Лев Поляков. - История антисемитизма.Эпоха знаний
«… они [эти изменения] были незначительны в умеренных районах, которые, как мы полагаем, соседствовали с местом его происхождения; но они увеличивались по мере его удаления от этих мест, так что когда… он захотел заселить пески Юга и льды Севера, изменения стали столь ощутимыми, что можно было бы прийти к выводу, что негр, лапландец и белый образуют разные виды, если бы не было лишь единственного сотворенного человека… »
Бюффон даже предлагал провести естественный эксперимент, чтобы установить, сколько поколений потребуется для того, чтобы переселенные в Европу негры восстановили человеческую природу в полном объеме:
«Потребуется изолировать этих негров с их женщинами и тщательно следить за сохранением чистоты их расы, не допуская никаких смещений, это единственное средство, с помощью которого можно установить, сколько времени потребуется для того, чтобы восстановить в этом плане естество человека и тем самым определить, сколько времени ушло на превращение белого человека в негра… »
Вырождение негров превратило их в низших существ, но пальму первенства среди неполноценных людей Бюффон отдает лапландцам. Его книга «Естественная история человека» открывается описанием этих «выродков":
«Эти народы не только похожи друг на друга своим безобразием и малым ростом, цветом волос и глаз, но у них еще и очень сходные наклонности и обычаи, в равной мере все они отличаются грубостью, суеверием, глупостью (… ), у них отсутствует смелость, самоуважение и стыд: нравы этих отвратительных людей заслуживают лишь презрения».
Для подтверждения этой мысли Бюффон сообщает своим читателям, что у лапландцев бесстыдство доходит до того, что они моются голыми все вместе, мальчики и девочки, матери и сыновья, братья и сестры. Затем Бюффон дает понять, что единственным человеческим признаком у лапландцев можно считать то, что они сами осознают свою низость. В самом деле, у них существует странный обычай предлагать чужеземцам своих жен, «что можно объяснить тем, что они осознают свое уродство и безобразие своих женщин, и поэтому находят менее уродливыми тех из них, кем не пренебрегли чужеземцы». У Дидро также можно обнаружить эту логическую связь между сексуальными обычаями «дикарей» и осознанием ими своей неполноценности – предлагая свою жену и дочерей европейцам, житель Таити объясняет: «Вы более сильные и более здоровые, чем мы; мы также заметили, что вы умнее нас, поэтому мы прямо сейчас приняли решение выбрать для вас самых красивых среди наших жен и дочерей, чтобы они могли принять семя расы, превосходящей нашу».
Подобные взгляды объясняются прежде всего объемом знаний того времени; суждения Бюффона о лапландцах совпадают с тем, что говорили на эту тему Реньяр и Мопертюи в своих заметках по поводу негров. Другие путешественники рассказывали и гораздо более ужасные вещи (Известно, какой популярностью пользовался в XVIII веке миф о «добром дикаре», добродетели которого рассматривались как пример для подражания европейцами Но здесь речь скорее шла о приеме социальной критики, так что апологии такого рода не находили поддержки среди первооткрывателей и основателей антропологии. Можно предполагать, что естественное убеждение в истинности их науки приводило к позитивным, предрассудкам в отношении того общества, в рамках которого эта наука развивалась Как бы там ни было, все научные труды и притязания того времени характеризуются идеей превосходства европейцев в самом широком смысле.). Но сами принципы этих рассуждений отражают также фундаментальную ошибку методологии антропологических исследований на начальной стадии, состоявшую в произвольном
отождествлении физического описания и эстетических оценок, а также морализирования, основанного на убеждении в существовании «законов» морали, столь же универсальных, как и «законы» Разума. В самом деле, новая эсхатология прогресса формировалась по церковным образцам. Рождающаяся наука не была свободна от господства ее предшественницы – теологии и существовала за счет запаса привычных идей, вскормленных христианской моралью. Отсюда происходит вера в естественный закон, который управляет всеми сферами бытия, а также смешение фактов и права, описательной науки и нормативных дисциплин.
Ложное сопоставление реальных «физических характеристик» и неуловимых «психических» и даже моральных характеристик присуще в равной мере и классификации Линнея, великого соперника Бюффона, хотя этот набожный христианин был бесконечно менее склонным доходить до крайностей, чем французский естествоиспытатель с неясными религиозными взглядами. В своей знаменитой «Системе природы» Линней постулировал существование в рамках класса приматов, куда относились и обезьяны, четырех вариаций вида Homo Sapiens – «Americanus», «Europaeus», «Asiaticus», «Afer», различавшихся между собой как цветом кожи и волос, так и обычаями и темпераментом. Но хотя он противопоставляет «изобретательному и искусному» европейцу «жадного и склонного к роскоши» азиата и, в еще большей степени, «хитрого, ленивого и неаккуратного» африканца, сервильного Homo afer, но на вершину классификации Линней помещает «упорного, самодовольного и свободолюбивого» американца, так что возникает соблазн видеть в этом некоторое проявление христианского смирения.
По поводу своего класса приматов Линней писал: «Я не могу обнаружить разницы между человеком и троглодитом [т. е. человекообразной обезьяной], хотя приложил к этому все усилия, если только не обращаться к ненадежным характеристикам… » Но сам факт, что ему не удалось «открыть душу с помощью своего скальпеля», служил для Линнея доказательством его веры. Он писал: «Когда мы отдаем человеческое тело во власть анатомического скальпеля, чтобы найти в структуре органов что-нибудь, что отсутствует у других животных, мы вынуждены признать тщетность наших усилии. Тем самым оказывается неизбежным отнесение наших исключительных способностей на счет чего-то абсолютно нематериального, что Создатель даровал только человеку и что является душой… »
Французские соперники Линнея, не располагавшие подобными теологическими ресурсами, бурно выражали свое негодование. Для них само достоинство человеческой природы было поставлено под сомнение. Критикуя систему Линнея, согласно которой лошадь и осел относятся к одному классу (или «семейству»), Бюффон восклицал: «… равным образом можно заявить, что обезьяна относится к семейству человека, что это выродившийся человек, что человек и обезьяна имеют общее происхождение… Не похоже, чтобы естествоиспытатели, с легкостью устанавливающие семейства в мире животных и растений, почувствовали весь размах последствий подобных утверждении». Сотрудник Бюффона Добантон также упрекал Линнея в унижении человеческой природы: «Меня всегда поражало, что место человека в рамках первого рода [классификации] оказывается сразу же под общим наименованием четвероногих, каковые составляют общее название этого класса: весьма странное место для человека! Какое несправедливое распределение, какой ложный метод помещает человека на уровень четвероногих животных!»
Легко видеть метафизический подход и с одной, и с другой стороны; Линнея отнюдь не смущает то обстоятельство, что ему не удается обнаружить структурные различия там, где, как ему известно, Бог заложил различия иного порядка. Для контраста приведем подход крупного мыслителя той же эпохи, но совершенно иных взглядов на примере полемики между анатомом Иоганном Меккелем лем-старшим, хирургом Фридриха II, и его знаменитым голландским коллегой Питером Кампером. Проведя в 1757 году анатомические исследования негров, Меккель установил, что их мозг оказался темнее, чем у европейцев, а кровь черной, «такой черной, что вместо того, чтобы пачкать простыни в красный цвет, как это обычно бывает с кровью, она оставляла черные пятна». Из этого он сделал вывод, что негры относятся к «почти отдельному человеческому виду в том, что касается их внутреннего устройства». Кампер прокомментировал это следующим образом: «Отсутствие привычки видеть негров, без сомнения, внушило ему [Меккелю] своеобразную неприязнь и отвращение к их цвету (… ). Поэтому я решил обратиться к этой интересной проблеме, чтобы насколько возможно прояснить то положение христианской религии, согласно которому при сотворении мира Бог создал лишь одного человека – Адама, которому мы обязаны своим происхождением, сколь бы ни были различны черты наших лиц и цвет кожи… »
Итак, по мере того как новый человек, Прометей века Просвещения, творец науки и прогресса, стал занимать на вершине творения место Бога, начала расширяться пропасть, отделяющая его от других созданий, от четвероногих, от обезьян и дикарей. Освобождение науки от церковных пут, отказ от библейской космогонии и христианских ценностей расчистили дорогу для расистских теорий. У некоторых почтенных ученых того времени они даже принимали манихейский характер (т. е. бинарное восприятие мира как арены борьбы полярных сил Добра и Зла. – Прим. ред. ). Так, согласно немецкому философу Христофору Мейнерсу, верившему в то, что он открыл существование двух человеческих рас – расы «светлой и прекрасной") и расы «темной и уродливой», они противостояли друг другу как добродетель и порок. Как утверждал Мейнерс, эта теория позволяет открыть тайну «высших людей», которые появляются только у благородных народов:
