Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6479 ( № 37 2014)
Какой-то красномордый бюрократ
Весь день орёт на бессловесных клерков.
Но жизнь права.
И драма не нова.
А где ещё им размещаться, трестам?
Всё правильно.
Но лучше бы трава
Росла на месте, освящённом детством…
1982
СТИХИ О СТИХАХ
Ну, поместит стихи журнал,
Ну, пролистнёт стихи читатель,
А ты мыл слово, как старатель,
Ты потрясти людей желал.
Иль удивить. Хотя б слегка,
Но все удивлены настолько,
Что от стихов не стало толку –
Не почитаема строка.
Всё это понимают,
н о
Прут в мир стихи, друг другу вторя.
Так в кризис жгут в печах зерно,
Так молоко сливают в море…
1984
ВЫСОЦКИЙ
Я был к нему не то что равнодушен,
А мягко выражаясь, не влюблён.
Вино, табак – литературный ужин…
Высокий спор. В углу магнитофон.
Заветное своё стихотворенье
Пииту декламирует пиит.
А из угла в предвечном озверенье
Похмельный Гамлет песенки хрипит.
1984
30 лет
Конечно, числа, даты, юбилеи –
Символика, условность, этикет,
Тогда зачем я сердцем холодею
От мысли: мне сегодня тридцать лет!
Но жизнь идёт. В загулах и заботах
Мотыжу невеликий садик свой.
А кто-то, строгий, щёлкает на счётах,
Насмешливо качая головой.
День миновал – весёлый или тяжкий –
Забудется, водою утечёт.
Но белые и чёрные костяшки
Всему ведут неумолимый счёт.
Сегодня в сердце – хмурая усталость,
Назавтра – молодеческая прыть…
Что там, на счётах?
Сколько мне осталось?
Узнать бы, разрыдаться и забыть.
12 ноября 1984
ПОПУТЧИК
Качнулось вправо здание вокзала.
И он сказал, взглянув на небосвод,
Где в красных тучах солнце исчезало:
«Как этот день, так наша жизнь пройдёт!»
И водки мне налил.
С толпой народа
Уплыл перрон, похожий на причал.
«Закат – лишь только повод для восхода…» –
Подумал я, но выпив, промолчал.
1985
СЕРАФИМЫ
Случится это поздно или рано,
Но кончится заветное кино.
И я уйду с обжитого экрана
Туда, где не светло и не темно.
Но жизнь мою, как будто киноплёнку,
Не смоют, я надеюсь, не сотрут –
На дальнюю, заоблачную полку
Её положит Главный Кинокрут...
И горнею пытливостью томимы –
Чтоб мир людской расчислить и понять, –
Бесплотные, как пламя, серафимы
Мою судьбу решат с той полки снять.
Но созерцая дни мои и ночи,
Мой путь земной, как был он, без прикрас,
Они опустят ангельские очи
В унынии – и вдруг увидят нас.
Да, нас с тобой в том сумасшедшем мае...
И серафимы, глядя с высоты,
Пожмут крылами, недоумевая,
Зачем навзрыд от счастья плачешь ты?
1987
* * *
Ах, фантазёрки с честными глазами!
Вам гор златых не надо обещать –
Из нас, обычных, вы спешите сами
Выдумывать героев и прощать...
Химеры женские, они гранита крепче,
Надёжней волноломов штормовых –
Безжалостные будничные смерчи
И день, и ночь ломаются о них!
И вдруг однажды, пошатнувшись хрупко,
Обрушится герой...
Но в том и суть,
Что снова ты готова, словно шубку,
Судьбу под ноги вымыслу швырнуть!
1987
СОВДЕПИЯ
В альбом Рене Герра
Бедный Дельвиг умер, затравленный:
Бенкендорф Сибирь посулил.
Бедный Горький умер, отравленный:
Сам Ягода яду подлил.
Слёзы жертв до сих пор не высохли.
И теперь, кого ни спроси:
При царях ли, при коммунистах ли
Хорошо не жилось на Руси.
Как и вы, ненавижу цепи я.
Но нельзя жить, отцов кляня!
То, что вы зовёте «Совдепия»,
Это – Родина для меня…
2010
КУРОРТНЫЕ СТИХИ
Назло врагам и либеральным троллям,
Обдумывая новую главу,
Я отпускным, неторопливым кролем
Вдоль берега турецкого плыву
И размышляю: «Зря смеётесь, гады!
Ещё не кончен вековечный спор.
Ещё мы доберёмся до Царьграда
И вычерпаем шапками Босфор!»
2011
ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ
* * *
Я слушал песню горлицы в саду.
Но стоны оборвав, она вспорхнула
И унеслась, оставив мне на память
Литую каплю тёплого гуано.
Ах, бабы, бабы, все таковы!
* * *
Смешная девочка боится темноты.
Нагая девушка – стеснительного света.
Увядшая жена – что муж уйдёт.
Старуха – что не хватит на лекарства.
* * *
Лежу, не сплю и вспоминаю детство.
Живой отец ведёт меня к реке
Учиться плавать.
Я боюсь и плачу.
О память, золотая тень от жизни!
* * *
За полчаса из города Тяньцзиня
Домчались мы до города Пекина.
Пешком бы шли без малого неделю.
Как долго люди жили в старину!
* * *
О нет, не может клоун суетливый
С лиловой нарисованной улыбкой
Быть грозным укротителем медведя!
И выключил я глупый телевизор,
Где снова угрожал Москве
Обама.
2014
МОСКОВСКАЯ ЮНОСТЬ
Ещё ты спишь, рассыпав косы,
Любимая…
Но мне пора!
Я выхожу в открытый космос
Из крупноблочного двора
И улыбаюсь сквозь зевоту
Всему, чего коснётся взгляд:
Вокруг меня компатриоты,
Подобно спутникам, летят,
С часами суету сверяя,
Гремя газетой на ветру,
Докуривая и ныряя
В метро, как в чёрную дыру.
Тоннель из тьмы и света соткан.
Но к солнцу лестница плывёт.
Растёт уступами высотка,
Напоминая космолёт.
Строку задуманную, скомкав,
Я застываю впопыхах,
На миг влюбляюсь в незнакомку
С печалью звёздною в очах.
И вновь спешу, прохожий парень,
Мечту небесную тая.
Я твой неведомый Гагарин,
Москва – Вселенная моя!
1980–2014
Теги: Юрий Поляков , поэзия
Левый нагой
Виктор Пелевин. Любовь к трём цукербринам. - М.: Эксмо, 2014. – 448 с.
Помните анекдот? Учительница в школе объясняет детям разницу между бедой и трагедией: "Беда, дети, это когда козлик идёт по мостику, мостик ломается, и козлик летит в речку. Но это ещё не трагедия. Трагедия – когда падает самолёт и на нём всё наше правительство. Поняли, дети? Ну, расскажи ты, Вовочка". Вовочка встаёт и говорит: «Трагедия – это когда падает самолёт и на нём всё наше правительство. Но это ещё не беда[?]»
К чему сие? Вы только что прослушали демоверсию новой книги Виктора Пелевина «Любовь к трём цукербринам». Её герой занят тем, что спасает козликов, чьё падение в речку могло бы привести к тектоническим сдвигам, не сопоставимым с какой бы то ни было трагедией. Для этого герою требуются небольшие сверхспособности: он знает всё обо всех всегда. И не в том даже беда (а кому и трагедия), что в содержательном плане книга являет собой плод перекрёстного опыления «Матрицы» и Брэдбери с лёгким привкусом Сахновского, а в том, что она писана левой ногой и доведена до публики на автопилоте, которому явно не помешало бы техобслуживание.
Если вы любите игрушку «Энгри Бёрдс», вам, возможно, будет даже интересно. Там, помнится, нужно убивать свинок птичками. У Пелевина демонические Птицы пуляют людьми в Вепря-Творца, который на самом деле не Вепрь и не Творец, а смотрящий за миром Киклоп, подчинённый законам Вселенной, какими бы они ни были, а на деле – никаким, ведь в итоге дура-Аннушка всё равно разливает масло, и мир неизбежно принимает форму мелкого круглого блюдца, на донце которого Пелевин красиво рисует тушью даосскую монаду. Или, как в этой книге, наспех рисует маркером. Кажется, ему просто было скучно объяснять в очередной раз, что «ноль одинаков в любой точке мультиверса, в любом моменте прошлого и будущего». Ну, и про то, что мир можно бестрепетно помножить на ноль, с тем чтобы в итоге ничего не изменилось. Вы уже всё про это знаете, если когда-либо раньше читали Пелевина.
Это тем более грустно, что в его предыдущей книге («Бэтман Аполло») брезжила надежда на возможный разрыв шаблона и уход из круга обречённости в какие-то иные, ещё не апробированные сферы и схемы. Теперь можно констатировать, что этого не произошло. Так новая компьютерная игрушка убивает надежду на социализацию: мальчик Витя вроде бы и желал выйти во двор, продышаться, но Цукербрин предложил очередное, гораздо более усовершенствованное приложение, и мальчик снова завис над компом.
