Литературная Газета - Литературная Газета 6583 ( № 3 2017)
Где бы ни выступала Римма Фёдоровна: на Конгрессе интеллигенции России, в студенческих аудиториях, на различных книжных ярмарках, на других трибунах, она всегда отстаивала свою позицию – честную, открытую, смелую. Любила юмор и была наделена редким чувством самоиронии. Но не прощала подлости, вранья, предательства – била наотмашь. Была непримирима с той группой писателей, которая подстраивалась под власть. Но когда требовалось – проявляла милосердие. Она умела прощать.
Однажды в доверительном разговоре о житье-бытье Союза писателей Москвы – о финансовых трудностях, о бездомности организации – она в очень деликатной форме спросила меня: не согласился бы я поддержать её и Союз писателей Москвы (у истоков создания которого в 1991 году стояли Юрий Нагибин, Булат Окуджава, Владимир Савельев – первый секретарь СПМ в 1991–1998 годах), став сопредседателем этой организации наряду с Юрием Черниченко, который уже был тяжело болен? К тому времени я был членом СПМ и одним из его секретарей не один год. Мог ли я отказать ей, прекрасной поэтессе, обаятельной и мужественной женщине, почти ежедневно сражавшейся за интересы СПМ в самых разных инстанциях?
Мы были друзьями и единомышленниками. Часто она приезжала к нам в фонд, и мы за чаем подолгу говорили о делах в стране, о людях, делающих политику. Она пыталась разобраться в сложных процессах тех лет. Очень переживала, что власти не жалуют вниманием писателей. Даже не могут (или не хотят) принять закон о творческих работниках и определить социальный статус писателя, его социальное и пенсионное обеспечение.
Римме Фёдоровне Казаковой многие, помню, говорили: «Ну что ж вы всё за других, да для других! Оглянитесь вокруг: каждый нынче – для себя да за себя...» Не могла. Не умела.
Это проявилось и в её публицистике.
Если вдуматься в строчку Маяковского «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо», то публицистика, согласитесь, и есть тот самый «штык» литературы – дело, не всякому лирику свойственное. Здесь поэт становится чернорабочим.
Когда в начале 90-х встал вопрос о новой символике России, она написала слова к Гимну России на музыку Глинки. Заявок было много, но слова Риммы лучше других ложились на музыку великого композитора. Я очень сожалею, что тот гимн был отвергнут руководством страны. Слова Риммы Казаковой были под стать новой России – её красоте, могуществу, раздолью.
Славься, Русь,
Святая и земная,
В бурях бед и в радости побед!
Ты одна
На всей земле –
Родная,
И тебя дороже нет.
В «лихие 90-е», когда поэзия была востребована мало, а молчать совестливому, думающему, талантливому человеку было непереносимо, обращение к жанру публицистики позволяло передоверить бумаге то, что мучило и терзало сердце, что в нём «боролось и рвалось». У публицистики Риммы Казаковой есть одна важная особенность: главное в ней – личность самого поэта, то, что происходит с его обожжённой душой.
Перекраиваю всё. Страдаю. Трушу.
Но иду – и перестраиваю душу.
Каким бы тяжёлым ни было время, императив своего существования мы выбираем для себя сами. Выбор Риммы Казаковой и не мог быть иным.
Так она прожила жизнь, так писала стихи – борясь, ища истину в себе и в окружающем мире, обретая её с болью, страдая, сомневаясь – любя!
В её голосе порой соединялось несоединимое: певучие, песенные интонации внезапно переходили в слова резкие, отрывистые, жёсткие. Такой противоречивой, клокочущей и яркой, да разве что ещё и ранимой была она сама, такой была её жизнь. Жизнь поэта. Жизнь гражданина. Жизнь женщины. Жизнь матери. Жизнь, которую она сама же и перекраивала без устали, «чтоб душа могла лечиться и учиться».
...Её уход 19 мая 2008 года был неожиданным и оттого особенно болезненным.
Все мы, её коллеги, друзья, читатели, понимаем: то, чему она служила на протяжении многих лет, не должно оказаться забытым. В руководство секретариатом на её место пришёл талантливый критик и литературовед, энергичный и опытный организатор Евгений Сидоров, за плечами которого ректорство в Литературном институте, руководство Министерством культуры России, представительство в ЮНЕСКО.
Для сохранения наследия Риммы Казаковой Союз писателей Москвы делает всё возможное. Посмертно был издан двухтомник стихов, прозы, песенных текстов, воспоминаний о ней писателей, общественных деятелей, политиков; открыт памятник на Ваганьковском кладбище в Москве, соединивший двумя стелами память о ней и её сыне – прозаике Егоре Радове. В 2009 году по предложению одной из учениц Риммы Казаковой – поэта и прозаика, члена Союза писателей Москвы Нателлы Лалебекян была учреждена премия молодому поэту «Начало» имени Риммы Казаковой. Каждый год весной жюри объявляет имя нового лауреата, с вручением диплома и денежного вознаграждения.
Имя Риммы Казаковой звучит и после её ухода как пароль, на который откликаются многие.
Парижи по-свердловски
Парижи по-свердловски
Книжный ряд / Библиосфера / Субъектив
Теги: Анна Матвеева , Лолотта и другие парижские истори
Анна Матвеева. Лолотта и другие парижские истории: (рассказы, повести), М.: Издательство АСТ, 2016, 443 с. 3500 экз.
Анна Матвеева упорно движется по тернистому пути к писательской славе и уже завоевала не одно место в шорт-листах нескольких литературных премий. Тут и «Большая книга» (неоднократно), и «Национальный бестселлер», и Премия имени Юрия Казакова.
Прочтя название книги – «Лолотта», можно взгрустнуть о том, как много ещё неоткрытых названий. Взять хотя бы «Тихий дом», или «Война и мор». Где автор, который, наконец, создаст долгожданный роман «Алла Карелина»? Может, и драматурги напишут маленькую, а лучше большую трагедию «Каменный гвоздь». Ещё не начали? Зря! Вот, к примеру, «Лолотта» звучит почти как «Лолита». Значит, лёд тронулся.
Не стоит встречать человека по одёжке, а книжку по обложке. Мало ли с чем ассоциируются названия. Полезем вглубь. «Лолотта» – это сборник рассказов и повестей, сюжеты которых так или иначе цепляются за разные Парижи. Парижем оказаться может уральская деревня, элитный жилкомплекс и даже ресторан. Книгу пронзает этакий метафизический Париж как эмблема единства между тонкими душевными явлениями и грубым бытием, между мечтой и реальностью. Дескать, только в Париже жизнь может быть прекрасной, а у нас тут – и говорить не хочется.
Рассказ «Красный директор» начинается со спорного, выкроенного из другой пословицы утверждения про бывших офицеров: «Бывшими директорами – как и бывшими русскими – не становятся». Ещё как становятся! – возразит искушённый читатель. Пусть не так, зато красиво. 70-летний пенсионер Павел Петрович Романов перепрыгнул из доперестроечного советского прошлого в наше время. Тут его отловили, как реликт, скрывавшийся в недрах московского завода по производству медных труб, и запоздало выгнали на пенсию. Настолько Павел Петрович одинок и неприспособлен, что заблудился в Париже. Скорее всего, он там и сгинет, как чеховский Ванька Жуков.
Надо отметить, что язык рассказов достаточно внятный и течёт легко, как-то даже обыденно и хозяйственно, словно бабушкино вязание на спицах. И про то надо упомянуть, и про это, никакую петельку не обойти вниманием. Глубина проникновения в биографии героев рождает ощущение реальности происходящего, как бы ни был фантастичен сюжет.
Неизлечимо больная Татьяна из рассказа «Рыба в воде» излечивается благодаря встрече с блаженной целительницей. Пенсионерка Тамара Гавриловна («Мой город») оказывается настолько трогательной, что в голову не приходит удивиться её каверзному хобби: «Спрашивают: как проехать в Венсенский замок? Я знаю, как проехать, я даже знаю, что в кухне этого замка сварили английского короля, потому что он умер, и англичане не знали, как его везти на родину, чтобы он не испортился. Я знаю, но называю неверную станцию – и уезжают эти голубчики в Дефанс. В другую сторону».
В повести «Шубка» проходит вся жизнь учительницы Елены Васильевны, которая устроилась гардеробщицей в ресторан «Париж», а потом поймала вора. И, наконец, давшая название книге повесть «Лолотта», где жизнь Модильяни произвела неизгладимое впечатление на екатеринбургского психолога Михаила. Загадочная Алия показала ему репродукцию своего портрета работы Модильяни. Хорошо – не Пикассо! Впрочем, Алия не такая уж уродина, поскольку писал портрет не сам Модильяни, а безвестный эпигон. А психолог Михаил поверил в переселение душ и влюбился в Лолотту из Парижа, то есть в Алию из Екатеринбурга. Такой вот Париж по-свердловски.
Вадим Шильцын
Бесконечный травелог
