Газета День Литературы - Газета День Литературы # 117 (2006 5)
"Он трезво мыслит о земле, В мистической купаясь мгле", — писал о национальном характере Вяч.Иванов. Но, не чувствуя и не понимая даже "мистической" цели Бытия, мы весь 20 век пытаемся строить и перестраивать Жизнь, в том числе и Душу ближнего. Живем повседневной сутолокой, не только не понимая, даже не чувствуя, что существует другая жизнь — Божья. Жизнь человека как бытие вечного Духа в бренном и тленном теле:
Дорога уходит не в поле, а в небо…
Пусть поле себе на земле остается…
И эхо несется над волнами хлеба:
— Душа не прервется! Душа не прервется!
Ведь тлен — это и есть тело, а жизнь только бремя тела, только наказание — как Наказ свыше о сохранении Души. Как меняется при таком восприятии жизни система ценностей!
Поэзия Валерия Михайлова — это своеобразные лиро-эпические циклы, объединенные единством нравственного чувства и совершенно созвучные русской общелитературной художественной традиции, характерной и для прозы (эпические циклы Тургенева, Толстого, Достоевского, а в 20 веке — деревенской прозы), и для поэзии (прежде всего, философской лирики Тютчева), которые несут в себе безусловный эпический масштаб. Возникшая на переломе эпох (а в данном случае — даже не веков, а тысячелетий), на историческом переломе, осложненном государственно-политическим крахом тектонического масштаба, она была объективно обречена на неизбежное, эпохой обусловленное, осознание себя в цепи времен (оставшись без прошлого, мы драматически вынуждены осознать себя даже не в истории, а в Вечности).
Поколение, потерянное на просторах Вселенной и в пучине Времени. Государственно-политический бедлам, отсутствие каких бы то ни было социальных ориентиров и полный нравственный дефолт. Даже великий и могучий язык в своих нормативных пределах не дает всей полноты нравственной катастрофы.
Но осознание себя в переломные эпохи всегда идет, прежде всего, интуитивно. Это время поэзии. Для этого требуется природный поэтический слух, способный услышать гул эпохи. И здесь Валерий Михайлов в лучших, даже не литературных, а народнопоэтических традициях обращается к родовой памяти: прекрасные лирические миниатюры, посвященные матери, и эпическая фигура деда — его главные философские маяки и нравственные святыни.
На смену тонкой, щемящей ностальгии — чистой лирике, которая наиболее полно была воплощена, может быть, в сиротской судьбе Николая Рубцова, и барабанной дроби так называемой громкой поэзии, пришло мощное и зрелое — эпическое — чувство истории, согретое теплом личной причастности к судьбам своей земли, которое оформлено в строгую, ясную, глубокую и чистую мысль.
Уже Евгений Курдаков нашел ту Древнюю Русь, которая не знала государства, но хорошо слышала Бога. Но все его силы (вся жизнь!) ушли на поиск Веры, которая укрепит Душу, на преодоление рубцовского сиротства.
Вера Валерия Михайлова — спокойна, полнокровна и органична. Она уже не цель, а данность и опора.
У Курдакова трагедия, в итоге, преодолевалась живой жизнью. Природа противостояла обществу, естественные законы бытия служили защитой от социально-бытовой безысходности.
У Михайлова, говоря словами Л.Толстого, — "Вера есть сила жизни". Он в себе самом нашел ту духовную крепость, которая, не уводя от жизни среди людей, тем не менее, позволяет оставаться самим собой.
20 век оказывается преодоленным, пережитым и даже изжитым — изнутри.
Остается только сказать еще об одной традиции, без которой русский поэт, как выразитель эпохи, — не полон. Редакторский крест Пушкина, Некрасова и Твардовского: трех национальных гениев — был свидетельством осознания своей исторической миссии, ориентированной, прежде всего, не на личностное самовыражение, а на ощущение себя частью великого общего — народа, своей земли, Родины. Это путь к воплощению своему историческому, к с-частью.
Журнал "Простор" под руководством Валерия Михайлова, вне всякого сомнения, одно из лучших современных изданий, выходящих на русском языке.
Наше время — это снова эпоха личности, принявшей на себя бремя истории, без упований на дискредитированный 20 веком коллектив.
Мир Михайлова по-отцовски эпичен и по-матерински полон Любви: Мать — это свет и вечность (Бог и небеса). И этот мир возможен только как большая семья, иначе — отчуждение и "все дозволено".
А неизбежные сомнения и даже нередкое отчаяние — все равно бессильны перед чистой душой. Я всегда помню излюбленную материнскую пословицу: "Живи детским сердцем — свят будешь". Думаю, эта заповедь близка Михайлову, безусловно, приемлющему мир, где есть место святой детской душе, как в его прекрасном стихотворении "Детский нимб":
Митюшке Комову
Он вернулся после баньки и топочет по избушке,
По кержацкой, по листвяной, по избушке родовой —
И впервые я увидел: у Митюшки на макушке,
На головушке на чистой — нимб сияет как живой.
Перевидел я на свете много стран и много люда,
Но наверно был я раньше все-таки чуть-чуть слепой,
Коль ни разу не заметил на земле такого чуда,
Как на этой на макушке на овсяной, на льняной.
Ясной радостию рдея, протянул тут мне Митюшка
Свою лучшую игрушку — выдувалку пузырей.
И я дунул наудачу — и над нимбом, над макушкой
Дивной радугой взлетела стая круглых снегирей.
Понимаю я, конечно: свет от лампы очень ярок,
Вот и заиграли блики, как вживую, как во сне…
А быть может, это все же тихий ангела подарок
Той святой душе Митюшки… да, пожалуй, что и мне…
Художественный мир поэта, наполненный животворной силой полнокровного русского слова, — светел и чист, как вздох.
И своеобразным эпиграфом судьбы и творчества Валерия Михайлова способны стать строки из стихотворения Юрия Кузнецова "Молитва":
На голом острове растет чертополох,
Когда-то старцы жили там, остался вздох.
Как прежде молится сей вздох сквозь дождь и снег:
— Ты в небесех — мы во гресех — помилуй всех.
Николай Переяслов, Марина Переяслова ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ ШКВАЛ ЛЮБВИ. (Размышления над новой книгой стихов Валентина Устинова "Метельный храм")
Поэтический мир Валентина Устинова иногда сопоставляют с тем, который творил в своих стихах и поэмах ушедший недавно от нас Юрий Кузнецов, находя в творчестве двух этих крупных поэтов современности такие общие черты, как стремление к собственному мифотворчеству и попытки создания некоей индивидуальной теологической системы, населённой богами, божествами и духами различных стихий, собранными из религиозных культов множества времён и народов и сведёнными в одну, так сказать, надконфессиональную христианско-языческую иерархию.
И в этом, действительно, имеется определённая доля правды, ибо методология использования персонажей и мотивов мировой мифологии, народного фольклора и образов классической литературы в качестве сырья для сотворения своей собственной поэтики и вправду присуща и тому, и другому автору, хотя мифологическое пространство Валентина Устинова носит гораздо более выраженный славянский характер и, в отличие от отстранённо-холодных и надмирно-дидактических интонаций Юрия Кузнецова, буквально до краёв наполнено взрывными энергиями любви, ревности и других, овладевающих человеком страстей. Такими приходили к читателю сборники "Ярило", "Окликание звёзд" и практически все предыдущие книги Устинова, и, слава Богу, эти завораживающие энергии не иссякли в поэте и доныне, что стало видно по изданному недавно Московской городской организацией Союза писателей России сборнику его новых стихов "Метельный храм".
Читателя не может не заворожить образ метельного храма, вырастающего перед лицом путника, застигнутого, подобно герою "Капитанской дочки", снежной пургой в русском поле — видение этакого снежного собора, воздвигнутого "белою бездной зимней метели". В этом живом храме путник (а вместе с ним и читатель) стоит перед воображаемым аналоем, мысленно зажигает свечу, творит молитву и мыслит о лежащей перед ним жизни не как о распятье и каре, но просто как о дороге через поле, на которой его ждут "лишь очищенье и подвиг души". А потому — надо поклониться "метельному богу" и, раздвинув стены метельного храма, двигаться дальше. "Надо бы плакать, а хочется жить", — признаётся поэт, оглядываясь на прожитую часть судьбы, и дальнейшими стихами показывая, чем же наполнена эта осиливаемая им жизненная дорога.
