Павел Кузьменко - Самые скандальные треугольники русской истории
У Некрасова тоже хватало неприятностей и в личной жизни, и в общественной. 7 июля 1862 года за связи с Герценом, за составление воззвания к восстанию «Барским крестьянам…» был арестован Николай Чернышевский. Затем правительство своим постановлением на несколько месяцев закрыло журнал «Современник». Впрочем, неприятности и переживания не сказались на материальном положении Некрасова. В 1861 году он за 38,5 тысячи рублей серебром приобретает у князя Дмитрия Голицына имение Карабиха в Ярославской губернии на берегу Волги. Там, где позже был устроен знаменитый дом-музей Некрасова.
А уж на творчество неприятности влияют самым положительным образом. В эти годы поэт создает свои лучшие вещи: «Рыцарь на час», «Коробейники», «Мороз Красный Нос», начинает главную поэму своей жизни «Кому на Руси жить хорошо». А Панаевой он пишет стихотворение «Прощанье»:
Мы разошлись на полпути,
Мы разлучились до разлуки
И думали: не будет муки
В последнем роковом «прости»,
Но даже плакать нету силы.
Пиши – прошу я одного…
Мне эти письма будут милы
И святы, как цветы с могилы, —
С могилы сердца моего!
Все попытки вернуть прежнюю любовь заканчивались ничем. «Некрасов с Панаевой окончательно разошлись. Он так потрясен и сильнее прежнего привязан к ней, но в ней чувства, кажется, решительно изменились», – пишет в это время Василий Боткин.
Состояние сильной любви весьма напоминает тяжелую болезнь. А болезни, когда проходят, нередко несут за собой осложнения. В любви таким осложнением является положение «врозь нам скучно, вместе тесно». Невозможность продолжать отношения и гложущая, тупая тоска по потерянному чувству.
Бороться с тоской Авдотья Панаева отправилась за границу. Ей было уже за сорок, но она оставалась хороша собой, в меру полная, круглолицая, черноволосая и, что немаловажно, обеспеченная дама. Но… «В Венеции я могла бы развлечься, даже забыть о моих зрелых годах, потому что имела много доказательств, что их не хотят замечать. Но что же я делаю? Сижу одна вот уже три месяца и все обдумываю, способна ли я удовольствоваться одним удовлетворением женского самолюбия, то есть окружить себя толпою молодых людей, выслушивать их комплименты, объяснения, кокетничать. Иногда мне кажется, что я способна, но потом мне сделается все так противно, пошло, что сама себе я делаюсь мерзка. Нет, я погибла безвозвратно!»
Возможно, анализируя свою жизнь, она приходила к печальному выводу – она не там родилась, не в той среде. Судьба несколько ошиблась. Ей хотелось простого семейного счастья в понимании вполне мещанском. Иметь детей, любящего мужа, пусть не чрезмерный, но стабильный доход. Родителей не выбирают. Пусть она появилась на свет в мире актеров. Огни рампы, закулисные интриги, борьба с засильем театрального чиновничества – ей это было привычно с детства, но она с этим легко рассталась.
Возможно, она не за того вышла замуж в девятнадцать лет. Возможно, она была создана для какого-нибудь незаметного коллежского секретаря (а не заметного, как Панаев, который имел этот чин), который дослужился бы честно и беспорочно до статского советника и умер бы, никому не известный. И она бы умерла в окружении безутешных детей и внуков никому не известной. А вместо этого ей выпало быть знакомой со всеми классиками русской литературы от Гоголя до Толстого, пережить их всех, кроме Льва Николаевича. Не ограничиться знанием их творчества, а видеть, как они едят, пьют, болеют, играют в карты, сорят деньгами и одалживаются. Выпало быть погруженной в мир высоких страстей и низких страстишек. Быть, наконец, долгое время невенчанной женой одного из самых великих и самых скандальных поэтов. Отсюда и ее завышенные требования к собственной печали.
«Вообще я трачу много, хочу развлекаться, но умираю от тоски. Все ноет во мне. Доктор мне попался хороший, он сказал мне, что ничто мне не поможет, кроме перемены образа жизни и спокойствия духа, а как этого ни одна аптека не может отпустить по рецепту его, то всякое лечение пустяки для меня», – пишет она в письмах. И вдруг прорывается: «Где Некрасов? Я до сих пор не получила от него письма…»
«Впрочем, я потеряла голову!.. На днях в Лондоне случилось несчастье на железной дороге, много погибло. Ведь есть же счастье людям! Разумеется, быть калекой упаси Господи в моем положении, но сколько же погибло в одно мгновенье. В мои лета глупо это говорить. Но я два – нет, три месяца как ни с кем от души слова не сказала… Право, мне стыдно за себя…»
* * *И все же она решилась. В 1863 году она съехала с некрасовской квартиры (уже на Литейном проспекте) и очень поспешно вышла замуж за Аполлона Филипповича Головачева. Это был веселый и добродушный повеса, ухудшенная копия Ивана Ивановича Панаева. Она знала Головачева давно, он долгое время работал в «Современнике» секретарем и печатал там же свои статьи и рецензии.
Панаева оказалась довольно богатой вдовой. Некрасов купил у нее за 14 тысяч серебром долю мужа в «Современнике» и выплачивал ей небольшую пенсию. «Кроме того, он выдал ей векселями пятьдесят тысяч рублей, но, привыкши жить широко и хлебосольно, она продолжала свой прежний широкий образ жизни и очень скоро спустила 50 000, в чем ей помог ее муж, всегда беспечный», – вспоминала подруга Панаевой.
...В новом замужестве Авдотьи Яковлевны случилось главное. В возрасте сорока четырех лет она снова стала матерью, и на этот раз ребенок получился здоровым и остался жить. Девочку она назвала в свою честь. Но к ней больше пристал вариант имени Евдокия.
Муж, Аполлон Головачев, после рождения дочери пустился во все тяжкие, но привычная к неверным мужчинам Авдотья уже не переживала, не обращала на это внимания. Она нашла свою тихую пристань. Она стала матерью, и ее жизнь рядом с замечательными людьми как-то сама собой закончилась. Далее все стало обыденным и непримечательным. Авдотья Яковлевна тихо старела и забывалась в литературном свете.
Весьма либеральный поначалу режим Александра II с его реформами, с отменой крепостного права со временем ожесточился. Особенно после покушения Дмитрия Каракозова на царя в 1866 году. На «Современник» сыпались одно предупреждение цензорского комитета за другим из-за публикаций политически резких некрасовских стихов – «Газетная», «Железная дорога», первая часть «Кому на Руси жить хорошо». Предупреждения действовали плохо, в результате чего в июне 1866 года журнал закрыли.
Однако политическое запрещение нисколько не сказалось на материальном положении Некрасова, его положении одного из самых авторитетных либералов России и одного из лучших ее поэтов. Уже в декабре 1867 года он заключил договор с Андреем Краевским. Литературное руководство журналом «Отечественные записки» перешло к Некрасову и Михаилу Евграфовичу Салтыкову-Щедрину. Верный себе, Некрасов в скором времени оказался и совладельцем известного журнала. И там преспокойно продолжил печатать все, что хотел – остальные части «Кому на Руси жить хорошо», «Дедушку», «Княгиню Волконскую» и пр.
Возрасту поэта уже не пристали мимолетные романчики. На смену им пришли серьезные увлечения. Сначала Селиной Лефрен. Она была актрисой французской труппы Михайловского театра в Петербурге. Посещение спектаклей постоянных французской и немецкой трупп считалось уделом высших слоев общества, а к ним себя Некрасов безусловно относил. При всей своей демократичности, народолюбии, звании «печальника горя народного» он еще был непременным членом аристократического Английского клуба.
Селина не считалась красавицей, но обладала шармом, живым характером, любила музыку и прекрасно пела, одевалась с большим вкусом. А еще она была весьма неглупа и полюбила Некрасова не столько за телесную и духовную красоту, сколько за толстый бумажник. Что и не слишком скрывала.
В 1869 году она вернулась во Францию, и Некрасов последовал за ней. Они встретились с Париже и весь август провели на морских купаниях в Дьепе на берегу Ла-Манша. Он считал это лучшими днями в своей жизни и писал сестре: «Я здоров: море – это благодетель слабонервных и хандрящих… Я привык заставлять себя поступать по разуму, очень люблю свободу – всякую и в том числе сердечную, да горе в том, что по натуре я злосчастный Сердечкин».
Молодая француженка возвращала молодость сорокавосьмилетнему поэту, здоровье которого было весьма расшатано слишком голодной юностью и слишком сытой зрелостью. Отношения с ней оказались проще, чем с Авдотьей Панаевой, не слишком бурными и довольно короткими. Они расстались в том же году без слез, без ревности, без трагедии. Но еще долго переписывались. Он помогал ей деньгами, а в предсмертном завещании назначил Селине Лефрен 10,5 тысячи рублей....В 1870 году Некрасова посетила последняя, поздняя любовь. На этот раз в полном соответствии с его народолюбием он приблизил к себе девятнадцатилетнюю девушку «простого звания». Она была дочерью солдата, родом из Вышнего Волочка. Звали ее Фекла Анисимовна Викторова. Но народному поэту Некрасову это имя показалось неблагозвучным, и он переименовал ее в Зинаиду Николаевну.
