Крученых против Есенина - Алексей Елисеевич Крученых
Только сам я разбойник и хам
И по крови степной конокрад.
Тема смерти, как и тема самобичевания, живет в стихах Есенина давно. Чорный человек, читающий «мерзкую книгу», книгу над поэтом,
Как над усопшим монах,
еще не появился. Но в «Березовом ситце» читаем:
Каждый сноп лежит, как желтый труп.
На телегах, как на катафалке,
Их везут в могильный склеп – овин.
Словно дьякон, на кобылу гаркнув,
Чтит возница погребальный чин.
(Песнь о хлебе)
И все кругом рисуется поэту в мрачных кладбищенских образах:
Словно хочет кого придушить
Руками крестов погост…
Вся природа хмурится и почернела:
Вечер черные брови насопил.
Чьи то кони стоят у двора.
Не вчера ли я молодость пропил.
Разлюбил ли тебя не вчера?
(«Москва Кабацкая», Ленинград, 1924 г.).
(Кстати, в беседе со мной Есенин подтвердил, что надо читать «насопил», а не «насупил», как ошибочно напечатано в издании «Круга»). И вслед за этими «чорными» строчками такое нервическое всхлипывание:
Не храпи, запоздалая тройка.
Наша жизнь пронеслась без следа.
Может, завтра больничная койка
Упокоит меня навсегда.
Э. Крепелин[2] замечает о настроении больных Корсаковским психозом (сильная степень алкогольного психоза):
«Настроение у больных вначале бывает в большинстве случаев тревожное, позднее становится довольно безразличным, тупым, временами подозрительным и раздраженным…
Обыкновенно их расположение духа легко поддается стороннему влиянию и при случае переходит в поверхностную, слезливую чувствительность».
Действительно, Есенин легко впадает в слезоточивость, но довольно поверхностную, о чем говорит хотя бы сильная избитость образов и слов его под-цыганских стишков:
– Позабуду я мрачные силы,
Что терзали меня, губя.
Облик ласковый, облик милый,
Лишь одну не забуду тебя.
Это все из того же стихотворения: «Вечер черные брови насопил». Но вернемся к нашей основной теме.
Благодаря изначальной мрачности есенизма, так любы Есенину образы смерти, ночи, тьмы, так любо ему самое слово «мрак»:
…Нощь и поле и крик петухов…
…Кто-то сгиб, кто-то канул во тьму,
Уж кому-то не петь на холму,
Мирно грезит родимый очаг
О погибших во мраке плечах.
Утверждения момента жизни, радости, света – в стихах Есенина нет никогда. Иногда он робко сомневается:
Я не знаю – то свет или мрак?
Но сейчас же забывает о сомнительно мелькнувшем свете, и опять тут же: «лесная дремучая муть», а дальше – «мрак, тьма, ночь, смерть, чернота».
Иногда он истерически-настойчиво пытается уверить и самого себя и читателя:
О верю, верю! счастье есть!
Еще и солнце не погасло.
Но здесь же, в этом же стихотворении оказывается, что счастья, в сущности, никакого нет, а есть только «грусть» да –
Благословенное страдание,
Благословляющий народ.
Что ж, как его ни благословляй, оно страданием и останется!
А на следующей странице образ счастья окончательно развенчан и отвергнут:
…Вот оно, глупое счастье.
И понятно, что еще до наступления периода предельного отчаяния, периода «Чорного человека» – вся эта мрачность психики, усиленная и укрепленная соответственной поэзией, – дает себя знать:
…Скучно мне с тобой, Сергей Есенин.
…Или, или, лима Савахфани,
Отпусти в закат.
Все это мечты о закате последнем, о смерти. И самую жизнь хочет поэт сделать похожей на смерть:
Будь же холоден ты, живущий,
Как осеннее золото лип.
Не последнее ли отречение от жизни звучит в этом совете живому: «будь холоден, как мертвые осенние листья»?… Недаром же в конце книги «Березовый ситец» целый отдел носит заглавие «Мреть» (мрак, морок, мерцание). Первое стихотворение в этом отделе «Песнь о хлебе», в котором летние полевые работы (жатва) изображены, как настоящая «мреть»: здесь «убийство», «желтые трупы», «катафалки», словом – «погребальный чин» (цитату см. выше). Дальше – стихотворение о том, как «бродит чорная жуть по холмам» (о нем также сказано выше) и наконец, знаменитые заключительные строки последнего в этом отделе стихотворения:
Будь же ты во век благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
Те же «смертельные» покойницкие образы и настроения мы в изобилии встречаем в небольшой книжке Есенина «Избранные стихи».
…И не обмытого меня
Под лай собачий похоронят…
…Догорит золотистым пламенем
Из телесного воска свеча
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двеннадцатый час.
Как будто дьячек вздумал стихи писать!
Панихидный справлялся пляс…
Замечательно, что не только собственное будущее поэта представляется ему похоронно-мрачным, но и будущее всего окружающего.
Почти в одних и тех же выражениях он пишет и о себе:
И меня по ветряному свею
По тому ль песку
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску.
И про старую, обреченную на смерть корову:
– Скоро на гречневом свее
С той же сыновней судьбой
Свяжут ей петлю на шее
И поведут на убой.
И все животные у Есенина, в соответствии с его настроением, – жалостные, нездоровые, слезливые и умирающие (и корова, и лисица, и собака). Так Есенин, не сумевши найти жизненной радости внутри себя, не сумел увидеть ее и во внешнем мире. И так неприветливо, мрачно и страшно вокруг, что другого объяснения всему этому не придумаешь, кроме:
Запугала нас сила нечистая,
Что ни прорубь – везде колдуны.
А под конец жизни Есенина «нечистая сила» окончательно осмелела, вылезла из проруби, воплотилась в образе Чорного человека и в этом виде «запугала» поэта, в буквальном смысле слова, – до смерти. Но еще раньше везде чудилась эта смерть поэту:
В роще чудились запахи ладана
В ветре бластились (?) стуки
