Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6487 ( № 45 2014)
Интересно, автор аннотации вообще роман читал?..
Давайте по порядку.
Пожалуй, можно согласиться только с одним: да, роман, возможно, действительно основан на фактическом материале. Описывается некий завод под названием «Свобода» с различными цехами, история его пунктирно прослеживается от советского прошлого до наших дней. Однако первое, что сразу неприятно поражает, – интонация – иронично-снисходительная, брезгливо-жалостливая. Отношение автора ко всему происходящему на заводе примерно такое, как к дебилу. С одной стороны, вроде и жалко, а с другой – как-то противно. Помните советские фильмы о трудовых подвигах на заводах? Наивно? Да, но там было главное: искренность. Искреннее желание работать, желание быть полезным своей стране. И это оправдывало патетичность и зашкаливающий оптимизм. Можно, конечно, посмеяться и поёрничать – вот, дескать, идиоты какие, вкалывали во имя бредовых идей. А можно попытаться понять этих людей, эту эпоху и испытать самое настоящее уважение к их каторжному труду, к вере в идеалы, ведь нашему поколению, увы, такого уже не испытать.
И кто сказал, что производственный роман устарел? Почему устарел? Только потому, что их сейчас никто не пишет, не умеют написать? Это же целое полотно создать надо, не то что изложить вялую рефлексию вялого героя. Да, заводы после развала Советского Союза один за другим стали умирать, сворачивать производство. Почти ничего не осталось от былой производственной мощи. Так вот об этом и нужно писать! Это и есть тема для нового производственного романа. Ксения Букша тоже касается её, но как-то невнятно, вскользь, впрочем, такое ощущение остаётся и от всего романа.
Персонажи совершенно картонные, неубедительные, почти все они безымянны: механик D, молодая М, чёрный F, уважаемый W, директор N и т.д. Каждая глава – эмоционально-бессвязный монолог одного из персонажей с редкими вкраплениями речи рассказчика, тоже мало что проясняющей: «Здравствуйте, здравствуйте, Инга... Да, проходите, конечно же... Нет, я ничего не знаю. Да. Товарищи на вас жаловались, конечно. Вот эта же, кажется, бумажка, это же ваше? Речь о том, чтобы сделать план. Нет, помолчите, Инга. О том, чтобы сделать план. И тут вполне прямолинейно всё изложено. Ну, думаю, не всё прямолинейно, как они мне тут... Ну как что говорили? Ну, говорили. А что сверхурочные? Если особая необходимость, то...» И всё в таком духе. Это, по всей вероятности, то, что в аннотации названо «стилистической обособленностью» , создающей «многослойность текста». Приём далеко не новый, и получается на самом деле не многослойность, а просто нагромождение фраз, слов, персонажей. Поэтому разговор о старом и новом реализме здесь вообще не к месту. Реализм – он или есть, или его нет. А художественные средства при этом могут использоваться различные. Главное – чтобы они работали. А когда они болтаются, как рваные носки на ветру, то какой в них смысл?
С иллюстрациями же совсем беда. Почему-то автор решил, что он ещё и художник. Взял и сам проиллюстрировал свой роман. Эти шедевры даже трудно описать. Какие-то крупные чёрные мазки, серые пятна, корявые лица с нарисованными по-детски глазами, носом и ртом. Так обычно рисуют людей дети четырёх-пяти лет. Иногда это странной формы геометрические фигуры, призванные, вероятно, наглядно продемонстрировать плачевную судьбу завода «Свобода».
Что же касается заявленной в аннотации живости и увлекательности, то тут всё с точностью до наоборот. Повествование, где герои на протяжении всего романа практически не разговаривают друг с другом, а лишь выдают длинные, на несколько страниц, скучные монологичные тирады, вряд ли может увлечь хоть кого-нибудь. Как ни оригинальничай, а без композиции и сюжета роман не выстроить. Многие и до Букши пробовали, но ничего путного не получилось. И помимо полифоничности, коей автор явно увлёкся, необходима ещё совершенно примитивная вещь – действие. Простите за лекцию для первого курса Литинститута, но в романе должно что-то происходить. И при этом даже не важно, кто ты – постмодернист или самый что ни на есть кондовый реалист. Роман, как любое произведение, живёт по своим законам, и нужно их соблюдать. Или тогда не называйте своё нечто романом. Пусть это будет какой-то новый, не существующий жанр. Ну, попробуйте, постройте дом без фундамента. Или без крыши. Или без того и другого. В итоге получится строение, не пригодное для жилья. Так и роман, написанный без сюжета и композиции, в принципе малопригоден для чтения.
Предвижу, что кто-нибудь обязательно скажет: «А мне понравилось!» Да ради бога. Читайте на здоровье. Только ведь и ко всем лекарствам прилагаются инструкции по применению, где подробно перечислены противопоказания. А вы уж сами решайте – принимать его или нет.
Теги: Ксения Букша , Свобода
Две столицы примиривший
Евгений Рейн. Лабиринт. - Санкт-Петербург: Лениздат, 2013. – 160 с. – 1500 экз.
Не так много поэтов, достигая человеческой зрелости, сохраняют творческую продуктивность. Кого-то лета клонят к "суровой прозе", кого-то просто к молчаливой суровости.
Евгений Рейн из тех поэтов, чей голос год от года только крепнет. Тому свидетельство книга «Лабиринт», составленная из стихов последнего десятилетия. На каждой странице этого в прямом смысле поэтического лабиринта читателя ждёт открытие. Тем, кто любит и читает Рейна давно, приятно будет узнать в облике каждого стихотворения то, что всегда в Рейне очаровывало, – это лёгкая символистская дымка хмурого дня, в котором всё, даже банальные звуки города, трогательно и приобретает иную, не обыденную суть.
Хвойные дали под снегом набухли.
Выйду во дворик, гляну нелепо,
Хлопья слетают на плечи, на букли,
Пасмурно предновогоднее небо.
У Рейна всегда был очень зоркий глаз на то, что имеет поэтическую подоплёку. Будь то событие, явление, сочетание обстоятельств или просто отзвук чего-то забытого, он непременно преобразит это в словесную ткань и напитает новыми смыслами.
На набережной около собора,
Где мост отмечен питерской верстой,
Мне послан был средь чепухи и вздора
Знак непреложный, ясный и простой.
В этом катрене, открывающем книгу, содержится своего рода ключ, код к творческому кредо Евгения Рейна. Именно этот поиск знаков, их сочетание, их отделение от всевозможной шелухи – основа миссии поэта. При этом он может в любой мелочи, в незначительной на первый взгляд детали разглядеть целый мир, сделать её началом цепочки захватывающих поэтических ассоциаций:
Там, где банк Нефтехима,
Там, где бар «Погребок»,
Где Москвы середина
И скрещенье дорог,
Там и ты побывала
В незапамятный день,
Где такси у вокзала
и на сумке ремень.
Когда я думаю о Рейне, о его месте в русской поэзии, приходится всячески отделаться от субъективных ощущений близости его лирического дара к моему собственному опыту освоения русского культурологического пространства. В чём главное его значение как поэта? Не только же в дружбе с Бродским и в причастности к кругу, который, конечно, известен, но неоднозначен и сам по себе, и в оценках современников?
Поэтическая планета Рейна видна не сразу. На ней не блещут огни ширпотреба и политических спекуляций. Но жизнь на ней устроена правильно и по совести. Он, будучи несомненной и неотъемлемой частью либеральной элиты по судьбе и по биографии, настраивал свой поэтический голос на тот лад, который ему диктовал внутренний слух. А слух он воспитывал на классических образцах русского литераторского созидания. Вряд у кого-то из его соратников найдёшь такие строки:
Проезжая по сонной России,
вдыхая под тамбур дымок.
Я глядел в эти дали степные
и никак наглядеться не мог.
Эта чеканная походка, этот русский разлётный взгляд и эта непосредственность сразу же позволяют ему найти тропку к русскому израненному сердцу, острожному, к чужаку, но решительно открытому для тех, кто встраивается в нервный ритм его биения.
Рейну изначально чужда манерность. Слова для него инструмент для выражения подлинности чувства, такого, каким оно является во всей остроте переживаний, а не каким придумано или мило литературоведческим гуру.
Ещё одним уникальным свойством поэтического пространства Евгения Рейна является его двустоличность. Проживший почти равные жизни в Петербурге и в Москве, он уложил в себе два этих полярных полюса нашей художественной вселенной так, что они составили единую картину, не вступая в извечный для России московско-петербуржский антагонизм. Ландшафты и Москвы, и Питера – органичные декорации его любви, его страданий, его сюжетов, его движения...
