Газета Завтра - Газета Завтра 272 (7 1999)
Андрей Бабушкин “ЯБЛОКИ” С ДОСТАВКОЙ
Когда мы произносим где-нибудь на патриотическом митинге слово “демофашизм”, честно говоря, некоторая натяжка все же ощущается. Ну какой там фашизм у демократов? В коленках жидковаты, да и по пятому пункту ненатурально как-то получается... Вроде “пархатых большевистских казаков”.
Однако пришлось мне столкнуться с демофашистской конкретикой, причем даже не по себе стало.
Объявились у нас в районе “яблочные” активисты. К выборам готовятся. Ладно, что законы они немного нарушают — пока выборная кампания не объявлена, нельзя агитировать, но разве “демократы” законы для себя сочиняют? Это для нас флажки развешаны, как для загоняемого зверья, а у них не агитация, а “социологическое обследование”. Недаром говорят, что социология — продажная девка империализма...
В общем, собирают эти “фруктовые” своих активистов, обещают им золотые горы и прочие демократические радости навроде израильского гражданства — и вперед. Опрашивать население по ихним листам, которые каждому выдают. А в листах этих — все-все и про все: каждый дом, сколько этажей, квартир, кто проживает, на что жалуются, какие коды в подъездах, сколько почтовых ящиков и сколько из них сломано. Очень важно, какой категории дом или подъезд, есть ли консьержка, мансарда — отсюда и какие проблемы у жителей. Если с консьержкой и мансардой — считай, ихние клиенты, демократия. А если домофона нет, ящики поломаны и дерьмо кошачье кругом — это пролетариат живет, на него и опросных листов тратить не велят.
“Социологический” опрос имеет всего четыре пункта — ФИО, телефон, ваше отношение к “Яблоку” и не желаете ли участвовать в работе этого объединения. Другие партии не интересуют. Такая “социология”, к агитации, конечно, отношения не имеющая.
Очень интересуются социологические “яблоки”, кто и в каком количестве проживает в каждой квартире, включая профессию и возраст. Но составляют и “социальный паспорт” каждого округа Москвы, включая подробнейшую карту с номерами домов и “перечнем мест массовых скоплений жителей” — имеются в виду магазины, станции метро, отделения Сбербанка и даже поликлиники. В каждом подъезде их интересуют имена старших по дому и подъезду, коды и пр.
Спрашивается, зачем все это? Понятно, в ходе такой “социологии” можно здорово поагитировать среди населения. Кое-что понятно в смысле наглядной агитации, но вообще-то количество сведений явно избыточное, если речь идет об одной лишь избирательной кампании.
Зачем им все это?
Андрей БАБУШКИН, рабочий
Москва
ОТ РЕДАКЦИИ. Практика использования сведений, собранных во время выборов, соцопросов, переписей населения и пр., нередко имела место в странах Латинской Америки, Африки и Азии в репрессивных целях. Причем режимы, явно поддерживаемые США, часто использовали “социологию”, полученную в результате “исследований” американских и европейских специалистов, выдававших себя за “независимых ученых”.
В “социальном паспорте района”, присланном нашим читателем, есть пометка о необходимости иметь краткую справку о районе, его истории, итогах электоральных кампаний прошлых лет. На основе таких сведений можно составить своего рода карты “гетто”, которые искусственно могут загоняться в нечеловеческие условия существования для изоляции их на будущие выборы.
Наличие сведений о “наиболее известных жителях района” в сочетании с полной информацией о кодах, режиме охраны в подъездах, а также данные о местах массового скопления народа и тому подобное могут использоваться “эскадронами смерти” для создания в нужный момент атмосферы террора, для нейтрализации и физического истребления неугодных лиц и даже целых сообществ.
Не говоря уже о том, что данные этих “социологических” опросов могут легко быть использованы для изготовления фальшивых подписных листов.
Александр Брежнев “СКОРАЯ”, УСПЕЙ!
Желтая, с красными полосками машина “Скорой” напряженно мигала синим огнем маячка и отчаянно выла сиреной, тщетно порываясь вырваться на Садовое кольцо под красный светофор. Мимо безразлично проносились иномарки — никому и в голову не приходило уступить дорогу. Гаишник у светофора, упрямо не слыша надрывного воя сирены, разбирался с нарушителем. Водитель “Скорой” — Николай Иванович — привычно ругался, что для Москвы это обычная история — никому нет дела до чужой беды. Никому, кроме “Скорой помощи”...
НАКОНЕЦ ЗАГОРАЕТСЯ “ЗЕЛЕНЫЙ” и “мерседес-бенц-специализированный” устремился туда, где случилась беда. У человека горлом пошла кровь. Бригада — четыре человека. Врач, два фельдшера и водитель — дружный и спаянный коллектив. Много лет работают вместе, понимают друг друга с полкивка. Салон напичкан разной умной аппаратурой — русской и импортной. Аппаратуры, бинтов, запасных перчаток, простыней, медикаментов хоть и много, но размещены они в машине в завидном порядке. Все под рукой, и при этом в салоне остается простор, ничего не болтается, не падает и, главное, не мешает работать. Около моей правой руки маленький оранжевый ящичек, в котором помещалось много медицинских принадлежностей, как солдат в строю — и все в порядке, досягаемости для врача, все на виду. Мне бы понадобился для них, по меньшей мере, шкаф. Около другой руки — большая радиостанция, с ее помощью можно связаться с “базой” — родной подстанцией из любого района. У каждого члена бригады в кармане маленькая “моторолла”. Связь в ”Скорой” неплохая, хотя бывают и с ней проблемы — много в Москве каменных мешков, где не пробивается никакой сигнал.
Промелькнули за окном забор, ворота, охранник и заснеженный дворик. Приехали на место. Быстро, но без суеты, подхватив оранжевый ящичек, бригада зашагала к подъезду. Помогать оказалось некому: больной своим ходом отправился в находящуюся неподалеку больницу — травма была совсем не опасная. Просто женщина, звонившая на 03, преувеличила драматизм ситуации. “Такое часто бывает, — философски объясняет фельдшер Алексей Вавулков. – Вообще-то мы, девятая бригада, работаем обычно по самым тяжелым случаям. “Девятка” — специализированная бригада реанимации. Наш профиль — автопроисшествия, тяжелые ранения, травмы, сердечные приступы. В последнее время таких вызовов становится все больше. Времена настали неспокойные, стреляют часто, режут, бьют, разбиваются на дорогах. Работы хватает”.
Через окно реанимобиля возникает особый взгляд на мир. Политические и экономические кризисы здесь отражаются не газетными рейтингами партий и вождей, не курсом доллара и марки, а кровью, травмами, инфарктами и самоубийствами. Каждый кризис, каждый резкий скачок доллара или рухнувшая финансовая пирамида вбрасывают в город огромные дозы человеческой беды и боли. Люди вешаются и травятся от безысходности, стреляют друг в друга и увечат из-за вороха зеленых бумажек, а то и из-за червонца на опохмел. “Скорая”, как никто другой, знает правду об истинной цене всех российских “реформ”.
Еще одно проявление кризиса — в полном безразличии людей друг к другу — часто бывает, никто не вызовет “Скорую” к истекающему кровью на улице человеку. Никто не уступит мчащемуся реанемобилю дорогу в пробке. И когда “скорая” наконец приедет, помощь уже не требуется.
Если нарастает напряженность в стране, ссорятся политики, взлетает доллар — значит, больше будет работы у “девятки”, больше сожгут они бензина, нервов, одноразовых шприцев и бинтов. На предприятиях от нищеты станут экономить на технике безопасности — и кого-то ударит током, оторвет ногу, проткнет железным стержнем. Плоды всех наших реформ, махинаций и споров, глупости и злобы круглые сутки, месяц за месяцем, год за годом собирает со всех закоулков столицы “девятка” и подобные ей бригады. Откачивают, спасают одних и сразу же едут за следующими.
В центре Москвы эту непрерывную битву за человеческую жизнь ведет Центральная подстанция “Скорой помощи”. Трудится на подстанции больше трехсот шестидесяти человек по сменам. В самом сердце, посреди второго этажа — диспетчерская. Здесь миловидная девушка-диспетчер ответит на вызов, узнает в чем дело и решит какую бригаду, из числа свободных, к вам выслать. Объявит в микрофон номер нужной бригады, подготовит карту вызова и положит в окошко. Все происходит довольно быстро, телефон звонит часто, но суматохи в диспетчерской нет, вполне справляются два человека — девушка и молодой человек. В диспетчерской, как и везде, где я побывал на подстанции — чистота, порядок и даже уют. Светло, тихо гудят три компьютера, напевает в магнитофоне про “Владимирский централь и ветер северный” Круг. Сюда стекается местное общество — пока свободные от работы фельдшеры, медсестры и братья, врачи. Сплетничают, обмениваются новостями. Два фельдшера — женщины недавно вернулись от жены генерала Рохлина — ей было плохо. Кто-то рассказывает анекдот про “контрольное” изнасилование, шутят над тем, как меняется смысл фразы “…плохо, парализовало”, если пропустили запятую. Кто-то курит в конце коридора, кто-то звонит домой, говорит, что у него “все нормально”. На маленькой кухоньке на плитах разогревают пищу. По другую сторону коридора в большой комнате, составив в ряд несколько кресел, дремлют в ожидании вызова те, кого срубил сон. Глядят усталыми глазами в телевизор — там кого-то режут на улице китайские подростки.
