот эти, на этой стене, а на той - для меня. Как измерить неопределённость? Никто этого в мире не мог, и все хотят это сделать. И я пытаюсь это делать. Но каждый раз, когда от неопределённости что-то откалывать, кажется
А.П. Неопределенность увеличивается.
Ш.А. Да, увеличивается. И обретаешь некоторое спокойствие. Например, что судьба мира предопределена. Если бы судьба мира не была предопределена, то такой негодяй, как фюрер, мог бы её предопределить. Поэтому надо восторгаться не какие мы умные, а как природа умно сделала всё.
А.П. Ноосфера победит в любом случае.
Ш.А. Победит! И она не потерпит поспешности в раскрытии её тайн. Эти скорости, с которыми пытаются пересаживать глаза, уши, сердце Природа этого не простит. И каждый раз, может, следующее поколение, будет расплачиваться.
В таком вот придуманном мире, где есть звёздный кайф, я живу. Размышляя, я обеспечиваю себе роман со своей душой. Мне кажется, мы больше не дети своих родителей, а дети своих мыслей.
А.П. А если вернуться к вашей основной деятельности: сейчас создаётся новое поколение торпед?
