Газета День Литературы - Газета День Литературы # 89 (2004 1)
Я шел по улице, параллельной моей. Падали белые хлопья, руки без перчаток не мерзли, и мне было приятно идти вместе со снегом и думать, что я хорошо выучил вопросы и, наверное, сдам экзамен на отлично.
Вдруг меня остановила старушка. Она почти плакала и причитала, а возле нее бегала маленькая дворняжка и смотрела то на нее, то на меня.
— Вода в доме хлещет,— сказала бабушка,— позвони куда нужно, сынок.
Я сказал, что у меня нет телефона аварийной службы и нет даже телефонной карты. Но бабушка не понимала и все просила позвонить и вызвать "водников".
— Иди, пожалуйста, сынок, посмотри, може сам что сделаешь?
Я попытался отказаться: мол, спешу на экзамен. Но тут мимо нас проходил парень моего возраста. Старушка кинулась к нему со словами:
— Пойдем, помоги нам.
Парень даже не посмотрел в ее сторону.
Тогда я подумал, что он большой негодяй и что я должен остаться.
Я приоткрыл низкую деревянную калитку и пошел по тропинке к дому. За мной завиляла собака. Вход в дом был со двора. На порог лилась вода. Я открыл дверь и увидел коридорчик с пустой вешалкой, дальше — узкий проход в комнату. В комнате стоял облезлый стул, на видной мне стене висели деревянные часы с гирей, пол был залит прозрачной водой. Это всё я видел три секунды, а потом в комнату забежала собака и стала выть. Она была какая-то черно-синяя, с белыми полосками у рта и маленькими ушками.
Старушка пыталась забраться на порог. Она одо-лела три ступени, а с четвертой, самой высокой, никак не могла справиться. Бабушка ухватилась за мою руку. Я видел, что ее ноги были слабы и боялся, что она упадет или умрет.
Пол в коридоре покрывала вода в пять сантиметров. Я наступил в воду и почувствовал, что мои старые сапоги на замке промокают.
Старушка показала, куда надо идти. Я прошел в комнату. Налево была ванна с открытой дверью. Оттуда шумела вода: сорвало кран. Я сел на облезлый стул и сказал, что не знаю, что делать.
Бабушка ничего не поняла и заплакала.
— Помогите, пожалуйста. Помогите, пожалуйста,— причитала она,— а рядом, в воде, сидела дворняжка и смотрела на меня печально и одиноко.
У собаки была наклонена голова. Ее грустные глаза блестели, в них слышалась какая-то тоска, которую она не могла рассказать, а только показать: вот она есть в моих маленьких ушках и неподвижном хвосте, в том, что я старая, усталая и никому не нужна, кроме хозяйки.
Мне стало тяжело на душе: я не знал, как помочь; и что-то грузное, какое-то отчаяние, безысходность, бессилие, сдавливало мне грудь и горло. У меня закружилась голова, я захотел сесть, но понял, что уже сижу и встал, держась за стол.
— Нужно вызвать аварийную,— сказал я,— у вас есть соседи, от которых можно позвонить?
— Я ничего не знаю,— старуха схватила меня выше локтя и заплакала,— помогите, пожалуйста, помогите, пожалуйста.
Мне было больно на нее смотреть, я чувствовал усталость. Что-то тяжелое то подкатывало, то отпус- кало в моем воображении. Это не было просто ощущение старости, того, что я буду, как эта бабушка, дряхлым и одиноким. Это не была только жалость к старухе, к ее нищему существованию и обрушавшейся на нее беде. Я, наверное, в тот миг в первый раз задумался о том, что не всё так просто. Может, я чуточку понял, зачем мы живем. Вернее, понял, что наша жизнь — пуста и безысходна. Именно безысходна (то есть потерянная, какая-то не такая, фальшивая), а не бессмысленна.
"Вот она стоит и просит меня о помощи,— думал я,— да, я могу ей помочь: купить карточку, вызвать аварийку или пойти к дяде Васе на работу, нанять там сварщиков, еще как-то. Но я не знаю, помогу ли я себе, избавлюсь ли от того чувства, которое гнетет меня?"
С ее веснушчатого носа капала вода. Старушка облизывала тонкие изрытые губы и дрожала.
"Ей холодно,— подумал я,— может умереть".
Я помнил эту бабушку с лета. Я часто проходил мимо ее дома. Она сидела на скамейке, положив руки на костыль, а ее собачка кувыркалась в траве. Старушка всегда будто улыбалась, глядя на своего пса, и поэтому казалась счастливой.
Теперь же она дрожала и плакала, а маленькая дворняжка сидела рядом и как бы дрожала и плакала вместе с ней.
"У нее, наверно, никого нет, кроме этой собаки. По крайней мере, никого ближе этой собаки. Сейчас им обоим тяжело. И мне тоже нелегко — но это пустяки, потом решу, что с собой делать".
— У вас изолента есть? — спросил я.
— Я к соседям схожу, принесу.
Старушка ушла. Собака осталась со мной. Она уже тряслась от холода и оттого, что намочила лапки, и теперь они, наверное, зябли.
— Да, такие вот дела, — сказал я вслух.
Собака подошла ко мне и уткнулась носом в мою ногу.
— Ничего, ничего.
Старушка вернулась с мужчиной, лет пятидесяти, в рабочем грубом костюме желто-серых тонов, в засаленной фуражке. В руках у него был огарок свечки, газовый и рожковые ключи. Он дико матерился.
Я помогал ему: держал свечу, подавал ключи, соглашался со всем тем бредом, который он говорил.
Когда мужичок перекрыл воду, он сел на обшарпанный стул, на котором я недавно сидел, и закурил. Маленькая собачка смотрела в его лицо. И я чувствовал, что она глядит на него так же, как полчаса назад глядела на меня: печально и осторожно.
Он посмотрел ей в глаза и причмокнул губами.
— Всё, бабка, затопило тебя. Теперь каток в коридоре будет,— он встал,— бог тебя наказал. Плохо богу, говорю, молилась. Грех на тебе, бабка.
— Ты иди,— сказал он мне, докурив,— теперь тут уж делать нечего, трубы надо менять.
— А кто будет? — спросил я.
— Сын ее… или зять. На выходных.
— Но сегодня вторник,— сказал я.
Мужик отвернулся от меня и закричал на старуху:
— Плохо богу, бабка, ты молилась. Наказал он тебя.
А бабка, наверное, давно ничего не слышала и только плакала. И казалось, что ее рябой нос тоже плачет: с него капала вода. Собака встала и застучала когтями по полу. Повиливая телом, она вышла вон. Я — за ней. Во дворе я нагнулся и протянул руку к животному. Дворняжка завиляла хвостом и подняла кверху узкую мордочку с маленькими ушками. Ее черная шерсть с синим отливом блестела. На нас падали белые хлопья, и нам было очень хорошо тогда: может быть, оттого, что мы с ней знали намного больше, чем знают другие. А может, мне это показа- лось — и собака не ощущала то же, что ощущал я. Но это не страшно. Главное, что я чувствовал тогда то, что могла чувствовать она, он, ты, мы…
Марина Струкова КОЛОВРАТ
***
Шли бойцы встречь восходу
и противнику встречь,
и седой воевода
вел с товарищем речь:
"Что-то сердце томится,
видно к смерти спешу,
коль погибнуть случится,
об одном попрошу —
жил я честно и смело
и на ясной заре
ты сожги мое тело
на высоком костре.
Чтоб дубы вековые
занялись до звезды,
чтоб друзья боевые
ударяли в щиты,
чтоб высокое пламя
озаряло века,
чтоб склоненное знамя
колыхало шелка…
Не искал я богатства,
только славу одну,
верил в ратное братство
и родную страну.
Мед пролейте из чаши
вы в костер, не спеша,
чтоб за здравие ваше
там хлебнула душа.
Долго, други, живите,
крепко бейте врага.
Красных девок любите
да косите луга,
стройте грады, станицы,
чтоб не взять нипочем,
и родные границы
раздвигайте мечом".
Засадный полк
Засадный полк,
уже пора!
Подобьем алого ковра
лежат поверженных тела,
от стаи стрел под солнцем мгла.
Ладонь на рукоять меча
метнул, проклятие шепча.
Кровавой злобы пелена
