Живой Журнал. Публикации 2016, январь-июнь - Владимир Сергеевич Березин
— Ты помнишь, как мы слушали иностранное радио? — спросил Раевский. — Тогда, в детстве? Мой отец слушал его давным-давно, так же у костра. А потом так же слушал и я.
— А? Что? — переспросил его Гамулин.
— Да нет, ничего. — И Раевский поворошил палкой угли в костре.
Старинный радиоприёмник из тех, что когда-то носили на плече, как гранатомёт, мигал рядом лампочками, хрипел, но исправно говорил на разные голоса.
Рассказывали о дележе Антарктиды. Антарктический Договор был не продлён, теперь континент жил по новым правилам, и его территорию, будто Польшу, поделили минут за двадцать — но не государства, а корпорации. «Корпорации давно сильнее государств, — подумал Раевский. — Впрочем, грех жаловаться, теперь у меня новая работа, и я поеду к пингвинам. Бедные пингвины. Будет им весёлая жизнь».
Он приехал сюда, в маленький дачный посёлок, на свои собственные проводы — тут были старые друзья, особая порода циников.
Что хорошо со старыми друзьями, так это то, что при них не надо хвастаться.
С ними просто невозможно хвастаться.
А мужчины часто хвастаются, когда чувствуют, что их время уходит.
— Ты будешь льдом заниматься? — спросил его зоологический человек Степаныч.
— Я всем буду заниматься. Например, пресной водой.
— Это значит — льдом?
— Ну, да, будем транспортировать айсберги. Оборудование уже завезли.
— Быстро у вас. Ты меня, если что, выпиши. Я бы там низшие формы жизни за харч бы изучил, без оклада. Я могу ещё публике про тайны воды рассказывать — но это уж когда совсем обнищаю. У меня это убедительной выйдет — биоэнергетические потоки и всё такое.
— А почему жучки летят на свет?
— На свет вообще никто не летит. У них просто нарушена навигация: насекомые пытаются держать один и тот же угол к свету, но это хорошо с Солнцем, а вот когда источник света рядом, они летят вместо прямой по спирали, которая кончается в лампочке. Ты спроси меня ещё, как комары нас находят.
— И как?
— По теплу, углекислому газу и влажности.
Они пили виски, очень дорогой, Раевский бы сказал — «бессмысленно дорогой».
Но он сам привёз эти бутылки, потому что давно перестал экономить. Радиоприёмник откашлялся, замер, так что они подумали, что им скажут что-то важное, но эфир разродился рекламой антарктического туризма.
— Ну, что скажешь? — спросил Раевский хозяина, вышедшего из тьмы.
— Скажу вот что: я очень недоволен птицами, что воруют мою паклю из дырок между моими брёвнами, — ответил Гамулин. — Я её каждый год заколачиваю, а они не унимаются. Я оставлял паклю рядом, украшал ей стены, но они вытаскивают её из щелей.
Он обернулся к черноте леса и крикнул:
— Птицы, вы — свиньи!
Ему ответила какая-то ночная пернатая тварь — заухала, загоготала и стихла.
— Я бы бросил всё, — сказал Раевский, вполуха ловя новости из радиоприёмника. — Ушёл бы в язычники. Жил бы тут в лесу, прыгал бы через костры и искал цветущий папоротник на иванкупалу. Совокуплялся бы с кикиморами. И никаких воспоминаний.
— Прыгать — это хорошо, — согласился зоолог. — Тут главное — за куст не зацепиться. А то может выйти неловко. Зацепишься за куст в прыжке — а жизнь идёт мимо. Потухли костры, спит картошка в золе, будет долгая ночь на холодной земле. И природа глядит сиротливо. Месяцы идут за месяцами, облетает листва, выпадает снег, появляются проталины… Но глядь — кто-то снова подтащил на опушку сырые дрова и зажёг костёр. Красота!
Раевский улыбнулся в темноте.
«Одиночество — вот главная кара, — подумал он. — Только эти остряки у меня в жизни и остались».
Гамулин задумчиво сказал:
— А я вот тут научился хлеб печь. Раньше не умел, а теперь — научился. Значит, окончательно я тут укоренился.
Раевский снова улыбнулся, не без некоторой, впрочем, зависти.
Он прилетел на антарктическую станцию, выкупленную Корпорацией, рано утром. Аэродром был забит туристическими чартерами. Прямо отсюда этих стариков и старух везли к полюсу. Разноцветная толпа (преобладали красный и синий) гоготала, собравшись вокруг нескольких пингвинов. Туристы и сами были похожи на пингвинов — видимо, из-за того, что старики комично переваливались в своих супертёплых комбинезонах.
Пингвины сейчас им были важнее всего, а вот Раевский слышал совсем иной звук, тонкий свист гигантского резака, которым пилят лёд. Если так он слышен здесь, то что творится на рабочей площадке.
Но в этот момент за ним пришёл автобус, и Раевского повезли в гостиницу.
Утром он смотрел в сияющую синь моря, сидя на закрытом балконе.
Там, в грохоте трескающегося льда, рождался новый контур побережья.
Раевский щурился, силясь сквозь солнечные блики разглядеть происходящее. Прямо перед ним был результат работы резака — сколотый треугольный айсберг, уже обмотанный изолирующей плёнкой, готовый начать своё плаванье.
Его, как индусы слона, держали на двух тросах огромные буксиры.
Раевский был инвестиционным супервайзером и давно понял, что есть совсем немного приёмов, чтобы поддерживать свою значимость у тех людей, к которым он приезжал с инспекцией.
Мир сжался до размера самолёта и офиса.
В прошлый раз он провёл полмесяца в Заполярье, улетев туда в тонком пальто. Он не пробыл ни минуты на открытом пространстве — войдя в тот мир через телескопический трап аэропорта и так же покинув его через две недели, которые он провёл в офисе, мало отличимом от таких же офисов в пустыне или тайге. Только северные сияния, заливавшие огромное стекло, напоминали о близости полюса.
Отказавшись от сомнительных развлечений в виде скачек на ездовых собаках, он отбыл обратно.
Прогресс сделал своё дело, вернее, деньги сделали своё дело — комфорт был повсюду.
Иногда Раевский думал, что кончится раньше — его век или его специальность. Можно было, конечно, понаставить всюду видеокамер (их, впрочем, и понаставили) и мониторить всё происходящее. Но это было не так надёжно, как супервайзер, оценивающий мелкие детали. По запаху в офисе можно было угадать, какой конфликт раздирает коллектив, по мелким деталям быта догадаться, не списываются ли деньги на неизвестные счета.
Раевский был профессионал. И теперь выписанному из тепла профессионалу предстояло курировать ледяных людей и водяных людей. Или питьевых людей.
— Скажите, Карлсон, а по вашим ощущениям, от чего тут гибнут люди? Нет, статистику я знаю, я не об этом. Я про ощущения, ваши личные ощущения.
Карлсон посмотрел на него внимательно, взвешивая: не проверяет ли инспектор его психическую устойчивость.
— Людей всегда губит страх. Даже если они падают вместе с вездеходами с полки, то есть, с ледника над берегом, то их губит страх. И
