Александр Блок - Том 5. Очерки, статьи, речи
Октябрь 1909
М. Премиров. Немые дали
Рассказы. Изд. «Общественной пользы», СПб., 1909
«Стояла женщина, такая юная, что казалась ребенком, безгрешным, призрачным и прекрасным. И было чудно — не верилось, что возможна эта прозрачная, волшебная красота здесь — на грубой, жирной и плотяной земле. Казалось трепетным сном, одним из тех, что снятся в часы тяжелой, долгой болезни, когда внезапно становится легко, печально, сладостно и страшно, как перед тайной нездешнего бытия».
Так пишет г. Премиров на той 261-й странице своей, состоящей из 400 страниц, книги, на которой остановился я. Остановился и как будто проснулся. Читаешь незаметно, точно во сне, десятки страниц, увлекаясь истинно современной беспредметностью. Все, как бывает, до мельчайших подробностей, в жизни, тупо, бессмысленно, безвыходно, плоско: кто-то в пьяном бреду, кто-то мечтает, кто-то влюблен, кого-то изнасиловали. Сапожники, рабочие, студенты, проститутки. И нет им конца; нет счета, как песку морскому и звездам небесным, человеческой гадости, человеческой бессознательности, человеческой несчастности и… рассказам г. Премирова. От него не спастись, как от кодака: все, что заметит, тотчас отобразит; а мало ли можно было «кой-чего» заметить в те ужасные и милые годы, которые все мы пережили? Это недалекое прошлое окутал серенькой вуалью г. Премиров, а с ним вместе десятки рассказчиков. Серенький, серенький и милый мир, баюкающий тем, что, как ни гляди, не заметишь над ним самой бледной, самой неполноцветной радуги искусства.
И на востоке и на западе — равно идет дождь; плачешь вместе с этим дождем, умиленно сложив бездейственные руки.
Но едва долетит до слуха неожиданный и посторонний звук из иного, солнечного мира, — проснешься и вспоминаешь, где был и что видел. Нигде не был, не видал ничего.
Ни о чем не пишет г. Премиров, он, в сущности, молчит, его сознание ничем еще не встревожено. Молчит и смотрит на своего читателя простыми, грустными и вопрошающими глазами, гипнотизирует. И все, о чем молчит, так привычно, знакомо и отупительно, что при благоприятных обстоятельствах можно не проснуться до 261-й страницы.
Октябрь 1909
Сергей Кречетов. Летучий Голландец
Вторая книга стихов. Книгоиздательство «Гриф», Москва
Стихотворения С. Кречетова не прельщают новизной и свежестью. Главные недостатки их — подражательность и торжественность, далеко не всегда уместная, — сказались еще в первой «Алой книге» его стихов. Он склонен к шумихе слов, иногда переходящей в банальность («Корсар»), иногда — к модным сюжетам («Дровосек»).
Несмотря на то, что С. Кречетов не нашел своего, ему одному принадлежащего, мира, надо признать, что он любит мир поэзии вообще, и любит его по-настоящему, заветной любовью. Если он не поэт, то у него есть заветное в искусстве, о чем сам он говорит в стихотворении, озаглавленном «Младшим судьям»:
Так! Я не поэт! Но моей багряницы,Шутя и смеясь, не снесу я на торг.
По-видимому, любовь С. Кречетова к миру поэзии, где нет суеты и корысти, растет. По строгости выбора и по форме значительно превосходит первую. Здесь С. Кречетов уже не только искусно подражает, он порою преломляет по-своему напев и размеры других поэтов. К сожалению, влияние на него оказывают пока исключительно представители «нового искусства» и главным образом его русские современники. Его переживания стали бы глубже, сложней и разнообразней, если бы он причастился также поэзии других веков.
Октябрь 1909
Н. Тимковский. Повести и рассказы
Том VI, Москва, 1910
Петр Ильич и Ираида Ильинишна Желатиновы — брат и сестра — переселились в Петербург из провинции и поступили один в университет, а другая — на фельдшерские курсы.
Они тратили деньги только на книги, товарищей и самовар и жили душа в душу, пока Петр Ильич не начал беспокоиться о том, что Ираида Ильинишна не по дням, а по часам бледнеет, худеет и перестает интересоваться науками. Петр Ильич стал замечать, что от Ираиды Ильинишны пахнет духами, чего прежде не случалось, что у нее в комнате пахнет табаком, чего тоже не бывало. Наконец «взгляд его упал» на кончик письма, которое он не утерпел — прочитал.
Пока Петр Ильич терзался собственной недобросовестностью и изнемогал от догадок, Ираида Ильинишна вспрыснула себе морфию и умерла, разбросав повсюду «шпильки, выбившиеся из разметанных волос», и оставив в наследство своему несчастному брату дневник размером около одного печатного листа.
Выяснилось, что причиной всех этих беспокойств был негодный, но прекрасный доктор С. В дневнике своем Ираида Ильинишна, между прочим, писала: «Милый друг мой! Мне очень тяжко… Потому и пишу тебе… Это разрывает мне сердце…
А может быть, на самом деле, все женщины — такие же, как я, и все мужчины — такие же, как С?.. Не я ли так жадно хотела свободы?.. Презираю себя…
Пишу в последний раз… Прощай, Петя!»
Прочтя эти потрясающие и страшно новые слова, Петр Ильич пошел в лес, сел там, стал подслушивать «глухой ропот деревьев» и увидал «загадочную мглу кругом». Что случилось с ним дальше — неизвестно.
Судьба Желатиновых настолько заинтересовала нас, что на остальные семь рассказов мы и взглянуть не хотели, пока автор не потрудится приподнять завесу над последующей деятельностью Петра Ильича. Поэтому ждем с нетерпением седьмого, восьмого, девятого и десятого томов.
Октябрь 1909
«Взмахи». Орган молодых. Павел Сухотин. Астры
«Взмахи». Орган молодых
Выпуск 1. Москва, 1909–1910
Павел Сухотин. Астры
Поэмы
Новые поэты, критики и беллетристы.
Г-ну Святогору принадлежат следующие критические мысли: «Полеты творческого духа начали каменеть, не успев взлететь», «Открывается новая дверь, мы на пути через нее. Но пока не знаем, где эта дверь».
Г-ну Аггеенке принадлежат новые слова: «вуально» и «глушина».
Г-ну Ясному принадлежит ряд оригинальных настроений: «Тяжело на душе: свинцовые гири давят и душат, точно клещами сжимается сердце, мелькает мысль: стоит ли жить? Все надоело, все возмущает, отчаяние проникает все существо, так холодно, пусто кругом».
Г-ну Сухотину принадлежат новые рифмы: «абажура — Шура», «плечи — гречи», — и новые выражения: «локон червонной липы», «золотая гниль», «броженые аллеи» и «ветер листья сгрудил».
Что же, довольно и этого.
Ноябрь 1909
А. Бурнакин. Трагические антитезы
Изд-во «Сфинкс», Москва, 1910
Г-н Бурнакин говорит: «Просто не могу молчать о том, чего замалчивать нельзя; просто я возмутился, взволновался, и моя книга кричит „караул“; ее цель — оскорбить, обидеть, уязвить больные места, поднять бунт, взбудоражить».
Действительно просто. Но «простота» г-на Бурнакина не им началась, не им и кончится; она — удел всех малограмотных людей; идеи г-на Бурнакина принадлежат также не ему, а как раз тем, на кого он гневается. Что же остается на долю автора? Стиль провинциального репортера.
Не за свое дело берется г. Бурнакин.
Ноябрь 1909
Константин Шрейбер. Тихие кануны
Книга такая же, как ее обложка: на бледной синьке — неуклюжие линии со стеблем неправдоподобно зеленого цвета. Автор, написавший очень много о любви, о страсти, об измене, об утраченных и вновь найденных путях, по-видимому еще совсем мальчик, не знающий жизни, но уже испуганный ею.
Книга очень искренняя; так и хочешь говорить в ее пользу — никакой в ней нет рекламы, фанфаронства, вульгарности, никакого следа грязной пятерни, ставшего «книжным знаком» сотен книг последних лет. Однако в пользу автора сказать можно очень немного, а именно: у него есть один только хороший мотив — о мертвом ребенке и о мертвом Христе, и то этот мотив слишком часто повторяется. Остальные достоинства книги к поэзии уже не относятся.
Стихи как стихи — слабы. «Вольные» размеры не удаются, эпитеты не блещут новизной («безумная страсть», «светлая греза», «лучистое облако»), рифмы большей частью — банальны или неправильны. Автор назвал книгу «Канунами», а сам не умеет склонять этого слова: думает, что родительный падеж множественного числа — «канун» (как «именин»).
Мне не кажется, что из К. Шрейбера выйдет поэт, хотя он обладает чистой, чувствительной и возвышенной душой. Хочу пожелать ему трудного пути жизни, а не искусства. Своей литературой К. Шрейбер может надломить свою душу и убить волю, которой в книге и без того почти не чувствуется.
В конце книги автор обещает вторую: «Обретенные пути». Вот это уж совсем нехорошо!
