Федор Раззаков - Марина Влади и Высоцкий. Француженка и бард
А Марина — очень холодная женщина… Она ему другом не стала. Володе все время в ней чего-то не хватало. И сильно не хватало. С Влади он себя насиловал, уподоблялся ей, застегивался, ограничивался и метался, потому что его самого все это тяготило и не могло не раздражать…».
Так что для многих людей, которые наблюдали вблизи за отношениями между Высоцким и Влади, некая постановочность этого романа была налицо. Со стороны это напоминало скорее бизнес-проект, чем семью в привычном понимании этого слова.
Итак, после мартовского скандала Влади улетела в Париж, пообещав Высоцкому больше никогда не возвращаться. Но слово свое не сдержала, о чем, кстати, Высоцкий был прекрасно осведомлен с самого начала, поэтому особо и не расстраивался. О причинах этой его уверенности можно только догадываться. Медом, что ли, он был намазан? Или действительно обладал какой-то магической силой, заставлявшей женщин смотреть на него, как кролик смотрит на удава? А может, это был такой «бизнес-проект», который просто не мог быть разрушен по прихоти одной из сторон и мог быть ликвидирован только по желанию тех структур, кто его создал?
Короче, Влади улетела восвояси, а Высоцкий даже бровью не повел, уверенный в том, что никуда его французская дива от него не денется. Поэтому загул мог быть продолжен. В итоге Высоцкий, прихватив с собой приятеля Давида Карапетяна, решил отправиться развеять грусть-тоску в Минск, к кинорежиссеру Владимиру Турову; именно в его фильме «Я родом из детства» впервые в кино прозвучали песни Высоцкого. Поскольку до отправления поезда было еще несколько часов, друзья решили скоротать время неподалеку — в ресторане ВТО на улице Горького, что в пяти-семи минутах езды от Белорусского вокзала. Там с Высоцким приключилась забавная история. К ним за столик подсадили смутного возраста даму из театральных кругов, которая с места в карьер обрушила свое раздражение на артиста. Она заявила, что только что приехала из Ленинграда, но уже сыта по горло разговорами про Высоцкого. «Надоели эти бесконечные слухи о вашей персоне, — клокотала дама. — То вы вешаетесь, то режете себе вены, но почему-то до сих пор живы. Когда вы угомонитесь? Почему все должно вращаться вокруг вас? Чего вы добиваетесь? Дайте людям спокойно жить!».
Отметим, что разного рода слухи про Высоцкого барражировали тогда по стране со скоростью пожара. Причем их массовое появление началось как раз с момента знакомства артиста с Мариной Влади. Природа возникновения этих слухов весьма туманна. Некоторые из них рождались спонтанно в недрах народных масс, которые всегда были охочи до такого рода «информации», касающейся знаменитых людей. Однако существенную толику таких слухов вбрасывали в общество и спецслужбы, преследуя свои интересы. Например, в случае с Высоцким это было желание представить певца в глазах широких масс полузапрещенным и гонимым артистом — этакой жертвой системы: у обывателей гонимые всегда вызывают повышенное сочувствие.
Как ни странно, но эта гневная речь не возымела на виновника происходящего никакого действия — видимо, он уже привык к подобного рода эскападам. Высоцкий только добродушно ухмылялся и кивал головой. В этот момент мысли его были далеко: то ли в Париже, куда укатила его супруга, то ли в Минске.
Когда друзья приехали к Турову, тот был обескуражен, поскольку совершенно не ожидал приезда Высоцкого, да еще в компании с приятелем. Но согласно законам гостеприимства встретил их хлебом-солью. Отмечать приезд сели в кухне. Вскоре к режиссеру один за другим стали приходить друзья и коллеги, прослышавшие откуда-то о приезде столичной знаменитости. Батарея пустых бутылок угрожающе росла. Так продолжалось до вечера. Затем было решено продолжить застолье в каком-нибудь ресторане возле вокзала — обратный поезд в Москву отходил ночью 22 марта. Когда Высоцкий садился в поезд, он уже был прилично «нагружен», однако чувства реальности еще не потерял. Карапетян, который хорошо знал привычки своего друга, понял, что ночь ему предстоит адова. Так и вышло.
Едва поезд тронулся, как Высоцкий стал буквально наседать на приятеля: мол, найди что-нибудь выпить. Тот юлил, как мог: дескать, где же я найду выпить ночью? Но приятель был неумолим. В итоге Карапетяну пришлось делать вид, что он пошел переговорить с проводником. Вернувшись, объяснил: проводник — женщина, надо терпеть до утра. Высоцкий вроде бы угомонился и лег на полку. Но каждые полчаса просыпался, громко стонал, после чего хватался за сигареты. Пассажиры их купе (а с ними ехали девушка и какой-то командировочный мужчина) то и дело просили прекратить это безобразие. Но Высоцкий их мало слушал.
Утром, мучимый похмельным синдромом, артист опять насел на друга: найди мне выпить. «Потерпи до Москвы», — отбрыкивался Карапетян. «Не буду», — упрямо бубнил Высоцкий. Затем предложил: «Займи у нашего соседа. Объясни, что вопрос жизни и смерти». Карапетян вышел в коридор, где находился их сосед по купе. «Выручите нас, пожалуйста, — обратился он к мужчине. — Это артист Высоцкий. Ему очень худо. Одолжите десятку и оставьте адрес. Мы обязательно вышлем сегодня же телеграфом». Но сосед оказался настолько далек от творчества Высоцкого (хотя чуть ли не вся страна в эти дни любовалась его творчеством в фильме «Опасные гастроли»), что наотрез отказался одалживать не то что десятку, но даже захудалую трешку. Тогда Высоцкий стал уговаривать друга отдать ему по дешевке свою электробритву «Филипсшейв». Карапетян, скрепя сердце, согласился. Но сосед продолжал артачиться. Тогда Высоцкий, трубы которого к тому моменту уже представляли чуть ли не раскаленные сопла космической ракеты, кинул в бой последний козырь — свою пыжиковую шапку. Козырь сработал, что вполне объяснимо — мало того, что такая шапка по тем временам была вещью остродефицитной, она еще и стоила пару сотен рублей, а Высоцкий согласился продать ее за пару червонцев. Допекла, видно, жажда.
Между тем приключения друзей на этом не закончились. Приехав в Москву, вечером того же дня Высоцкий потащил друга все в тот же ресторан ВТО. Там они мило посидели, после чего завалились домой к Карапетяну на Ленинский проспект, возле универмага «Москва». Уложив гостя в гостиной на диване, хозяин вместе с женой удалился в крохотную спальню. Однако под утро их разбудил Высоцкий, который сообщил, что… спалил матрац. Оказывается, он лег спать с сигаретой в руке, и та упала на диван. Огонь тлеющей сигареты насквозь прожег матрац и перекинулся на обивку дивана. К счастью, Высоцкий в этот миг проснулся и принялся в одиночку бороться с огнем. Сначала он стал бегать на кухню за водой (он носил ее в ладонях), а когда это не помогло, схватил матрац в охапку и выпихнул матрац в узенькую боковую створку окна. И только потом помчался оповещать о случившемся хозяев.
К чему я столь подробно рассказал об этих приключениях Высоцкого? Только лишь для того, чтобы читателю стало понятно, какой «подарок» заполучила Марина Влади, которая, будучи уже дважды замужем, ранее такого рода «вулканических» мужчин еще не встречала. Однако, повторимся, этот «вулкан» отнюдь не пугает Влади и даже, наоборот, притягивает, поскольку она в том же 70-м соглашается стать его официальной женой. Впрочем, до этого еще есть время. А пока, 1 июня 1970 года, в широкий прокат выходит фильм Сергея Юткевича «Сюжет для небольшого рассказа», где возлюбленная Высоцкого исполнила роль другой возлюбленной, а именно — Лики Мизиновой, в которую был влюблен Антон Чехов. Спустя двенадцать дней после премьеры Влади прилетела в Москву на очередное рандеву со своим мужем. Как раз к ее приезду в Москве запустили еще один фильм с ее участием — «Время жить» (1969), который крутили на малой спортивной арене в Лужниках 15–21 июня.
В этот приезд Влади Высоцкий показывает ей свою новую песню, навеянную их отношениями — «Нет меня — я покинул Расею…». В ней Высоцкий развеивал слухи о своем якобы возможном бегстве из страны. Эти слухи стали особенно интенсивно муссироваться в народе именно в этом году на почве любовного романа, который у Высоцкого был с Мариной Влади. Вполне вероятно, слухи эти специально вбрасывали в общество недоброжелатели певца, надеясь таким образом подтолкнуть его к такому шагу. Тем более, что тогда уже намечалось открытие еврейской эмиграции. Вот именно против этих слухов и протестовал Высоцкий:
…Кто-то вякнул в трамвае на Пресне:
«Нет его — умотал наконец!
Вот и пусть свои чуждые песни
Пишет там про Версальский дворец»…
Я смеюсь, умираю от смеха:
Как поверили этому бреду?! —
Не волнуйтесь — я не уехал,
И не надейтесь — я не уеду!
Это был недвусмысленный ответ тем, кто и в самом деле рассчитывал, что Высоцкий навсегда уедет из страны со своими «чуждыми песнями». Однако напомним, что наш герой был евреем лишь наполовину, и если эта часть еще могла «дать слабину», то русская, сильнее привязанная к России, — вряд ли; во всяком случае, на момент написания песни она этому активно сопротивлялась, чего не скажешь о позднем Высоцком, о чем мы еще поговорим. К тому же он прекрасно понимал, что как певец и артист он имеет шанс проявить себя по самому высокому разряду лишь здесь, а за границей в этом плане ему мало что светит.
