Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты
— У-у-у-у! Чтоб вас! — зарычал Малянов и бросился к шкафу, горестно взглянув на оставленную закорючку. Кое-как нацепив на себя куцый среднеазиатский халат с продранными локтями и легкомысленными разрезами по бокам, Малянов рванулся в прихожую. Зазвенел телефон…
— Да что вы все!!! — взвыл Малянов в голос, в ярости хватая трубку. — Подождите, сейчас я открою!!!
— Митька? — раздался из трубки голос Вайнгартена.
— Ну что Митька?!
— Ты что там делаешь?
— Работаю, — сказал Малянов злобно. В дверь снова позвонили. — Подожди, я дверь открою.
— Постой, дурак!.. — испуганно зашипела трубка, но Малянов уже не слушал: бросив трубку на тахту, он скрылся в прихожей.
Вылетевший из-за угла Калям запутался у него в ногах, и Малянов чуть не грохнулся…
— Постой! — сказал Вайнгартен из трубки очень серьезно. — Слышишь, не ходи никуда!
Открывая дверь, Малянов сейчас же отступил на шаг. На пороге стояла молодая женщина в вызывающе белом «фирменном» сарафане, очень загорелая, с выгоревшими на солнце короткими волосами. Красивая. Загадочная. И растерянная. У невероятно стройных ног ее стоял огромный клетчатый чемодан на колесиках и большая картонная коробка, тщательно перевязанная тонким капроновым шнурком.
— Дмитрий Андреевич? — спросила женщина стесненно.
— Д-да… — проговорил Малянов, делая руками бессмысленные извиняющие движения, одновременно прижимая локтями полы распахивающегося халата, а ногами отбиваясь от совершенно распоясавшегося Каляма, явно решившего рвануть в пампасы…
— Вы простите, Дмитрий Алексеевич… Наверное, я некстати… Вот. — Она протянула конверт. Малянов молча вытащил из него лист бумаги. На сложенной вдвое половинке ученической тетради крупными буквами, видимо второпях, вкривь и вкось было написано:
«Димкин! Это Лидка Пономарева, моя любимая школьная подруга. Я тебе про нее расск. Прими ее хорошенько, она ненадолг. Не хами. У нас всё хор. Она расск. Целую, И.»
Малянов, вероятно, должен был издать протяжный, неслышный миру вопль, но почему-то произнес, улыбаясь, как швейцар от полученной на чай десятки:
— Очень приятно… — И тут же дружески-развязным тоном добавил: — Не знаю уж, чего она там думала, но, надеюсь, вам у нас будет удобно…
* * *Он еще очень многого не знал, этот тридцатипятилетний кандидат физико-математических или каких-то других, не менее умных наук… Не знал о том, что у него не зря стреляли за окном, не зря звонил телефон, не зря приехала Лида Пономарева, и не зря рядом с ней стояла большая картонная коробка…
И, разумеется, он не знал, что станет одним из тех, кому суждено быть участником невероятных, абсолютно фантастических, загадочных, забавных, страшных и вместе с тем совершенно земных событий. Нелепые телефонные звонки от Вайнгартена и появление прекрасной незнакомки окажутся лишь прелюдией к действительно трагическому происшествию — смерти Арнольда Павловича Снегового — соседа Малянова по лестничной площадке, крупного специалиста в области теории упругости… Окажется, что Малянов и его друзья не только каким-то образом будут знать об угрозе, нависшей над Снеговым, но сами окажутся перед лицом реальной опасности, исходящей от какой-то неведомой и злонамеренной силы. Со временем выяснится, что эта сила действует лишь в отношении тех людей, которые стоят на пороге блестящих и необходимых миру научных открытий.
Много сил и времени отдадут Малянов и его товарищи, чтобы открыть природу этой таинственной силы, пока не поймут наконец, что дело, собственно, не в ней, хотя она и существует, а в них самих.
Проблема нравственного выбора, проблема ответственности ученого перед самим собой, перед наукой, перед всем человечеством — вот то основное, что станет содержанием целого отрезка жизни молодых и талантливых героев нашего рассказа…
Вечная неуспокоенность творчества, отчаянные попытки проникнуть в непознаваемое, ощутить нематериальное, разглядеть неразличимое… Бескорыстное и страстное желание добиться, доказать, открыть, подарить миру то, что может сделать людей счастливыми, небо безоблачным, а жизнь прекрасной… Не это ли было тем главным, что заставляло, преодолевая все препятствия, трудиться Менделеева и Курчатова, Жолио-Кюри и Келдыша, Эйнштейна и Королева, Бора и Семенова, Пастера и Дарвина… Не это ли есть главное и сегодня, что движет помыслами и делами сотен тысяч безвестных тружеников науки во всех областях знаний?
И вместе с тем… Благополучная тихая жизнь, высокий оклад, заметная должность, спокойная заводь мещанского прекраснодушия… Как часто мы слышим в последнее время: «Он мог бы стать большим ученым, но… семья, дети, неурядицы быта… Он мог бы быть замечательным поэтом, но… это ужасное окружение — друзья, компании, бесконечные развлечения…» Как часто мы валим все свои неудачи на обстоятельства, непонимание, глупые случайности, трудности быта… Тогда как даже в осажденном Ленинграде игрались спектакли, создавались поэмы и великие музыкальные произведения… В голоде, в холоде работали ученые, инженеры, техники, делались открытия…
Испугаться, отступить, спрятаться за спасительной философией «Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным» или… Или идти на риск, не досыпать ночей, не съедать лишней порции икры, «бороться и искать, найти и не сдаваться»?
Мы сами… Вот она та сила, которую безуспешно пытаются и долго не могут найти Дмитрий Малянов и его друзья. Мы сами. И только мы, а не какая-нибудь сверхцивилизация, вознамерившаяся по каким-то своим, может быть, нечеловеческим причинам остановить прогресс на Земле, способны ответить на те вопросы, перед которыми стоят герои нашего рассказа.
— Я хочу сказать, — говорит один из тех, кто уже сделал свой выбор, — что ничего интересного с вами не произошло… Все ваши поиски причин есть просто праздное любопытство. Вам надо думать о том, как теперь вести себя. А думать об этом — гораздо сложнее, чем фантазировать насчет царя Ашоки. Никто вам не поможет. Никто вам ничего не посоветует. Никто за вас ничего не решит. Ни друзья, ни Академия, ни даже все прогрессивное человечество…
Ему, Вечеровскому, сделавшему свой выбор, будет не легко, но, по крайней мере, совесть его будет спокойна. Но будет ли спокойна совесть у других?
«— Легко сказать — выбирать! — начал было Захар, но тут заговорил Глухов, и Захар с надеждой уставился на него.
— Да ясно же! — сказал Глухов с необычайной проникновенностью. — Неужели не ясно, что выбирать. Что же еще? Не телескопы же ваши, не пробирки же… Да пусть они подавятся телескопами вашими! Диффузными газами!.. Жить надо, любить надо, природу ощущать надо, а не ковыряться в ней…»
Будет ли спокойна совесть у Вайнгартена, решившего променять свое открытие на внезапно возникшую перспективу незакатной административной карьеры? Будет ли она спокойна у человека, который, приняв свое решение, кричит в истерике:
«Двадцатый век — это расчет и никаких эмоций. Гордость, честь, потомки — все это дворянский лепет. Атос, Портос и Арамис. Я так не могу. Я так не умею, мать вашу в колокольчики! Проблема ценностей? Пожалуйста. Самое ценное, что есть в мире, это моя личность, моя семья, мои друзья. Остальное пусть все катится к чертовой матери!.. Ничего себе выбор! Или тебя раздавят в лепешку, или тебе дадут новенький институт, из-за которого два членкора уже друг друга до смерти загрызли! Ты с этим своим научным любопытством всю жизнь можешь просидеть в лабораториях, колбы перетирать. Институт — это тебе не чечевичная похлебка! Я там заложу десять идей, двадцать… Сила солому ломит! Давай не будем плевать против ветра, когда на тебя прет тяжелый танк, а у тебя, кроме башки на плечах, никакого оружия нет, надо уметь вовремя отскочить…»
Фантастика… Обостренное до предела видение мира, катализатор, прием, позволяющий вскрыть глубинные процессы человеческой психологии, человеческого «Я»… А в принципе — психологический, острый детектив, но который, тем не менее, позволяет исследовать истоки творчества, научного подвига, истоки человеческого возвышения и бессмертия, истоки трусости и капитулянтства, истоки слабости и силы человеческого духа…
Не есть ли это в конечном итоге та история, которую все-таки следует рассказать?
Вообще же, те, кто смотрел фильм «Дни затмения», могут со мной согласиться: многие из возможностей, предоставленных АБС в повести и в вариантах сценария, не были использованы. Фильм мог бы получиться более зрелищным и напряженным. Хотя… может быть, в этом и состояла задумка кинорежиссера: сделать его обыденным и ненасыщенным?
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Впереди еще по-прежнему много интересного: пролог о гибели Тристана на Саракше («Жук в муравейнике»), мнение самого Тойво Глумова о Максиме Каммерере («Волны гасят ветер»), отрывки из неизвестных и так и ненаписанных произведений («Повесть о Горбовском», исторический роман) и многое, многое другое.
